— Скорее! — заторопил дон Луис. — Скорее, факты.

Он ловил себя на том, что рассказ Гастона Саверана уже перестает быть лживым. Он внутренне сопротивлялся еще, но его предубеждение мало-помалу рассеивалось и приготовленные обвинения казались неубедительными. В глубине души, измученной любовью и ревностью, он склонен был верить этому человеку, в котором раньше видел ненавистного соперника и который сейчас при Флоранс так горячо говорил о своей любви к Мари-Анне.

Саверан покачал головой.

— Спешить я не стану. Я взвесил заранее все свои слова. Опустить ничего нельзя. Не в отдельных фактах, а лишь в их связи и взаимоотношениях надо искать разрешение загадки.

— Продолжайте, — прошептал дон Луис.

— Мы подходим, — снова заговорил своим строгим голосом Саверан, — к наиболее важным событиям. Наше толкование будет ново для вас, но совершенно отвечает истине. По несчастной случайности встретившись как-то с Ипполитом Фовилем в лесу, я из осторожности сменил квартиру и даже перестал встречаться с Флоранс, предложив ей писать мне до востребования. Я весь отдался своей работе, совершенно спокойный и уверенный в том, что никакая опасность не может мне угрожать. Гром действительно грянул с чистого неба. Только тогда, когда ко мне ворвался префект полиции со своими людьми и я узнал об убийстве Ипполита Фовиля и Эдмонда и об аресте моей любимой Мари-Анны.

— Невозможно! — воскликнул дон Луис и снова враждебно насторожился. — К тому времени уже миновало две недели. Если не из газет, то мадемуазель Флоранс…

— Газет я не читаю. Неужели это так неправдоподобно? А Флоранс письмом, как раз отправленным в день двойного убийства, я предупредил, что уезжаю на три недели. В последнюю минуту я передумал, но она об этом ничего не знала, поэтому ни о чем предупредить меня не могла.

— Но позвольте! — вскричал дон Луис, — не можете же вы отрицать, что человек с палкой черного дерева, проследивший Веро и подменивший письмо…

— Это был не я, — перебил его Саверан и, невзирая на то, что дон Луис иронически пожал плечами, он настойчиво продолжал:

— Тут кроется какая-то, пока необъяснимая ошибка, но клянусь, я никогда в жизни не был убийцей, это не вязалось бы со всем моим образом жизни. Повторяю, гроза захватила меня врасплох. И поэтому реакция была так неожиданна, что во мне вдруг заговорили дикие и примитивные инстинкты. Подумайте только, посягнули на то, что было для меня самое святое. Мари-Анна в тюрьме! Обвинена в двойном убийстве! Я обезумел. Я сознавал только одно: надо бежать, бежать во что бы то ни стало, чтобы затем спасти Мари-Анну. Тем хуже для тех, кто стоит на моем пути. По какому праву оскорбляют они чистую женщину? Я убил в тот день одного человека, но я мог бы убить десять-двадцать. Что значила жизнь этих несчастных? Они стояли между мной и Мари-Анной, а она была в тюрьме.

Гастон Саверан сделал над собой усилие, от которого судорога свела ему лицо, он старался вернуть себе самообладание и кое-как справился с собой, но голос все же дрожал, когда он заговорил снова.

— Убегая от агентов префекта, я свернул на боковую улицу, и тут меня спасла Флоранс. Она давно обо всем знала из газет, которые читала для вас. Она слушала ваши комментарии и замечания и проникалась уверенностью, что враг, единственный враг Мари-Анны — это вы.

— Но почему, почему?

— Да потому, что она видела, что вы обвиняете ее! — с силой вырвалось у Саверана. — Потому, что вы были заинтересованы в том, чтобы отстранить сначала Мари-Анну, потом меня от наследства Морнингтона… и потому, наконец…

— Что?

Гастон Саверан мгновение колебался, но потом отрезал:

— Потому, наконец, что для нее не было сомнений, кто вы, а Арсена Люпена она считала на все способным.

Наступило молчание, мучительное молчание. Флоранс хранила невозмутимое спокойствие под взглядом дона Луиса, и он ничего не мог прочесть на ее непроницаемом лице.

Гастон Саверан заговорил опять:

— И Флоранс, друг Мари-Анны, терзаясь за нее, повела борьбу с Арсеном Люпеном. Она написала статью, черновик которой вы нашли у себя во дворе, она опустила перед Люпеном железную штору, чтобы задержать его, так как из разговора его с Мазеру узнала о предстоящем моем аресте, она поспешила на автомобиле ко мне, и хотя предупредить меня уже не успела, дала мне возможность бежать.

