— Но вы же самая активная общественница, — с угрозой в голосе сказал Харлампиев и на всякий случай загородил дверь. — Не имеете права так бездушно относиться. Местком уже высказался по моему вопросу.

— Что же он решил? — заинтересовалась Инна, для которой каждая новость была прежде всего новостью.

Харлампиев раскрыл папку, где у него были подлинник и копия заявления с равнодушной визой руководителя сектора о поддержке заявителя, копия письма подшефного колхоза и выписка из решения внеочередного заседания местного комитета профсоюза.

В выписке было сказано, что вопрос о назначении персонального оклада старшему экономисту товарищу Харлампиеву С. П. не входит в компетенцию местного комитета и должен решаться руководством института. Если руководство положительно решит данный вопрос, то местный комитет протестовать не будет. Еще в решении было отмечено, что товарищ Харлампиев С. П. имеет двадцатитрехлетний стаж члена профсоюза, что у него отсутствует задолженность по членским взносам. С точки же зрения его производственной деятельности и морального облика местный комитет к товарищу Харлампиеву С. П. на данный момент никаких претензий не имеет.

— Почему «на данный момент»? — настороженно спросила Инна Замараева.

— Гончаренко настоял. Мы с ним в одном подъезде живем… Подпишите, Инна Александровна.

— Гончаренко воздержался, а мне хотите подсунуть, — возмутилась старший инженер Замараева, сообразив, как отделаться от подписи. — Может быть, вы через неделю с женой разведетесь, а мне потом за вас отдуваться? Бросите бедную женщину…

— Что вы, Инна Александровна! — изумился Харлампиев. — Разве такое возможно!

Этот грех Харлампиев не мог принять на себя по той причине, что совершить его было невозможно. Дражайшая половина держала пенсионера-экономиста столь надежно, словно их брачные узы были освящены вселенским собором.

В допенсионной жизни Элеонора Тихоновна Харлампиева имела редкую гражданскую специальность — комендант мужского общежития. Проработав по избранной, как пишут в автобиографиях, специальности два десятка лет, она в совершенстве овладела методом воспитания неустойчивых, неорганизованных и шатающихся представителей этой половины человечества. Суть метода состояла в том, что малейшие отклонения от установленных лично ею, Элеонорой Тихоновной, житейских норм выносились на суд общественности. Свои навыки она успешно применяла для воспитания мужа. В летнее время выходила для этого на балкон, зимой же выскакивала на лестничную площадку. Громогласно высказав претензии в адрес супруга, она вдобавок еще выталкивала (в буквальном смысле этого вульгарного слова) Харлампиева пред грозные очи общественности, собирающейся на женские крики о помощи. Подобный метод воспитания действовал так же безотказно, как счетчик электроэнергии. Даже мысль о попытке обидеть бедную женщину была органически чужда Харлампиеву.

— Скажете тоже невесть что, — застенчиво повторил он. — Бросить женщину!

— «В нашей жизни всякое случается»… — пропела Инна Замараева, повернулась спиной к ходатаю за персональным окладом и принялась подкрашивать губы, несколько утратившие свежесть на пройденном жизненном пути. Этим делом Инна занималась, как всегда, обстоятельно, памятуя ту мудрую заповедь, что губная помада в умелых руках тоже является оружием.

Харлампиев понял, что подписи признанной общественницы института он под своей петицией не увидит.

— Ладно, придете и вы ко мне что-нибудь подписывать, — изрек он туманную угрозу и освободил выход из комнаты.

Инна Замараева удалилась на примерку.

Розалия Строкина, к которой Харлампиев также обратился за подписью, не решилась на такой ответственный шаг в силу врожденной робости и неусыпной тревоги за благополучие многодетного семейства, имеющего легкомысленного отца и супруга.

Славка и Лешка, выразившие желание поставить подписи под петицией о персональном окладе, не были допущены к такой важной бумаге. В глазах Харлампиева они выглядели зелеными малявками и не подходили под высокую категорию «общественность института».

На просьбу Харлампиева откликнулся Петр Петрович Восьмаков. Он вообще любил подписываться под бумагами, когда представлялась возможность. В данном же случае он ставил подпись с глубоким значением. Он выражал таким образом не только полную поддержку просьбы заслуженного товарища, но и демонстрировал внутренний протест руководству института, недопустимо относящемуся к инициативным и опытным работникам, имеющим в прошлом несомненные заслуги.

Петр Петрович вынул суконку, почистил перо авторучки и с большим вниманием поставил под петицией подпись. Четкую и строгую, без завитушек и росчерков — П. Восьмаков. Харлампиев промокнул подпись и ушел из двенадцатой комнаты.

— Слушай, Леша, а как фактические затраты будем считать? — спросил Славка. — Выборочку придется сделать… Розалия, малодушный индивидуум, давай арифмометр!

Петр Петрович Восьмаков склонился над бумагой и вывел заголовок:

Так в здоровом теле института родился вирус.

Интеллигентный и отзывчивый директор, умеющий разговаривать по двум телефонам сразу, не подозревал, что в ближайшее время вместе с очередной входящей почтой на его стол приползет новый бумажный крокодил. Что он разинет пасть и потребует немедленного ответа. Что на сей раз верный Лаштин не подставит по некоторым соображениям собственную грудь на пути этого бумажного земноводного.

Такова участь всех руководителей учреждений и организаций. Они, как дельфийская пифия, должны давать ответы на вопросы всяческого свойства, ползущие из сумрачных глубин руководимых ими коллективов. Причем не в пример простодушным грекам, устно обращавшимся к затуманенной парами прорицательнице, высокообразованные подчиненные заковывают заявления и докладные записки в броню аргументации, уснащают батареями справок, копий и ходатайств общественности. Сопровождают угрозами насчет возможного срыва плановых сроков, экономического ущерба и последствий бюрократического отношения к насущным нуждам, молодым кадрам и государственным интересам.

Пифии было легче. Она отвечала иносказательно и не в письменном виде, поэтому всегда могла вывернуться из затруднительного положения. Руководитель же свое решение обязан написать и заверить подписью.

Глава 12. Готовьте совет

В приемной томилась жгучая брюнетка, обтянутая импортным, смело укороченным платьем. После окончания историко-архивного института брюнетка желала заниматься экономической наукой. Она терпеливо ждала в приемной, так как трезво понимала, что единственным шансом положительного решения ее вопроса является личный визит директору.

Из угла в угол расхаживал рослый аспирант с пузатым портфелем. Он исподтишка бросал квалифицированные взгляды на брюнетку в ажурных чулках и жалел, что не работает еще директором института.

У стены подремывал розовый от свежего бритья пенсионер с папкой в руках. Он пришел с предложением по искоренению приписок в строительстве. По его расчетам, такие приписки составляли четырнадцать целых и восемьдесят три сотых процента заработной платы. Пенсионер предлагал повысить строителям заработную плату на самовольно приписанные ими проценты и таким мероприятием с корнем ликвидировать эту застарелую болезнь. Он надеялся, что предложение заинтересует дирекцию института и его зачислят на временные два месяца работы, разрешенные пенсионным законом.

Поодаль сидело еще человека четыре неопределенных посетителей. В дверь то и дело заскакивали сотрудники института, чтобы выяснить настроение начальства, подать на подпись бумаги, покурить и узнать последние новости.