— Ну, теперь дело пойдет, — проговорила она.

Яков Оксман бессильно прислонился к косяку. Все! Поехал на ярмарку за большими барышами по укатанному льду, но лед треснул, и он тонет, тонет, и нет ему спасения… На руках у него вздрагивали синие жилы.

— Почему мы раньше молчали? Чего мы тянули?. Симха Березин выдавливал на губах улыбку. Пусть

Оксман не думает, что он, Симха, тоже испугался.

— Ай, плохо, ай, погано, реб Симха! Они все против нас злобу затаили, дай бог, чтоб я неправду говорил…

Они вышли за ворота. На другом конце улицы, в красном уголке, ярко вспыхнули окна.

«Все эта проклятая девка!» — думал Оксман.

Что-то темное шевельнулось в нем, и его потянуло к Юдлу. Ему стало жутко от собственных мыслей, он искоса бросил испытующий взгляд на Симху, не заметил ли тот чего-нибудь, и ушел.

— Конец… — бормотал он, пробираясь заросшей пасленом канавой. — Конец всей жизни… Надо забрать, что только можно, и поскорее уносить ноги.

«Первым делом вывезти пшеницу… Нет, пшеницу всю сразу нельзя, по частям… И поскорей рассовать коров… Белолобую свести к Насте — пусть пока доит, — а других… Других продать в Юзовке на базаре… Все равно прежней жизни уже не вернешь…»

Он вбежал в сад, заглянул в сторожку. Насти не было.

«Мало я им давал, мало меня объедали, мало кровь мою пили…»

Он забрался в глубь сада и, ухватившись за ветки, стал трясти изо всех сил. По земле застучали крупные влажные яблоки.

Тяжелые ветки, раскачиваясь, цеплялись одна за другую. Деревья шумели листвой, скрипели в темноте. Яблоки сыпались градом, били Оксмана по голове, по спине, по трясущимся ногам. А он бегал от дерева к дереву и тряс и дергал унизанные плодами ветки.

Суком зацепило сюртук, вырвало клок полы, в кровь исцарапало пальцы, но он даже не заметил. Ловя ртом воздух, он побежал в хату за мешками.

На рассвете, проводив Коплдунера на Санжаровский Шлях, Настя вернулась в сад. Она сразу заметила, что в саду как-то необычно светло, стало много неба между ветками.

— Стрясли яблоки! — охнула Настя. — Черт его вчера принес, — злилась она на Коплдунера, — все яблоки стрясли!

Ну что она скажет хозяину? Как на глаза ему покажется?

— В колхоз уйду, вот что! — гневно стукнула она кулаком по стволу. — Буду я на него задаром работать, на козла бородатого! Пускай трясут, от каждого не убережешь, сам пускай сторожит… Обещались юбку дать — так и не дали… Уйду — и все! Тоже буду на тракторе работать…

Рано утром Коплдунер и молодой тракторист Грицко пригнали из Санжаровки две новые жатки.

У комнезама никого из колхозников не было. Все столпились у двора Димитриоса Триандалиса. Коплдунер пошел туда.

По огороду, среди заботливо ухоженных гряд, Триандалис гонялся за Риклисом и раз за разом огревал его лопатой.

— Чтоб у тебя глаза повылазили, баламут проклятый! Я тебе покажу, как огороды травить! — сопел он.

Подошел Юдл Пискун, повертел ногой в низко обрезанном сапожке.

— Ай-ай! Такой почтенный человек, а носится, как живодер за бродячей собакой…

Среди хуторян прокатился смешок. Триандалис ничего не ответил, только с сердцем всадил лопату в землю.

Риклис, размахивая длинными лоскутьями рукавов, крикнул издалека:

— Ты меня еще попомнишь! Я тебе не Яков Оксман! — И, волоча подбитую ногу, потащился к запруде.

Ночью Риклис выпустил теленка из загона и загнал к Триандалису в огород попастись на свежих соседских кабачках. Думал через час-другой забрать, но, на свое горе, проспал.

— Травить соседский огород! — не мог успокоиться Калмен Зогот. — Ночью подняться с теплой постели, оставить жену и пасти телушку на чужом огороде!.. Хозяин! Живи с такими людьми…

— А я что говорю? — подскочил к нему Юдл Пискун. — Я бы на его месте, — он показал на Триандалиса, — я бы ему голову оторвал. Вы только посмотрите, как он тут нашкодил! Ай ай! Ни тебе кабачков, ни перца…

Между тем Элька завела во дворе комнезама трактор. Мотор заклокотал. Тотчас вокруг собрались люди.