Она заразила меня своим недоверием к вам, своей ненавистью. Тут же в автомобиле она объяснила мне, какую важную роль вы играете в этом деле, и мы сейчас же скомбинировали маленькую контратаку против вас, с целью навлечь на вас подозрения. История с обломком палки, помните? Замысел неудачный. Мы промахнулись. Но дуэль уже началась. Я бросился вперед, очертя голову.

Чтобы понять меня, надо вспомнить, что я отшельник, человек науки, но вместе с тем и страстно любящий человек. Я провел бы всю жизнь за работой, довольствуясь только тем, что изредка видел Мари-Анну у окна. Но, как только я узнал, что ее мучают, я стал другим человеком, готовым на все.

Не зная, что делать, как спасти Мари-Анну, я поставил себе ближайшей целью устранить ее врага — человека, который является виновником ее страданий.

Последовал ряд моих покушений на вас. Проникнув к вам, я попытался без ведома Флоранс, клянусь вам! — отравить вас. Возмущения, укоры Флоранс должны были подействовать на меня, но повторяю, я обезумел, и ваша смерть казалась мне залогом спасения Мари-Анны.

Я стрелял в вас из револьвера на бульваре Сюше, и в тот же день вы и бригадир Мазеру едва не стали жертвами автомобильной катастрофы. Погиб при этом совершенно непричастный шофер, а Флоранс была в таком отчаянии, что мне пришлось внять ее мольбам и обещать ей сложить оружие.

Меня самого преследовала мысль о двух моих жертвах, и я решил изменить план и все усилия направить к тому, чтобы организовать бегство Мари-Анны из тюрьмы.

Я богат. Я щедро оделял деньгами тюремных сторожей, пока не открывая им мои планы, завязывал знакомства с поставщиками, с персоналом больницы. Под видом репортера являлся в здание суда, рассчитывая на то, что как-нибудь, когда ее будут допрашивать, я смогу ее увидеть, подать ей знак, ободрить…

Пытка ее продолжалась. Этими письмами Ипполита Фовиля вы нанесли ей страшный удар. Что за письма? Откуда? Разве не было оснований думать, что вся эта история, эта ужасная махинация — дело ваших рук? Мы искали хоть какие-нибудь нити, что пролило бы свет.

И вот вчера утром, во время вашего разговора с бригадиром Мазеру, Флоранс уловила имя Ланджерио и название деревни — Форминьи. Она вспомнила, что у Ипполита Фовиля был такой друг и догадалась, что вы с бригадиром отправились разыскивать его, так как предполагаете, что письма были адресованы ему.

Полчаса спустя мы сели в поезд, отходящий на Алансон. Мы, со своей стороны, хотели собрать сведения. Узнав, как и вы, в Форминьи о том, что Ланджерио умер, мы решили осмотреть его дом. Нам удалось пробраться в парк, как вдруг Флоранс заметила вас. Желая, во что бы то ни стало, избежать встречи, она увлекла меня в кусты, но вы преследовали нас и, наткнувшись на сарай, мы поспешили укрыться в нем. Мы не успели подняться наверх, как вошли вы. Остальное вам известно: вы обнаружили наше присутствие, я ответил на ваше нападение схвативши первое попавшее под руку оружие, мы бежали… В поезде Флоранс сделалось дурно, ухаживая за ней, я заметил, что одна из ваших пуль оцарапала ей плечо: рана была пустяковая, но при таком нервном напряжении она не могла не оказать влияния. Когда вы видели нас в Манэ, не так ли? Флоранс спала, положив голову мне на плечо.

Дон Луис ни одним словом не прервал рассказ, который дышал правдой. Напрягая свое внимание, он отмечал про себя все слова, все жесты Саверана.

И мало-помалу в его представлении рядом с прежней Флоранс вставала другая женщина, очищенная от всей грязи, от всех тех гнусных подозрений, какими он запятнал ее, слепо принимая на веру факты.

Но окончательно он еще не сдался. Возможно ли, чтобы Флоранс ни в чем не была виновной? Против этого восставал его разум. Нет, нет, она лжива, коварна, жестока. Этот человек лжет, лжет дьявольски искусно. Он так гениально ткет узор, что невозможно отделить свет от тьмы.