— Нет, на поезде будет проще. Тем более, Йон никогда не ездил до этого на поездах.

Я улыбнулась и обняла его. Он обнял в ответ не сразу, ибо не ожидал от меня подобного порыва. А потом наклонился, прижимаясь губами к макушке и шумно вдыхая воздух. Я приподнялась на цыпочках, чтобы дотянуться до его лица. Он обхватил мое лицо обеими руками, смотря в глаза очень взволнованно. Я улыбнулась, намекая, что нет причин для тревоги. Он попытался тоже улыбнуться, чтобы в очередной раз скрыть следы волнующих его вещей. Кожица в уголках глаз сжалась. Я, кажется, только сейчас увидела его морщинки, которые говорили о том, что ему давно не двадцать. Он прижался очень горячо и жадно к моим губам, разомкнул их и углубил поцелуй. Я запустила руку в его пепельные кудри и сжала их на затылке. Он нехотя оторвался, чмокнув еще раз на прощанье. Несмотря на то, что мы знали друг друга уже полгода, я все еще испытывала смущение от подобных вещей. Он часто ворчал, когда я уходила на работу, не попрощавшись должным образом. «Дай хоть поцелую», — говорил он в такие моменты, ставя меня в неловкое положение.

Мне было двадцать два, ему — тридцать. Для меня это были первые серьезные отношения, для него — нет.

Все просто.

Когда я вышла на улицу, маленький Йон подсочил со скамьи и понесся ко мне. Он сжал мою руку в своей ладошке и так мы пошли по дорогам просыпающегося города. Я вдохнула свежий запах утра. В нем было немного холода, весеннего воздуха, городской пыли и тысячи новых запахов со всех концов улицы.

Я смотрела по сторонам, ловила лица сонных прохожих, которые почему-то заворачивались в зимние куртки и прятались за толстыми шарфами. Мы с Йоном были одеты действительно по-весеннему. Раньше мы с отцом никогда не замерзали в такую погоду. Он говорил, что служба на севере закалила его, а мне подобная морозостойкость просто передалась по наследству.

В родном месте всегда было холоднее, чем в городе, в котором я теперь жила. Здесь чаще светило солнце, температура была выше. Я сказала Йону, что он не скоро увидит солнце, ибо ему на целых три дня придется окунуться в мир холодных цветов моря и пасмурного неба.

Мы сели в автобус, и когда тот тронулся, то Йон прилип к окну, медленно водя по нему рукой, словно прощаясь.

— Твой папа умрет? — внезапно спросил мальчик. Я распутывала наушники, чтобы вставить их в плеер. Его вопрос затормозил меня.

— Нет, с чего ты взял?

Я протянула ему наушник. Мальчик повернулся и грустно посмотрел на меня светлыми голубыми глазами. Потом опустил голову и прошептал:

— Он сказал, что его заберут Боги, разве нет?

— Боги его не заберут. Мой папа будет жить долго и счастливо.

— Правда? — он поднял голову, недоверчиво посмотрев на меня. Я все еще держала наушник.

— Правда, — повторила я.

— Ты говоришь одно, а твой отец — другое, — он отвернулся, беря наушник. — Так не бывает. Значит, кто-то из вас определенно врет.

— Я не вру.

— Тогда врет твой отец? — он уселся в кресле поудобнее, сложив руки на груди, весь насупился, свел светлые брови и пробубнил: — Родители не могут врать своим детям. Мой папа никогда не врет.

Я не сразу нашла, что ответить ему. Не знала, что сказать ему в подобной ситуации, потому что любое мое умозаключение могло бы разрушить его маленький мирок, который долгие годы бережно создавал Кай. В глазах маленького Йона отец был большим не только ростом, но и духом. Он, кажется, сам был большим Богом для него.

— Мой отец тоже не врет, — я наклонилась к нему, шепча на ухо, — просто преувеличивает. Выдумал эту сказку, чтобы поскорее увидеть тебя.

Йон быстро повернул ко мне голову, переваривая сказанные слова.

— Поэтому, пока мы едем на поезде, попробуй насладиться поездкой и подумай о том, что хочешь спросить у дедушки.

— А я его могу называть дедушкой? Или мне обращаться к нему по имени? Хотя, я его даже не знаю, — Йон отобрал у меня плеер, чтобы выбрать песню, которую мы будем слушать.

