Бретонка снова зашептала:

— Уже много веков они охраняют остров, словно свирепые звери, которым нравится лишь причинять зло и убивать. Они… они… Нет, лучше о них вообще не говорить и даже не думать. Это тридцать свирепых чудовищ… Да, госпожа Вероника, их ровно тридцать.

Женщина перекрестилась и, немного успокоившись, продолжала:

— Да, их тридцать. Ваш отец утверждает, что Сарек называют островом Тридцати Гробов, потому что все эти скалы так или иначе горбаты и их сначала называли Тридцатью Горбами, ну а потом «горбы» постепенно превратились в «гробы» — уж больно тут мрачное место. Не знаю, наверно, так оно и было… Но все равно, госпожа Вероника, эти скалы — самые настоящие гробы, и если бы можно было проникнуть в их нутро, там обнаружились бы груды костей. Господин д'Эржемон сам говорит, что слово «Сарек» происходит от «саркофага», а так, утверждает он, ученые и называют гробы. И потом…

Онорина замолкла, словно желая отвлечься, и, показав рукою на скалу, сказала:

— Взгляните, госпожа Вероника, за этим утесом, что преграждает нам путь, в просвете будет видна наша маленькая гавань, а на причале — красный берет Франсуа.

Вероника слушала объяснения Онорины вполуха. Она вся подалась вперед, чтобы поскорее увидеть фигуру сына, а тем временем бретонка, словно не в силах сопротивляться навязчивой мысли, продолжала:

— И потом, на Сареке — поэтому-то ваш отец и поселился на нем — на Сареке есть дольмены[2]. Они ничем не примечательны, кроме того, что очень похожи один на другой. И знаете, сколько их? Тоже тридцать, как и этих скал! Они стоят по всему острову, на утесах, и каждый — напротив той из этих тридцати скал, чье имя он и носит. Доль-эр-Рек, Доль-Керлитю и так далее. Ну, что вы на это скажете?

Бретонка произнесла названия дольменов тем же робким голосом, каким говорила обо всем этом, словно боялась, что ее услышат скалы, в которые она сама силой своего воображения вдохнула жизнь, грозную и священную.

— Что вы скажете на это, госпожа Вероника? Тут столько таинственного, что, говорю вам, лучше обо всем этом помолчать. Я расскажу вам все, когда мы уедем далеко от острова и вы будете вместе — вы, ваш малыш Франсуа и отец.

Вероника хранила молчание, вглядываясь в сторону, указанную ей бретонкой. Повернувшись спиною к спутнице и вцепившись руками в борт лодки, она смотрела во все глаза. Здесь, в этом просвете между скалами, вот-вот появится ее вновь обретенное дитя, и Веронике хотелось, не теряя ни секунды, увидеть Франсуа сразу, как только он появится.

Наконец лодка доплыла до скалы. Онорина оттолкнулась от нее веслом, и суденышко поравнялось с краем утеса.

— Ах, его нет! — с болью в голосе воскликнула Вероника.

— Франсуа нет? Но это невозможно! — изумилась Онорина.

Она в свою очередь вгляделась в темневшие в нескольких сотнях метров большие валуны, лежавшие на песчаном берегу и служившие в качестве мола. Лодку поджидали три женщины, девочка и несколько старых моряков. Мальчик действительно отсутствовал. Красного берета нигде не было видно.

— Очень странно, — тихо заметила Онорина. — Впервые в жизни он не пришел на мой зов.

— Может, он заболел? — предположила Вероника.

— Нет, Франсуа никогда не болеет.

— В чем же тогда дело?

— Не знаю.

— Неужели вас ничто не настораживает? — спросила обеспокоенная Вероника.

— За мальчика я не боюсь, но вот за вашего отца… Говорил мне Магеннок не оставлять его одного. Ведь угрожали-то ему!

— Но его могут защитить и Франсуа, и господин Мару, его учитель. Скажите же, что, по-вашему, произошло?

Помолчав, Онорина пожала плечами:

— Глупости все это! Вздор, да и только! Не сердитесь на меня. Это во мне невольно заговорила бретонка. Если не считать нескольких лет, я прожила всю жизнь среди всяких историй и легенд. Не будем об этом.

