Против воли мысли Вильгельма свернули от высокой политики к несравненной Людмиле. Какая женщина, вот уж у кого есть за что подержаться! И в умениях ей не откажешь. Жаль, что она осталась в России, но ничего, он же туда наверняка приедет, и не раз. Да и Людмиле ничто не мешает иногда посещать Берлин, повод найти нетрудно.

Глава 1

Даже еще толком не проснувшись, я вспомнил, что сегодня какой — то особенный день, но вот в чем именно эта особенность, сразу сообразить не удалось. Для этого требовалось проснуться окончательно, а мне не хотелось. Все — таки я вчера и лег довольно поздно, и уснул далеко не сразу, потому как перед сном пришлось основательно поработать. Мне нужен наследник, вот я и прикладывал максимум усилий для его скорейшего появления. Рита тоже умаялась — обычно она вставала рано, а сейчас вон, уже девятый час. И ничего, сопит потихоньку в две дырочки.

Ладно, хватит дрыхнуть, дел полно.

Я попытался встать, не разбудив бывшую мартышку, но это мне не удалось.

— Что, уже утро? — сонно спросила она. Потом глянула на большие часы, рядом с которыми у нас всю ночь горели две маленькие лампочки дежурного освещения. Две — это для надежности, лампы в этом времени были так себе и часто перегорали. Рита, как выяснилось, побаивалась спать в полной темноте, а жечь всю ночь какую — нибудь лампадку я не хотел, продукты ее горения здоровья точно нам не добавят. Да и мне свет не помешает из соображений безопасности, а то в полной темноте еще и пистолет не сразу найдешь в случае чего. Я, конечно, понимал, что это уже отдает паранойей, но на моем месте параноиком мог стать любой.

Рита тем временем откинула одеяло и совсем было собралась встать, но тут вдруг обнаружила, что она голая, ойкнула и подтянула край одеяла к подбородку. Да уж, это не Людочка и не Юля.

Поначалу Маргарита вообще считала, что сексом следует заниматься в ночных рубашках, причем сама надевала изделие, с моей точки зрения более похожее на комплект химзащиты, нежели на деталь ночного туалета. Хорошо хоть, что от этого ее удалось отучить довольно быстро, и теперь супружеские обязанности мы исполняли в обнаженном виде, а потом Рита просила меня отвернуться и напяливала свою хламиду. Однако этой ночью она настолько утомилась, что уснула, не успев совершить обязательный ритуал.

— Алик, отвернись!

— А может, не надо? — предположил я. — Давай еще немного поработаем, а потом одевайся на здоровье, и можешь не спешить.

Рита хихикнула. Она уже поняла, зачем неподалеку от кровати висит большое зеркало, но против не была. Главное, приличия соблюдены! Муж отвернулся, а то, что так ему все видно даже лучше, про это в правилах ничего не сказано, и, значит, можно одеваться неторопливо, в процессе чего принимать весьма интригующие позы.

В общем, утро немного затянулось, и вспомнить, чем таким особенным сегодняшний день отличается от всех прочих, удалось только за завтраком.

Отличие было довольно существенным — сегодня мне исполнялось девяносто лет. Мне — это имеется в виду не только Алику Романову, но и Сан Санычу Смолянинову вместе с ним. Шестьдесят восемь с половиной лет там, двадцать один с половиной год здесь — в сумме как раз получается круглая цифра. Правда, не такая, как будет через десять лет, но до той еще дожить надо, и не факт, что получится, а до этой вроде уже получилось.

Надо сказать, что все лично знакомые мне императоры тратили на управление государством значительно больше времени, чем я. Мой распорядок скорее напоминал тот, что был у Николая Второго в той истории, про которую я только читал. То есть с десяти утра и до двух, это максимум, но столь загруженные дни случались не так уж часто.

Вот только свободное время я проводил не так, как Николай в том варианте своей жизни. Я не торчал все время около жениной юбки, почти не принимал родственников, не бегал по парку с фотоаппаратом, не охотился на оленей и не стрелял ворон. Потому как тратить очень дорогое время на всякую ерунду я не любил еще в прошлой жизни. И уж тем более не собирался начинать в этой.