— Ничего себе жеребец! — хихикнула полная, смазливая бабенка.

— Приставьте его к своей кобыле, — отшутился Хома Траскун.

— А ты верхом на него, верхом! — кричали ему.

— Вы что, трактора не видели? — Коплдунер сердито расталкивал людей. — Сбежались, как на пожар. Трактор им в диковинку. Мы вот комбайн скоро привезем…

Тракторист Грицко сел за руль, нажал на рычаги. Мотор хрипло загудел, саданул дымом, но трактор не тронулся с места.

— Он еще может и не пойти, — словно в утешение себе сказал Шия Кукуй.

Хома Траскун влез на одну из прицепленных к трактору жаток и с вилами в жилистых сильных руках развалился барином, гордый, как никогда в жизни.

— Ну-ка, взяли! — крикнул он Грицко.

Трактор все пыхтел и дышал дымом, но по-прежнему стоял.

— Подкормить его не мешает!

— Овса ему подсыпьте!

— А не захромал он у вас часом на одну ногу? — раздались смешки.

Внезапно трактор рванулся, вгрызся в землю блестящими зубьями и, подрагивая, пошел вперед.

— Взял? — Калмен Зогот даже рот разинул. — А-а… Колхозники на ходу вскакивали на жатки, и каждый

из них чувствовал себя сейчас королем или, по крайней мере, самым важным лицом в хуторе.

Юдл Пискун догнал трактор уже у амбара и ловко вспрыгнул на среднюю жатку.

Элька осталась у комнезама. У нее страшно болела голова. После нескольких ночей почти без сна захотелось в чистую домовитую хату и чтоб пахло чабрецом и сеном… Растянуться на свежей, мягкой постели и заснуть, ни о чем не думая…

В облаке пыли Элька увидела на дороге Шефтла Кобыльца. Он сидел на своей жатке как влитой и погонял буланых. Элька быстро отвернулась и ушла в красный уголок.

Матус встал поздно. Вчера зашел к нему Симха Березин и засиделся чуть не до ночи. Зачем он приходил, Матус так и не понял. Ему неприятно было, что Симха у него сидит, — мало ли что могут подумать, — но тот словно прирос к скамье, никак нельзя было от него отделаться. Потом всю ночь Матуса точили неприятные мысли. О ней ли, об этой дерзкой девчонке, которая с таким шумом въехала в хутор на тракторе, достала две жатки и, смотри-ка, сколотила-таки коллектив, о себе ли…

И все-таки, хоть убей, не верит он, чтоб из этого что-нибудь вышло. Нет, не для Бурьяновки эти дела… Годы должны пройти, а она хочет перевернуть всю степь за одну неделю… Да разве ей дело важно? Хочет показаться. Выскочка, и больше ничего. Еще грозится поставить о нем вопрос в райкоме. Пусть ставит, пусть попробует! Он ей не Коплдунер и не Хонця, его она на поводке не потащит… И вообще через месяц-другой его, Матуса, тут не будет. Не пропадать же ему в этой дыре!

Из окна он увидел, как дорога вдали поднялась пылью.

К красному уголку подкатил новый «фордик». Из машины вылез Микола Степанович, и через несколько минут они вместе с Элькой умчались в степь.

Матус с досадой задернул занавеску и снова лег на неприбранную постель.

Трактор и жатки работали от зари до зари. Уборка близилась к концу. Элька все время проводила в поле. Она видела, как на соседних полосках мужики, шагая с косами, то и дело оглядываются на трактор и шумливые жатки.

«Ждать больше нечего, — решила она, — Микола Степанович прав, сейчас они сами пойдут».

Вечером, когда она возвращалась в хутор, небо обложили тучи, глухо ворчал гром, но дождя не было. Элька разослала пионеров по дворам звать хуторян на собрание, а сама забежала к Траскунам поесть.

У двора комнезама, где было собрано все колхозное хозяйство, к суку старой акации повесили продырявленный таганок. Зелдка ударяла в железо подсолнуховым будылем, и негромкий сухой звук разносился по полутемной улице.

Вскоре красный уголок был полон. На передней скамье сидели Хома Траскун, Димитриос Триандалис и Коплдунер. Онуфрий Омельченко скромно держался у двери. Задвинувшись в дальний угол, Симха Березин перешептывался о чем-то с Калменом Зоготом… А за порогом, опершись локтем на косяк, стоял Шефтл Кобылец и не сводил глаз с Эльки. Снова она казалась ему далекой и чужой, точно между ними никогда и слова не было сказано.