— Когда закончите, напишите свое имя на ярлычке, приклейте его на образец и отдайте мне. Мы проверим ее на предмет беременности и наличия половых инфекций. Результаты теста на беременность будут сегодня, а анализы придется подождать. — Она отвела меня в туалет и дождалась, пока я закрою дверь. Я взглянула на ярлык, который полагалось приклеить к моему образцу. В нем имелась графа для имени, времени, температуры и даты, которые я должна была заполнить перед тем, как отдать ее на экспертизу. В голове всплыли слова Уилсона о лейблах:

«И если вам не нравится ваше будущее, то от какого из ярлыков вам стоит отказаться?»

Я поставлю свое имя на стакане с мочой. Они сообщат мне, что я беременна. Затем они выдадут мне направление на аборт, потому что, собственно, за этим я и пришла. Метафорически я могла бы разорвать ярлык «беременна», скомкать его и выбросить. И это будет правдой недолго. Я могу изменить направление движения. Отказаться от ярлыка. Так же, как моя мать отказалась от меня.

Я закатила глаза, ругая себя за излишнюю эмоциональность, и тут же приступила к действию. Это не одно и то же. Отказаться от ребенка или отказаться от беременности. Я убеждала себя в том, что эти вещи даже сравнивать нельзя. Я поспешила получить образец, накарябала свое имя на ярлыке и прилепила его к теплому стаканчику, подумав, что мне, вероятно, стоило бы выпить больше воды, и смущаясь от мысли, что медсестра может подумать о том же.

— Поздравляю!

Тест на беременность не занял много времени. Я бы не удивилась, узнав, что они использовали тот же тест, что и я десять раз дома.

— Поздравляете?

— Да, поздравляю. Вы беременны. Поздравляю, — сказала медсестра невозмутимо.

Я не знала, что ответить. «Поздравляю» было не совсем подходящим словом ввиду того, что, записываясь на встречу, я просила проконсультировать меня насчет аборта. Однако я не услышала в ее словах насмешки. Очевидно, это была стандартная фраза.

— У меня отмечено, что вы говорили с… — она взглянула в свои записи, — Шейлой о возможных вариантах.

Шейла была той, с кем я говорила по телефону, когда записывалась. Она показалась мне милой. И я была рада с кем-то об этом поговорить. Я надеялась, что меня определят к ней. Потому что эта медсестра была слишком суха со мной. Мне необходимо было подумать.

— А Шейла здесь?

— Э-э-э… нет, — ответила медсестра, немного озадаченная моим вопросом. Затем она вздохнула. — Вам необходимо выбрать день для вашей процедуры, если вы действительно решились на это.

— Можно мне забрать свою мочу? — перебила я, отчаянно желая уйти.

— Ч-что?

— Мне просто нужно, то есть… я не хочу, чтобы на моих анализах стояло это имя.

Медсестра уставилась на меня, как на сумасшедшую. Затем она постаралась успокоить меня.

— Все абсолютно конфиденциально. Вы же понимаете?

— Пожалуйста, дайте мне мой образец.

Сестра открыла передо мной дверь и заскользила глазами по полкам, словно ища то, что могло бы меня оглушить.

— И это не абсолютная конфиденциальность. — Я вошла в маленькую комнатку, вознамерившись найти свой образец. Я внезапно почувствовала, как моя жизнь сужается до размеров ярлыка и до моего имени на стаканчике с мочой. Я перешла через Рубикон. Это был он. И ярлык был единственной вещью, о которой я могла думать.

Медсестра, казалось, была шокирована, но не стала мне препятствовать. Когда она отдавала мне мой образец, ее руки дрожали. Я схватила его и бросилась бежать, словно вор из супермаркета, надеясь, что никто не опознает меня, хотя и зная, что мое бегство не останется незамеченным и что моя проблема в десять раз хуже. Я чувствовала, как внутри меня вырабатывается адреналин от мысли о том решении, которое я приняла. Меня подгоняла сила, которая наполняла меня жизнью или спасала ее, в зависимости от того, как посмотреть на ситуацию. Я все еще прижимала к груди свой стаканчик с мочой. Сев в пикап, я уставилась на имя, выведенное на ярлыке.

