— Исследование!.. — тихонько подивилась Лидия.
— Директора второй ступени тоже удивило это слово, — откликнулся Василий, усмехаясь. — Тут у меня был интересный разговор с этим директором… Он сказал: «Вы торопитесь исследовать все области науки? Но это не исследование, а обследование…»
— Правильно! — вырвалось у Лидии.
— «Сначала надо приобрести начальные знания, затем фундаментальные: одновременно это невозможно… А потом уже человек может что-то исследовать самостоятельно».
Я сказал, что не могу ничего откладывать. Я повсюду опоздал. Мне уже девятнадцать лет…
«Вы очень способный человек, вам трудно подчинить свой ум школьной программе, тем более что вы уже взрослый. Но именно поэтому вам она особенно необходима. Если вы не сумеете обуздать свое нетерпение, систематизировать свое образование, дисциплинировать свой ум, вы не станете исследователем и вообще вы не научитесь работать для жизни».
«Я с двенадцати лет работаю для жизни!»
«Вы с самого рождения подчиняетесь жизни, а с двенадцати лет увлекаетесь жизнью. Вы живете стихийно. Эта опасность грозит одаренным людям больше, чем заурядным, потому что одаренность — это стихийная сила».
«Я так организую свое время, что у меня ни одной минуты не пропадет без пользы. А вы говорите, что я живу стихийно!»
«Да, и скажу, что вы расточаете жизнь, а не используете».
«Объясните!»
«Если бы вы сосредоточились на узкой программе, скажем, второй ступени, вы бы усвоили эти знания быстрее и закрепили бы в памяти прочнее. К самостоятельной деятельности, к исследованию вы бы подготовились раньше и успешнее».
«То, что я раз увидел или услышал, я никогда не забуду. У меня такая память».
Директор не согласился со мной и остался недоволен моими ответами. В заключение он сказал:
«Я бы на вас надел здоровую узду — и вы, может быть, пошли бы далеко и великую пользу стране принесли бы… А вы принимаете свою любознательность за объективные интересы какого-то дела».
«А разве любознательность — не дело?..»
«Нет, не дело. Она только залог в интересах дела, но отнюдь не сами интересы и совсем не дело, если это одна любознательность. В этом ошибетесь — будете всю жизнь громыхать пустой телегой».
«Да вы посмотрите, какой воз я уже везу!»
Но этого директор не видел и не хотел видеть. Это был, педагог старой закваски…
Скоро меня выбрали в бюро комсомольской ячейки, потом в городской комитет комсомола, в областное бюро пролетстуда… Я был счастлив, что способен уже не только познавать, но и созидать!
Лидия дивилась, но уже верила всему. То, что он рассказывал, было романтично!
— Особенно привязался я к одному учителю, горному инженеру, который проучился много лет в Москве, в Горной академии. Я провожал его каждый день из училища до его квартиры, чтобы воспользоваться его временем по дороге. Утром я приходил к его дому, и опять шел с ним до училища, и учился у него по дороге… Вот наконец узнаю обо всем удивительном на свете!.. Но и горный инженер не все знал о земле.
И тогда я подумал: надо мне самому поучиться в самой высшей московской школе.
Да, он поспевал повсюду — кроме сна. Потому что юноша в девятнадцать лет еще владеет вечностью и бесстрашно употребляет ее каждый день.
А от бюро пролетстуда выбрали Зырянова в культурно-социалистическую секцию горсовета. И он с жаром бросился в ее работу тоже и стал ее председателем и был счастлив, потому что юноша в девятнадцать лет жаждет уже не только познавать, но и созидать…
Но как же он мог учиться?.. Лидии нелегко было понять это, и не только это в рассказываньях Зырянова, в той отдаленной жизни в маленьком загрязненном городишке почти сразу же после гражданской войны.
— Нам надо было почистить наш город. Я выступал на заседаниях горсовета и говорил: «Нам надо поднимать миллионы людей к новой культуре!..»
