- Ну, - сказал Добо, - что же вы молчите?

Одним из пришедших оказался Варшани, выбравшийся из крепости прошлой ночью. Второй был Миклош Ваш, который отвозил королю письмо Ахмеда-паши.

Варшани с трудом перевел дух.

- Чуть не убили!

Миклош Ваш сунул забрызганную кровью саблю в ножны и сел на землю, усыпанную каменной пылью. На ногах у него были желтые сапоги. Стащив один сапог, Миклош вынул складной нож, надрезал подметку, извлек из нее письмо и протянул его Добо. И только тогда был он в силах вымолвить слово:

- Я виделся с архиепископом. Он велел передать вам поклон, господин капитан. Письмо ваше господин архиепископ сам вручил королю. Вот ответ.

- А третьего убили, - сказал Варшани.

- Какого еще третьего? - рявкнул Пете.

- Иштвана Сюрсабо, нашего солдата. Он тоже оказался за крепостными стенами и пошел с нами. Его закололи пикой у самых ворот. - И, глубоко вздохнув, Варшани продолжал: - Мы не думали, что натолкнемся на турок. Только мы подошли, я дунул в дудку - и вдруг возле самых ворот десять турок накинулись на нас, и началась потасовка. Еще слава богу, что было темно да ворота сразу отворили. Иштвана закололи у меня на глазах, и мы сами-то едва проскочили.

Добо взломал печать, которая и без того совсем искрошилась под подошвой, и, наклонившись к фонарю, начал читать письмо.

Лицо его становилось все мрачнее и мрачнее, брови сурово сошлись у переносья. Дочитав до конца, он вскинул голову и сунул бумагу в карман.

Пете хотелось спросить, что пишет король, но Добо, угрюмо посмотрев вокруг, обернулся к Варшани.

- Ты передал письмо господину Салкаи?

- Передал, сударь. Он шлет поклон. Все утро беспрерывно строчил и тут же разослал гонцов во все концы.

- Еще что скажете?

- Мне больше нечего сказать, - ответил Миклош Ваш. - Господин архиепископ принял меня очень милостиво, и у его величества все тоже встретили любезно. Но у меня рана на голове, надо бы пойти к цирюльнику.

- Пете, сын мой, - проговорил Добо, - не забудь сказать завтра Шукану, чтобы он занес имена наших двух гонцов в список людей, для которых после осады мы попросим у короля награды.

- Сударь, - сказал Варшани, скребя в затылке, - мне еще кое-что надо сообщить.

Добо устремил на него взгляд.

- Лукач Надь, - продолжал Варшани, - просит вашу милость поставить к главным воротам несколько факельщиков. Он хочет вернуться ночью…

- Вернуться? - Добо сердито топнул ногой. - Уж я приучу его к порядку!

Мимо них поспешно прошел мастер, неся в бадье известковый раствор.

Добо отодвинулся в сторону и крикнул наверх каменщикам:

- Поперек клади бревно, а не вдоль! - и снова обернулся к Варшани. - Этот Лукач, верно, думает… Ну, погоди, пусть он только попадется мне на глаза!…

И Добо тяжело задышал, как разъяренный бык, готовый поднять на рога раздразнившего его человека.

Варшани, почесывая подбородок, умоляюще взглянул на Добо.

- Он очень горюет, ваша милость, что не мог раньше вернуться в крепость. Прямо не знает, куда деваться с тоски.

Добо ходил взад и вперед под фонарем.

- Ерунда! И о чем он только думает? Впрочем, что бы он там ни думал и что бы ни просил передать, наказания ему все равно не избегнуть. А вы еще сегодня ночью пойдете обратно. Опять отнесете письмо архиепископу и королю… Миклош, ты дойдешь?

Миклош прижимал платок к голове. По левой щеке его юного лица струилась кровь, и платок стал красным.

- Дойду, - ответил он с готовностью. - А голову мне зашьют в Сарвашке.

14

Стена разрушалась с каждым днем все сильней и сильней. Работой каменщиков было занято очень много людей. Больше выставляли теперь и караульных по ночам. Снова и снова турецкие пушки изрыгали ядра, известка взлетала со стены на десять саженей вверх, а ядра застревали в каменной кладке.