Имя: Блу Ичхоук. Дата: 12 Марта 2012. Время: 17:30. За окнами моей машины уже стемнело. Зимой солнце в Вегасе садится около пяти, поэтому сейчас вокруг царила беспроглядная тьма. Я вновь взглянула на свое имя и вспомнила слова Шерил, сказанные в тот ужасный день, когда утонуть для меня было лучше, чем жить без Джимми.

«Он даже не знал твоего имени. Ты просто все время повторяла Блу, Блу, Блу. Так он и назвал тебя. И думаю, недалеко ушел от истины».

Блу Ичхоук — не мое имя. Не мое настоящее имя. Может быть, меня звали Бриттани или Джессика, или Хизер. А может быть, Эшли или Кейт, или Крисси, прости Господи. Я — никто, а ты кто? Поэма точно насмехалась надо мной. Неожиданно я поняла, что у меня будет ребенок, который может даже не узнать имя своей матери. Цепь продолжилась. Я отклеила ярлык от стаканчика и прикрепила его себе на футболку, лишь для того, чтобы прояснить для самой себя, кто я. Затем, я выбросила стаканчик в окно и попросила Карму простить меня, хоть и знала, что это бесполезно, так как скоро вселенная попросит возмездия естественным путем через дерьмо и рвоту.

Глава 13

Свет

Я обнаружила себя стоящей у дома Уилсона. В стороне лежала груда строительного мусора, а крыша выглядела так, словно ее недавно отремонтировали. Во всех окнах горел свет, а широкие ступени лестницы освещались мягкими лучами латунного фонаря у двери. Я вышла из машины, не понимая, какого черта я вообще здесь делаю, но при этом испытывая жуткое желание поговорить с кем-то. Для успокоения души. И, честно говоря, я не знала, куда мне еще податься. Конечно, Мейсон мог бы поговорить со мной, но эта идея не нравилась мне самой.

На двери около таблички с надписью «Памберли» висел домофон. Абсолютно новый домофон. Я нажала на кнопку, прислушиваясь, раздастся ли какой-нибудь звонок по ту сторону двери. Затем я нажала на кнопку снова, и сквозь динамики прорвался голос Уилсона, напоминающий забавный голос какого-нибудь английского дворецкого. Это настолько подходило дому, что будь я в другом настроении, то непременно рассмеялась бы.

— Это Блу Ичхоук… могу я поговорить с вами… всего минуту… пожалуйста? Я не буду входить. Просто постою тут… на крыльце.

— Блу? Ты в порядке? Что произошло в школе? — волнение в его голосе не мог скрыть даже домофон, и я закусила губу, сдерживая рыдания. Я заставила себя встряхнуться. Я не буду плакать.

— Я в норме. Мне просто нужно… поговорить с кем-нибудь.

— Я сейчас спущусь.

Я опустилась на ступеньку, размышляя над тем, что сказать. Я не стану говорить ему о своей беременности, это факт. Но тогда зачем я здесь? Рыдания снова подступили к горлу, и я застонала, желая избавиться от боли, не впадая в исступление, как в тот вечер два месяца назад, когда я слушала, как Уилсон играет на виолончели, а потом мы брели с ним по ночному шоссе.

Дверь за моей спиной открылась, и Уилсон плюхнулся возле меня. На нем снова были те же джинсы и футболка, хоть я и горячо желала, чтобы он был одет во что-то другое. На ногах не было ничего, и я внезапно отвернулась, поддавшись отчаянию. Мне нужен был кто-то взрослый — какой-то авторитет, — который бы защитил меня и сказал, что все будет хорошо. Уилсон же в своих джинсах и с босыми ногами выглядел как еще один ребенок, так же не знающий ответов на вопросы. Словно Мейсон или Колби, или любой другой парень, который бы не знал, что делать, окажись он в моей ситуации. Я подумала, что его ноги, должно быть, мерзнут и что мне стоит перейти к делу.

— Помните, вы рассказывали о том, как Юлий Цезарь переходил через Рубикон?

Уилсон поднял руку и взял меня за подбородок, разворачивая к себе лицом. Мои руки остались лежать на коленях.

— Блу?

— Нет, я не измочалена и не «опанталонена», что бы это ни значило.

— Быть измочаленным значит сильно устать, а второе слово вообще не из этой области, но спасибо, что попыталась изъясниться по-английски, — сухо сказал Уилсон. Я подумала, что мне стоит уточнить значение второго слова.