Сарек представлял собою длинное и неровное плоскогорье, покрытое старыми деревьями и стоящее на довольно высоких и чрезвычайно иззубренных скалах. Остров, казалось, был окружен короной из рваных кружев, постоянно терзаемых дождями, ветрами, солнцем, снегом, морозами, туманами, всей водою, падающей с неба и сочащейся из земли.

Единственное доступное с моря место находилось на восточном берегу острова — там, где в котловине расположилась деревенька, состоящая из рыбачьих хижин, после начала войны большею частью заброшенных. Здесь находилась небольшая бухта, защищенная молом. Море тут всегда было спокойным. У мола на воде покачивались две лодки. — Перед тем как сойти на сушу, Онорина сделала последнюю попытку.

— Ну вот, госпожа Вероника, мы и прибыли. Может, вам все же не стоит выходить на берег? Подождите, часа через два я приведу вам и сына и отца, и мы пообедаем в Бег-Мейле или в Пон-л'Аббе. Согласны?

Вероника молча поднялась и выпрыгнула на мол.

— Скажите-ка, люди, — спросила Онорина, которая тоже вышла на берег и больше на своем не настаивала, — почему Франсуа не пришел нас встречать?

— В полдень он был здесь, — объявила одна из женщин. — Но он ведь ждал вас только завтра.

— Верно… Хотя должен же он был услышать, что я плыву… Ладно, посмотрим.

Когда мужчины начали ей помогать разгружать лодку, она сказала:

— В Монастырь это поднимать не нужно. Чемоданы тоже. Разве что… Сделаем вот как: если к пяти я не спущусь, пошлите наверх мальчишку с чемоданами.

— Да я принесу их сам, — отозвался один из матросов.

— Как хочешь, Коррежу. Да, а что с Магенноком, не знаешь?

— Магеннок уехал. Я сам перевозил его в Пон-л'Аббе.

— Когда это было, Коррежу?

— Да на следующий день после вашего отъезда, госпожа Онорина.

— А что он собирался там делать?

— Он сказал, что хочет… насчет своей отрубленной руки… сходить на богомолье, но куда — не знаю.

— На богомолье? Возможно, в Фауэт, в часовню святой Варвары?

— Да, верно… Он так и сказал — в часовню святой Варвары.

Расспрашивать дальше Онорина не стала. Сомнений в том, что Магеннок погиб, больше не было. Вместе с Вероникой, снова опустившей вуаль, они двинулись по каменистой тропке с вырезанными в скале ступенями, которая среди дубовой рощи поднималась к северной оконечности острова.

— В конце концов, — проговорила Онорина, — надо признаться, я совсем не уверена, что господин д'Эржемон захочет уехать. Все мои истории он считает ерундой, хотя и сам многому удивляется.

— Он живет далеко отсюда? — осведомилась Вероника.

— В сорока минутах ходьбы. Там уже фактически другой остров, примыкающий к первому, — сами увидите. Бенедиктинцы построили на нем монастырь.

— С ним там живут только Франсуа и господин Мару?

— До войны жили еще двое. А теперь мы с Магенноком делаем почти всю работу, нам помогает кухарка, Мари Легоф.

— Когда вы уехали, она осталась там?

— Ну разумеется.

Женщины вышли на плоскогорье. Тропинка вилась вдоль берега, петляя вверх и вниз по крутым склонам. Среди еще редкой листвы старых дубов виднелись шары омелы. Океан, вдали серо-зеленый, опоясывал остров белой лентой пены.

Вероника спросила:

— Как вы собираетесь поступить, Онорина?

— Я войду одна и поговорю сначала с вашим отцом. Вы подождете у садовой калитки, я вас позову и представлю Франсуа как подругу его матери. Он, конечно, потом догадается, но не сразу.

— Как вы считаете, отец примет меня хорошо?

— О, с распростертыми объятиями, госпожа Вероника! — воскликнула бретонка. — Мы все будем так рады, если только… если только ничего не случилось. Все-таки странно, что Франсуа нас не встретил. Ведь нашу лодку было видно с любой точки острова, начиная от островов Гленан.

Онорина опять вернулась к тому, что г-н д'Эржемон называл «глупостями», и дальше женщины шли в молчании. Веронику обуревали нетерпение и тревога.

Внезапно Онорина перекрестилась.

— И вы перекреститесь, госпожа Вероника, — посоветовала она. — Хоть монахи и освятили это место, здесь с древних времен осталось много всякого, что приносит беду. Особенно тут, в лесу Большого Дуба.