Лидия думала: значит, и после «семилетки в одну зиму» он еще не имел арифметического представления о миллионе?.. Или другое: после северных лесов, где соседи поселяются не ближе ста километров, население Усть-Сысольска показалось ему неисчислимым, как миллион?..
На самом деле в голове у Зырянова было не то и не другое, а третье — самое простое и загадочное: двадцатилетний лесоруб в горсовете Усть-Сысольска уже чувствовал вместе со всеми свою жизнь как долю соучастия в работе советской власти для всей страны. Да, это ему — «нам в Усть-Сысольске» — надо было поднимать миллионы всероссийского народа.
Надо было поднимать их к новой культуре и, опережая миллионы, самому подниматься — для того, чтобы поднимать. А какая она, новая культура?.. Вася не видел и старой. Как бы не обознаться?.. Но он совершенно убежден был в том, что ясно представляет себе новую: она была прекрасной!.. Надо ли яснее, чтобы самим создавать ее?
Надо было и зарабатывать на жизнь. Вася получил работу в Облплане…
Пролетарское студенчество не замыкалось в своих вузах. Наоборот, оно само было шумом революционной жизни. Революция ворвалась в стены науки и обратила храмы ее в строительные площадки самой жизни.
Студенчество вместе с председателем областного бюро пролетстуда Василием Зыряновым выезжало на сплавные пункты и лесозаготовительные пункты, бросая на это время учебу. Студенчество шефствовало над заводами.
Затем Василия послали председателем комиссии по чистке комсомола в Сельскохозяйственном техникуме и в Лесном техникуме — за двести пятьдесят километров. Он выезжал и в Москву — на съезды. В 1929 году в Москве он сделал тринадцать докладов в разных местах…
На протяжении пяти лет врачи, наблюдавшие в Усть-Сысольске за здоровьем студенчества, не могли поймать студента Зырянова для осмотра ни в одном из учебных заведений, которые он, однако, посещал и где упорно продолжал учиться.
Василию казалось, что все эти годы он спал не более двух часов в сутки; а может быть, и в самом деле вроде того?
Было немало споров и очень много разговоров о необходимости совместить учебу с производством и с общественной работой, с революционной, неотложной исторической деятельностью партии и государства…
— …Окончил совпартшколу и прошел два курса техникума, третий пройти не удалось. Комсомольская организация перебросила меня на юридические и землеустроительные курсы.
Проучился я здесь всего два месяца и должен был ехать на неотлагательную работу по коллективизации и землеустройству. Но я взял с собой программу первого года курсов и закупил все книги, много книг…
Началась бесконечная вереница собраний и разговоров с беднотой, с партизанами. Потом на общих собраниях. До середины мая провел подготовительные работы в двенадцати селениях и выехал в область сдавать за первый курс.
С экзаменов сейчас же поехал обратно в район, но не пробыл на этот раз и недели, как меня вызвал обком комсомола и предложил выехать с одной экспедицией в качестве политработника, для политической работы среди населения.
Экспедиция ехала на изыскания нового пути. Там один знакомый научил меня хорошей нивелировке. Экспедиции пришлось прорубаться в лесах и прокладывать трассу канала через огромные болота.
Нивелировка шла у них плохо. Комары донимали. Между тем достаточно шевельнуть рукой — и сразу сбивается рейка. А место жидкое, и без того все шевелится. Закладывали огромные жерди, по восемь, по десять метров, и на них ставили инструмент.
А я мог задерживать дыхание в момент инструментального наблюдения, и я совершенно не думал сопротивляться комарам. Инженеры и техники покрывали нивелировкой едва один километр хода в день, а я четыре-пять километров! И без рубки леса, без всяких жердей.
Вечером, после ужина, я беседовал с рабочими на политические темы, для чего и был послан обкомом…
Еще позднее, когда рабочие укладывались спать, Василий расспрашивал инженеров и геологов об их специальности и науках. Ему казалось, что он получал исключительно широкие сведения из области самых разнообразных наук. Ему захотелось стать горным инженером.