Фурор произвела Инна Замараева. Голландские сапожки, которые Лялька, до боли сжав предсердие и оба желудочка, все-таки одолжила подруге, были зеленого цвета с синими пальмами на голенищах и хромированными заклепками по шву. Крупная вязка нового свитера терракотового тона поддавалась оценке лишь с позиций сюрреализма. Особенно хороши были тигр на спине, скопированный Инной с рекламной обложки заграничного журнала, и абстрактные многоугольники по низу.

Эластичные брюки были цвета черноморской волны, с карманчиками, отделанными тисненым сафьяном. Все это дополнялось курткой с замшевым воротником и изящным платочком, повязанным так, чтобы угадывалось его парижское происхождение.

Инна сразу же попала под перекрестный огонь мужского восхищения и женской зависти. В это мирное утро она получила охапку комплиментов от сотрудников и нажила новых врагов из числа сотрудниц.

Мужская половина экипировалась под рабочий класс времен восстановления народного хозяйства. Из темных углов, из чуланов, с чердаков были извлечены заплатанные ватники, вылинявшие гимнастерки, кепочки с укороченными козырьками и безнадежно вышедшие из моды шевиотовые картузы защитного цвета.

Один лишь Утехин явился в плаще «болонья», в костюме цвета «звездная пыль», остроносых штиблетах и в мятом галстуке, криво повязанном на изжеванной белой рубашке. Лешка понимал, что на фоне рабочих ватников, трудолюбивых кирзачей и заслуженных гимнастерок он выглядит белой вороной.

Виной тому было стечение обстоятельств, проклятая цепь опозданий, сжимавшая Лешку в железных тисках со дней его розового детства.

Попытка увильнуть от поездки в подшефный колхоз объяснялась отнюдь не леностью или, тем более, политической несознательностью Утехина. В субботний вечер Лешка был приглашен на день рождения к другу, хлебосольному и общительному парню, работающему художником по рекламе, что позволяло ему вести безбедную жизнь.

Не получив освобождения от шефского мероприятия, Лешка отправился к другу с твердым намерением преподнести ему комплект шариковых карандашей, выпить пару рюмок, станцевать под магнитофон традиционный шейк и в десять вечера возвратиться в собственный «угол» у пенсионерки Гликерии Федоровны, чтобы морально и физически подготовиться к уборке ранней моркови.

Но слаб человек, и велики беси. Во втором часу ночи, одурманенный смешанными винно-водочными парами, Лешка заснул на табурете в коммунальной кухне. Инстинкт самосохранения разбудил его, когда времени осталось ровно в обрез, чтобы не стать единственным в институте дезертиром.

Возле автобусов метался Сергей Потапович Харлампиев с длинным списком в руках. Поскольку Харлампиева всегда упрекали (в том числе) в недостаточной для получения персонального оклада общественной активности, он вызвался быть организатором-распорядителем во время поездки в подшефный колхоз. Два дня Харлампиев напряженно трудился, разбивая участников подшефного мероприятия на рабочие пятерки. В основу этих пятерок был положен алфавитный принцип. Два дня Харлампиев выводил в списках фамилию за фамилией и представлял, как по его четкой команде выстроятся пятерки на букву «а», за ними пятерки на букву «б», затем примкнут пятерки на букву «в» и так далее.

Но его глубокий замысел оказался напрасной тратой времени. Несмотря на зычные, тренированные многолетней разводкой караулов команды, пятерки не желали строиться. Алфавит превратился в непонятный, взбулгаченный людской водоворот. Отодрать от него Харлампиеву удавалось лишь разнобуквенные единицы. Пенсионер-экономист вспотел и побагровел от безуспешных усилий.

Пузатые туристские рюкзаки, авоськи, сумки и саквояжи были так густо разложены на сиденьях автобусов, что трудно было представить, найдутся ли места для самих шефов.

Лишь один Утехин не был отягощен поклажей. Открыв глаза на коммунальной кухне, он так стремительно стриганул из гостей, что не подумал о питании. Лишь в автобусе, обшаривая карманы «болоньи», он обнаружил кусок черного хлеба и две сморщенные маслины. Как они оказались в кармане, Лешка не мог сообразить. Наверное, сработал инстинкт, заставляющий человека заботиться о пропитании.