- Палите, палите! - орал старик Цецеи. - Укрепляйте железом наши стены!

Но на десятый день турки, проснувшись, увидели незаделанные пробоины: за ночь венгры не успели все заложить.

В конце второй недели турецкие пушки вдруг смолкли. Люди с изумлением озирались. Что случилось? Ничего.

- Какой-то крестьянин идет, - сказали у рыночных ворот. - Вот чудеса-то!

В самом деле, прибрел старик крестьянин в сермяге и попросил впустить его. Сермяга на нем была не хевешская - стало быть, он явился из каких-то других краев. Все же его впустили.

Добо принял старика на рыночной площади. Он знал, что это турки снова прислали письмо.

- Вы откуда? - гаркнул Добо.

- Я, сударь, из Чабрага.

- А зачем вы из Чабрага в Эгер пожаловали?

- Да вот… турку привез муки.

- Сколько?

- Да шестнадцать возов.

- А кто вас прислал?

- Управитель господским имением.

- Не управитель он, а подлый предатель!

- Что ж, сударь, пришлось покориться. А то бы и у нас получилось то же, что у соседей.

- А кто у вас в соседях?

- Дрегейская крепость, сударь.

- Вы, что ж, письмо мне привезли?

- Да… вроде как письмо…

- От турка?

- Да, сударь.

- А совесть не подсказала вам, что грех носить такие письма?

- Да откуда ж я знаю, что в этом письме написано!

- Разве турок может написать что-нибудь доброе?

Крестьянин молчал.

- Читать умеете?

- Нет.

Добо обернулся к женщинам.

- Принесите-ка жару из печки.

Принесли в горшке горящие угли и высыпали их на землю.

Добо кинул на угли письмо.

- Возьмите этого старого изменника родины и суньте его морду в дым. Нюхай, подлец, турецкое письмо, коли читать не умеешь!

Потом он велел надеть на старика колодки и поставить его на рынке: пусть все в крепости видят, как обходятся с тем, кто принимает письма от турок.

Тут же присутствовали лейтенанты, толпился и народ.

Все смотрели, смеясь, как старик проливает слезы от дыма и отчаяния.

- Видишь, бибас, каково тебе, - сказал ему цыган. - Зачем заделался турецким почтарем!

По бумаге, тлевшей на раскаленных углях, пошли то багровые, то черные полосы. На багровых полосах написанные строки выступали черными узорами; когда же бумага обугливалась, буквы на мгновение вились по ней раскаленной алой вязью.

Гергей тоже стоял возле горящих углей.

Когда крестьянин вошел в ворота, все орудия смолкли. Турки ждали ответа.

- Господин капитан, - обратился к Добо Гергей, едва они выбрались из толпы, - я невольно прочел строчку из этого письма.

Добо недовольно сказал:

- А зачем читал? Я не читал, а все равно знаю, что в нем было написано.

- Может, и не стоило бы говорить, - продолжал Гергей, - да строка уж больно басурманская, надо бы передать ее вашей милости.

Добо молчал, не желая ответить ни «да», ни «нет».

Гергей продолжал:

- В строке этой написано было: «Иштван Добо, приготовил ли ты себе гроб?»

- Гм… Приготовил. Если турки желают узнать, готов ли я к смерти, на это я, так и быть, отвечу.

Четверть часа спустя на крепостной стене появился черный гроб. Он висел на двух железных цепях, натянутых на железные копья. Витязи воткнули древки копий в трещины стены.

Турецкие пушки снова загрохотали.

15

К вечеру Михайлова дня в стенах зияло десятка полтора огромных проломов.

Больше всего их было в наружных укреплениях. Огромная брешь была пробита в стене юго-восточной угловой башни, сильно повреждена была южная стена. Там совсем разрушили и ворота. Высокую дозорную башню изрешетили ядрами и проломами посередине. Стояла она только чудом. Непонятно было, как она держится, почему не рухнет.

В крепости уже не справлялись с заделкой пробоин. Можно было сказать заранее, что если даже все займутся этим, половину брешей все равно не заложить.

- Что ж, будем трудиться, друзья!

В полночь Добо вызвал офицеров в Церковную башню и приказал выстрелить вверх с восточной стороны светящимися ядрами.