Доклады министров теперь принимались в письменном виде, за исключением всего четверых — Вышнеградского, Витте, военного министра Ванновского и председателя комитета министров Бунге. Все остальные представляли свои отчеты в виде красиво оформленного документа. Я брал бумаги, благодарил очередного министра за усердие, а сразу после его ухода ко мне заходил кто — нибудь из секретариата и забирал доклад.

На следующий день его мне приносил Бунге. Первым делом я смотрел в правый нижний угол последнего листа, где оставлял краткую резолюцию глава моего секретариата Столыпин. Обычно там красовалось нечто вроде «С/Б 90», что означало «словоблудие на девяносто процентов». После чего поднимал взгляд, и Николай Христианович в нескольких предложениях пересказывал мне то, что, по его и Столыпина мнению, словоблудием не являлось.

То, что в результате текущее управление империей на самом деле осуществляли эти двое, меня волновало не очень. Во — первых, скоро управляющих станет существенно больше, это пока, в переходный период, их так мало. Во — вторых, я был убежден, что император вообще текучкой заниматься не должен. И не только потому, что это не царское дело. Главная причина — дела нужно поручать специалистам, работающим по заранее утвержденному алгоритму. А самодержец должен вмешиваться только тогда, когда задача, подлежащая решению, за рамки этого самого алгоритма выходит. Ну или в тех случаях, про которые Николай Первый как — то сказал — «кроме закона, должна быть еще и справедливость».

Так вот, после обеда я был более или менее свободен и мог заниматься тем, что считал наиболее важным. Здесь немалое место занимали вопросы личной безопасности.

Все оперативные работники канцелярии или, точнее, «канцелярии», в поте лица наблюдали за революционерами. Причем как это у меня хватило ума не пытаться привлечь на свою сторону Владимира Ульянова! А ведь была такая мысль. И что бы я теперь делал, если только на пригляд за одним Морозовым, то есть теперь уже Кориным, были постоянно задействованы четыре человека? Да еще двоих — троих приходилось привлекать от случая к случаю. А вы что думали — человека, вполне заслуженно получившего пожизненный срок, после помилования можно оставить без плотного присмотра, несмотря на то, что его воззрения изменились? Это, дорогие мои, будет идеализм. Или, если по — простому, то дурость. Так вот, еще и Ульянова моя служба просто не потянула бы. Ей и без него хватало дел с теми, кто сейчас был действительно опасен. Причем это были не только революционеры, но и жандармы.

Насколько я себе представлял текущую обстановку, никто из великих князей, желающих лицезреть на троне вовсе не меня, а совсем даже Георгия, не обладал достаточной решительностью, чтобы самому возглавить заговор. Это были, мягко говоря, далеко не декабристы и даже не братья Орловы. Но вот с одобрением отнестись к тому, что всю работу за них сделает кто — то другой, они вполне могли. И почему бы тогда каким — нибудь карьеристам из жандармерии или даже гвардии не подсуетиться в расчете на будущие милости? Тем более что и англичанам я не больно — то приглянулся, а это означает, что у заговорщиков, коли уж они появятся, финансовых затруднений точно не будет.

Среди жандармов лично на меня пока работали только начальники московского и питерского охранных отделений. И если Бердяеву я верил, несмотря на то, что отношения между нами более походили на стандартные служебные, нежели на что — то более дружеское, то Секеринскому, с которым вроде как приятельствовал — не очень. И не потому, к этому меня склонили какие — либо подозрения или даже факты, а просто так. Вообще — то «просто так» — это на самом деле довольно весомый довод, но тут было еще одно соображение.

Даже ближайшие соратники — Рогачев, Рыбаков и Зубатов — и то после моего воцарения не сразу адаптировались. Петр Маркелович несколько дней подряд именовал меня исключительно императорским величеством и только после третьего напоминания, причем уже довольно раздраженного (ну вы еще мой полный титул зачитайте, совсем весело станет!) вернулся к обычному обращению «Александр». Михаил с Сергеем тоже начали было называть меня на «вы» и вернулись к обычному обращению лишь по моей просьбе, да и то не сразу. Секеринский же делал вид, что ничего особенного не произошло. Подумаешь, был великим князем, стал цесаревичем, теперь вон вообще император — чего тут такого — то? В его обращении со мной по — прежнему чувствовался оттенок снисходительности. Оно бы и хрен с ним, я в этом отношении человек не гордый, но такое поведение в теперешнем времени было несколько нехарактерным. Поэтому обязанности я распределил примерно так.