— По машинам! — зычно скомандовал Харлампиев.

Через два часа шефы оказались у необъятного поля, разлинованного длинными грядами ранней моркови. Она зеленела кудрявой ботвой и уходила к кромке дальнего леса. С другой стороны, километрах в двух, взбирались на небольшой пригорок ухоженные домики подшефного колхоза с мачтами индивидуальных телеантенн, крашеными палисадниками и полнокровными прямоугольниками приусадебных участков.

Когда автобусы шли в колхоз, общественному организатору-распорядителю, переживавшему крушение тщательно разработанного плана с алфавитными пятерками, пришла в голову простая и до дурноты отчетливая мысль о съестных и прочих запасах, упакованных в сумки и рюкзаки. Уже во время однообразной и небогатой впечатлениями дороги нетерпеливые руки шефов нырнули в поклажу. В головном автобусе, где ехал Харлампиев, аппетитно запахло бутербродами с любительской колбасой, кондитерскими изделиями и малосольными огурцами. Институтский электромонтер Паша, устроившийся в закутке на заднем сиденье, потянулся было сдернуть металлическую нашлепку на стеклянном горлышке, но был остановлен более выдержанной общественностью, с которой находился на паях.

Сергей Потапович сообразил, что если по приезде запасы будут съедены и запиты, то даже самые сознательные члены коллектива временно утратят способность к производительному труду.

Пенсионера-экономиста выручила прирожденная находчивость и сметка работника военизированной охраны. На очередной санитарной остановке он таинственно пошептался с водителями автобусов. Едва машины прибыли к месту назначения и любопытствующие сотрудники высыпали наружу, опрометчиво оставив на сиденьях запасы, водители с лязгом захлопнули двери и уехали в неизвестном направлении.

— Спокойно! — жестом римского трибуна Харлампиев вскинул руку над толпой, объятой легкой паникой. — Спокойно, товарищи! Есть предложение закончить дневную норму до обеда!

— Это до ско́лька же вкалывать? — крикнул из толпы Паша-электромонтер, планировавший начать работу после обеда, а пока заняться более приятным компанейским делом. — До сколька?

Харлампиев снова нашел гениальное по простоте решение.

— Кто выполнит норму, тот и начинает обедать!

— А что, братва, подходяще! — крикнул Паша, сообразивший, что при такой организации работы, пожалуй, можно успеть сбегать в магазин подшефного колхоза. Ибо, вздохнув широкой грудью приволье полей, Паша понял, что размеры паевых взносов были определены явно без учета этого существенного обстоятельства.

— Согласны! — дружно откликнулся коллектив, упустивший из рук заботливо скомплектованные припасы.

— Давай задания!

— Аленушка, Борька, идите сюда!

— Восьмая комната, принимай влево!

— Игнатьев, здесь наш сектор!

В считанные минуты неорганизованная масса разделилась на отдельные производственные коллективы.

Ошарашенный такой стихийной организованностью, Харлампиев сунул в карман список с пятерками и рявкнул, как, бывало, на разводе караулов!

— Два мешка на нос! Начинать с краю!

Даже в последнюю декаду планируемого года коллектив института не проявлял подобного трудового энтузиазма.

Проворные женские руки рванулись к морковным зарослям. Запылила земля, молниями замелькали в воздухе сочные клубни. Ножи мгновенно отсекали ботву, и розовые, корни ранней моркови пригоршнями летели в плетеные корзины.

Не менее проворные мужские ноги принялись сновать вдоль грядок со скоростью императорских скороходов, доставляя корзины к мешкам. Затем мешки взлетали на могучие плечи кандидатов наук, на мускулистые спины главных специалистов, старших и просто инженеров и величественно плыли к учетному пункту, лично возглавляемому Харлампиевым.

Впопыхах Сергей Потапович ввел дробную систему учета, при которой каждый сданный мешок приходилось делить на число лиц, работающих в группе. А поскольку в группах работало по три, по пять, семь и более человек, то простые вначале дроби превратились в сложные, затем числители и знаменатели начали разрастаться с пугающей неизвестностью дифференциальных уравнений. Харлампиев взмок от умственного труда, поминутно скреб добротный нос, но не лукавил ни на одну десятую сданного мешка.