— Его зовут Арне.

Имя деда стало для Йона открытием. Он выбрал какую-то приятную мелодию, под стать сегодняшнему настроению, улыбнулся и уставился в окно. Лучи утреннего солнца упали на его светлое овальное лицо, осветили мелкие веснушки, курносый нос, отразились в больших светлых глазах и заиграли на коротких пепельных ресницах. Я погладила его по растрепанным на ветру кудряшкам, тоже улыбнулась и посмотрела на наше с ним блеклое отражение в окне. Мы были совершенно не похоже внешне, но имели кучу схожестей внутри.

Поезд мчался быстро, пролетал мимо крохотных домов, высоких деревьев и пустых полей. Чем дальше мы ехали, тем больше солнце уходило в город. Темные облака медленно заволакивали небо.

— Арне, — прошептал он, не убирая улыбки с лица. — Дедушка Арне.

Отец говорил, что когда он родился, то никто и не сомневался в том, что его надо назвать именно так. Его родители посчитали, что их младший сын должен быть похожим на орла и прожить величественную жизнь. Двое других его братьев не получили удивительных имен, поэтому, по словам отца, они всю жизнь проработали скучными банкирами. А ему удалось увидеть холодный север и яркие полосы в небесах, называемые сиянием. Мой отец был моряком и совсем не гордился этим. Арне выглядел величественно на старой фотографии в своей форме капитана. Он и правда был похож на величественную птицу, которой место только в высоких горах.

Но время оказалось беспощадно даже к такому, как он. Со временем его лицо менялось, спина гнулась, кости слабели, а память изредка давала сбои. Он мог выйти из дома, пойти в магазин, а потом вернуться через час и спросить мать, зачем он вообще выходил.

Мне казалось, что это все было большим бредом. Казалось, что он специально давил на жалость и из-за вредности хватался за сердце, когда я пыталась делать что-то по-своему.

В последний мой визит мы праздновали с родителями новый год. Отец мало говорил, улыбался и слушал мои истории о новой работе и о странном парне по имени Кай, который мне казался на тот момент очень загадочным. Тогда я не думала, что через какой-то жалкий год мой шустрый старик, который в свои шестьдесят ходил быстрее меня, сообщит, что ему осталось жить три дня.

И вот, когда мы приехали в мой родной город глубокой ночью, на станции нас встретил отец. В его руках была палка, на конце которой болталась веревка с самодельным фонарем.

— Очень темно идти до дома, поэтому я ношу его с собой, когда гуляю, — сказал он. Я рассмотрела его морщинистое, обветренное лицо, серую шапку и огромную зеленую болоньевую куртку, которая была ему явно велика. На нем были черные ботинки со стертыми носами и такого же цвета широкие штаны. — Ого, кто это с тобой?

Я не успела ответить. Отец впихнул мне в руки палку с фонарем, схватил Йона и поднял его, прижимая к себе. Мальчишка вскрикнул от неожиданности, а потом рассмеялся.

— Здравствуйте, дедушка Арне!

Отец засмеялся в ответ:

— Все стали звать меня дедушкой, а ведь я еще так молод!

Йон не понял его шутки, поэтому уперся руками ему в плечи и строго посмотрел:

— А как же мне вас называть?

— Да я шучу! — оправдался отец. — Можешь обращаться ко мне не так официально, ведь ты тот самый замечательный маленький Йон?

И мальчик кивнул. Так старик и ребенок нашли общий язык. Отец поставил его на землю и протянул большую морщинистую руку. В другую он взял мой чемодан и велел идти впереди, чтобы освещать им путь.

— Как добрались, Йон? Понравилась поездка? Устал? — отец засыпал его вопросами. Мы шли от станции через посадки, которые отец назвал «лесом». Там, за этими деревьями, на возвышенности находилось небольшое поселение. Наш дом был дальше всех домов, потому что располагался почти, что рядом с берегом моря.

— Вот мы и пришли, Йон, это наш дом, — отец провел рукой в воздухе, показывая маленькому Йону открывшийся простор из темного неба, света маяка, крохотных домиков и звука плещущихся волн. Вдали лаяла собака. Это была Черешня, я сразу узнала ее голос. — Сейчас почти ничего не видно, но вот утром все будет по-другому.