Много славновских любопытных жильцов, несмотря на непогоду, побежало на Фонтанку.
Веню не пустили родители.
Сидел на окне.
На тучи смотрел серые, как дым, быстро катящиеся.
Ждал, когда принесут Володю Румянцева.
Тревожно, неспокойно было на душе.
И пришли во двор певцы бродячие, несмотря на непогоду. Четверо. Трое мужчин и женщина.
И, несмотря на непогоду, запели.
Ветер зловеще выл. Стонали флюгарки.
Серые, низко катились тучи. Как дым.
И певцы запели:
Вене стало не по себе.
И хотя пели о том, что какая-то Марусенька мыла «белые ноги» и что на нее напали гуси, которым она кричала: «Шижма! Летите, воды не мутите!» — мальчику казалось, что певцы посланы к е м - т о спеть о Володе, утонувшем «на речке, на том бережечке».
А когда раздались слова:
стало совсем нехорошо. Представилось почему-то, что старуха, играющая на скрипке, — или ведьма, утопившая Володю, или Володина смерть.
И вставал мучительный вопрос:
«Зачем старуха — со скрипкою? Разве старухи играют на скрипках?..».
Редкие песни — не мучили. Редкие были — ясны. Когда в праздники отец пел: «Нелюдимо наше море» или «Среди долины ровныя» — тоже было томительно и неясно.
И удивляло Веню, что во всех песнях не было радости…
пели маляры и штукатуры.
И представлялся уходящий куда-то человек, тоскливо воющая собака и дом, заросший травою, как могила.
Даже о саде зеленом те же штукатуры и маляры пели невесело: грусть-тоска о саде, рано осыпающемся, и о разлуке с каким-то другом, отправляющимся далече.
Но особенной неудовлетворенностью веяло от излюбленной всеми мастеровыми песни. Каждый день слыхал ее Веня.
Вся от начала до конца — похоронная, но не трогающая, а назойливая, неотвязная, как зубная боль. И мелодия неотвязная, незабываемая, как ошибка.
Двенадцатилетним Веня увлекался игрою в карточки. В моде тогда была эта игра. Азарт какой-то поголовный, поветрие.
Целые коллекции ребятишками составлялись. Покупались за деньги, выменивались на сласти и игрушки. В мусорных ямах, в садах, во всех закоулках искали папиросных коробок.
И играли в эти карточки, то есть в оторванные от коробки крышки и донышки, до самозабвения, до драк и слез включительно.
И в эту-то карточную эпоху переехал в Славнов дом новый жилец, капитан второго ранга Одышев.
Сам он еще находился в плавании, а приехали сначала его сестра, Софья Алексеевна, и дети: сын Анатолий и дочь Антонина. А еще — капитанский пес, Гектор.
Когда во двор въезжали три воза с мебелью, из окон, как полагается в таких случаях, торчали женские головы.
Но внимание славновцев, как взрослых, так и малолетних, главным образом было обращено не на разгрузку возов и не на мебель капитана, а на его детей.
И не только потому, что дети были очень уж не похожи на славновских ребят: рослые, чуть не с извозчиков, раскормленные здоровяки, толстоногие, с круглыми румяными лицами и с двойными подбородками.
И не потому еще возбуждали они всеобщее внимание, что были в костюмах, смешных для их видных фигур: в широкополых соломенных шляпах с лентами, свисающими сзади, в матросских рубашках; мальчик в коротких штанишках, а девочка в короткой юбочке.
Но не вид их и не костюмы привлекали внимание славновцев, а поведение: очень смело, даже оскорбительно вели себя капитанские дети.
Первым долгом они принялись науськивать огромного сенбернара на кошку, пробегавшую через двор.
— Гектор! Гектор! Усь! Усь! — кричали во все горло. — Черт! Гектор! Бери-и!
Огромный пес, басисто тявкая, прыгал перед ощетинившейся кошкою.
Из окон уже кое-кто кричал:
— Мальчик! Дети! Зачем? Не надо!
И тетка бросила смотреть за мебелью и побежала за озорниками.
— Анатолий! Антонина! Что вы делаете? Как вам не стыдно?
Была она маленькая, значительно ниже своих племянника и племянницы, худенькая, тонкоголосая.
Суетилась, натыкаясь на широкие спины, на голове тряслись кружева и ягоды какой-то странной шляпки.
— Дети! Как вам не стыдно?
— Дурак, сам упустил! — говорил мальчик девочке. — И никогда он кошек не берет, дурак!
— Собака-то умнее вас! — не вытерпел кто-то из наблюдавших из окон.
Дети задрали широкие поля шляп, посмотрели вверх.
Потом, как бы сговорясь, мальчуган показал кукиш, а девочка язык.
Где-то засмеялись.
— Я вот выйду и уши надеру! — крикнул оскорбленный.
И опять, как бы сговорясь, капитанские дети состроили «носы».
После этого случая капитанских детей называли Толькою и Тонькою, оболтусами и дылдами.
Дальнейшее знакомство славновских ребят с новыми ребятишками ознаменовалось скандалом.
Толька примкнул к играющим в карточки и неожиданно кинулся на одного, у которого была в руках солидная пачка карточек, — выхватил их и убежал.
Ребятишки, не догнавши длинноногого грабителя, стали стучать в двери капитанской квартиры, но вместо тети Сони выскочил страшный Гектор с грозным лаем.
Мальчишки в страхе бежали.
В этот же день Тонька, встретив во дворе наборщикова Петьку, сорвала с него шапку, а когда тот бросился на нее с кулаками, схватила за руки и поставила слабосильного мальчугана на колени, крича при этом весело:
— Кланяйся королю в ноги!
Петька, обиженный до слез, не рискнул драться с большой и толстой девчонкой, силу которой уже испытал, и, отойдя на почтительное расстояние, начал дразнить ее «девчонкой — тухлой печенкой» и «толсторожей копоркою», а в ответ получил не менее обидное: «заморыш» и «мальчик с пальчик».
Потом, играя в «школы-мячики» с девочками, Тонька вырвала у одной ленточку из косички и убежала.
Девочка со слезами и с матерью пошла к тете Соне.
Но опять Гектор — и фиаско.
А когда пожаловались дворнику Емельяну и тот решительно двинулся было по направлению к лестнице, где находилась квартира капитана, — Толька из окна предупреждал:
— Эй, дворник! И на тебя спущу пса, вот святая икона!
И крестился так истово, что дворник помотал головою:
— Ну и разбойник!
И успокоил обиженных:
— Отдадуть ленточку вашу. Куды им!
Через несколько дней славновские мальчишки скопом напали на проходившего по двору Тольку. Мальчик защищался отчаянно. Встал к стене, чтобы не окружили, и бился долго.
— Отдай стошки! — кричали нападающие.
— Не отдам. Вот вам стошки!
Толька делал непристойный жест — хлопал рукою ниже живота.