Как можно было использовать ее красивый голос в этом положении? Только если в метро ходить, да просить милостыню. Да ведь известно, что там мафия попрошаек – инвалидов. Это целый грязный бизнес, основанный на страданиях инвалидов и жалости людей к ним. Все схвачено. И если я пойду с инвалидом-колясочником в метро, то меня не милиция прогонит, а сама «мафия попрошаек».

Так что все ее таланты были как бы для самоутверждения моей дочки-инвалида. Чтобы она чувствовала себя тоже отчасти человеком. А мне ее таланты приносили бескорыстную радость.

Жизнь текла. Дочка взрослела. А я старела. И никакого просвета не было. Не на кого рассчитывать не приходилось. И никакой личной жизни у меня не было и не могло быть. Меня в будущем ждала только бесконечная борьба за жалкое существование. Дочка-инвалид существовала, пока я была жива. И я часто с ужасом думала, что будет с моей любимой дочкой, если я, не дай Бог, умру. Отправят в Дом Инвалидов, где палаты под завязку забиты инвалидами. Где они умственно тупеют, за отсутствием развития их ума. Где они физически деградируют, за отсутствием за ними ухода. Но я старалась изо всех сил не думать о будущем своей дочки. А то так можно повеситься. И думала только о сегодняшнем дне.

А сегодняшний день становился все тяжелее и тяжелее. Я старела, мои силы убывали. Дочка взрослела. Ее радостное ожидание какого-то чуда, которое с ней произойдет, исчезало. И она погружалась в меланхолию, в грусть, в тоску, в уныние. И это все вместе: мое убыстряющееся физическое бессилие и ее моральный упадок делали свое черное дело. Наш дом покинули остатки счастья и остатки надежд. Атмосфера в нашем доме стала такая, как бывает в доме покойника. И, главное, что мой бойцовский дух был надломлен. И у дочери дух надежды был надломлен.

Так и ушли из нашего дома вера и надежда. Осталась лишь одна Любовь. Взаимная любовь друг к другу. И лишь она одна нас как-то поддерживала. Ибо со стороны окружающих мы видели лишь вежливое равнодушие. Наши проблемы никого не трогали. Социальные органы едва формально трогали, это их обязанность. А просто окружающих людей наши проблемы вообще не трогали.

И как я сильно боялась, моя дочка-инвалид все же пережила меня. Со мной случился удар, и я скоропостижно скончалась. И моя душа вознеслась в рай, на вечное блаженство. И вот теперь я живу в раю. И испытываю здесь неземное блаженство. Мне здесь очень хорошо. Я наконец стала по-настоящему счастливой. И все счастье, все радости земные, которыми я так была обделена на земле, я получила здесь, в раю, сполна. Жаль, что не на земле, а в раю. И мне совсем не хочется, даже если бы такая возможность была, возвращаться на землю обратно. Ни в коем случае. И лишь тоска по моей любимой дочке, которой я отдала всю свою жизнь без остатка, отравляет мне жизнь. Ведь ей так тяжело одной, без меня.

В инвалидном доме она – не владеющая ни руками, ни ногами – никому не нужна.

И я каждый день умоляю в молитвах Бога, чтобы он забрал ее ко мне на небеса. Ей здесь, на небесах, будет гораздо лучше, чем на земле. Здесь, в раю, инвалиды начинают ходить, слепые прозревают, глухие слышать. Немощные и дряхлые – молодеют и расцветают.

Я жду тебя, моя дорогая дочка, на небесах, в раю!

Здесь тебе будет гораздо лучше, чем на земле. В той жестокой реальности, в которой ты оказалась ты никому не нужна. Я жду тебя. И мы будем с тобой вдвоем жить счастливо и в любви, в вечном блаженстве.

И, наконец, свершилось то, о чем она мечтала во все время своего путешествия по загробному миру. То, к чему она стремилась, совершая путешествие по аду, чистилищу и «краю равнодушных».

Ангел-Хранитель подвел ее к дому, где жила ее мама. Лада открыла дверь. И увидела маму. До боли знакомый и любимый образ. Лада помнила каждую морщинку на лице мамы. Она помнила выражением ее глаз, ее улыбку. Она помнила интонацию ее голоса. Умершая мама все время была в ее памяти. Живой.

Лада с ней разговаривала, советовалась. Лада не могла жить без умершей мамы. Ее съедала тоска по ней. И потому, она вечно носила ее образ в своей душе. Мама для нее всегда была живее всех живых. И, наконец, случилось чудо. Случилось исполнение ее постоянной и томительной мечты. Мечты, которая ей на земле казалась совершенно нереальной, несбыточной, фантастической.

Лада увидела перед собой маму.

Мама сидела в своем любимом, продавленном старом кресле и дремала.

Вокруг была до боли знакомая Ладе с детства мебель в их общей комнате.

Два кресла, шкаф для белья, трюмо, большой стол. Все родное и знакомое с детства. Такое, как было на земле.

Лада с удивлением вглядывалась в лицо мамы. Мама помолодела. Морщины исчезли. Лицо стало упругим и появился румянец. Волосы потеряли седину и стали черными, как в ее молодые годы. Во всей маминой фигуре, сидящей в кресле, чувствовалось здоровье и бодрость.

«Мама, мамочка!» – зарыдала Лада и бросилась к дремавшей маме.

Она опустилась на колени перед мамой и взяла ее за руки. Руки были мягкие, ласковые, как там, на земле, в далеком детстве. Мама медленно открыла глаза и подняла голову:

«Лада. Снова вместе, прошептала мама без всякого удивления, как будто так и должно было быть. Мы снова вместе, повторила мама. – Я ждала тебя. Твой Ангел-хранитель навещал меня здесь часто и рассказывал о твоем путешествии, в назидание людям Земным».

И Лада бросилась в объятия мамы. Они целовались и целовались. Они обнимались и обнимались. И не могли нацеловаться. И не могли наобниматься. Их души слились в одно целое. Это была воистину Духовная любовь матери к дочке, дочки к матери. Это было воистину Духовное слияние двух родных душ.

«Мамочка, шептала Лада, ты не представляешь, как мне тоскливо было, там, без тебя, на земле. Я вечером приходила домой. Шла на кухню. Садилась за наш обеденный стол. И рядом был твой стул. Стул был пустой. На нем никто не сидел. И мне становилось страшно. И я понимала, я осознавала вдруг, что стул всегда будет пустой. И я шла в нашу спальню. Садилась на свое кресло. А рядом было твое любимое, продавленное кресло. И мне становилось страшно. И я понимала, я осознавала вдруг, что кресло всегда будет пустым. Я ложилась спать в свою кровать. А в другом углу стояла твоя кровать. И мне некому было, как я привыкла всю жизнь, сказать: «спокойной ночи, дорогая мамочка!». И мне становилось страшно. И я понимала, я осознавала вдруг, что кровать всегда будет пустой. И я, наконец, понимала, я осознавала вдруг, что пока я живу на этом свете, на земле, я всегда буду одна. Без тебя. Что теперь тебя не будет со мной рядом никогда. Никогда!!

И я вызывала непрестанно твой образ в памяти. И ты, мамочка, снова и снова, оживала в моей памяти. И ты снова и снова становилась как бы живой. Для меня. Я сидела за обеденным столом и беседовала с тобой. И ты мне отвечала. Я как бы слышала твой родной голос. Я сидела в кресло и беседовала с тобой. И ты мне отвечала. Я опять как бы слышала твой родной голос. Я ложилась спать в свою кровать. И говорила тебе «Спокойной ночи, мамочка!». И в ответ слышала твой родной голос: «Спокойной ночи, моя дорогая Лада!». И ты была постоянно жива в моей памяти».

И мама слушала Ладу, и слезы радости текли по ее помолодевшему лицу. И она говорила Ладе:

«И я помнила о тебе каждый день. Каждую минуту. Я садилась за обеденный стол в нашей кухоньке, здесь, в раю земном, и сразу воспоминания окутывали меня. И ты оживала в моей памяти. И я беседовала с тобой. И как бы слышала твои ответы. Я садилась за свое, любимое, продавленное кресло. И я беседовала с тобой. И как бы слышала твои ответы. Я ложилась спать в свою кровать. И говорила тебе: «Спокойной ночи, Лада». И как бы слышала в ответ твой голос: «Спокойной ночи, мамочка». И твой образ все время находился в моей душе».

И так говорили и говорили. И не могли наговориться.

Мама говорила:

«Мне здесь очень хорошо. Здоровье мое поправилось. И у меня ничего не болит. Я даже помолодела. И выгляжу, как в свои самые лучшие годы».