И осенью — то же самое.

Снова все разом желтеют; березы, вязы, дубы… Только деревья-переселенцы, еще в детстве перебравшиеся на городские улицы, живут уже по своим, каким-то новым законам.

Секрет

Пожалуй, не сыщешь ранней весной дерева краше, чем ель-подросток. Березы еще голые, только просыпаются, Бедняжки-осины всю зиму дрожали на сивере, все в зябких пупырышках, никак не согреются, стоят в лужах воды-снежницы, еле дышат со сна. А дубы и подавно ни живы ни мертвы, будто не пришла весна.

Подлесок тоже еще черен, хмур, неприветлив.

Тут-то попробуй не заметить ели: темень зеленая, а на кончиках лапушек желтые фонарики!

Не мог сам понять, с чего бы ель в рост спешит, когда все деревья только весенние сны снят? Так и не догадался, пока не надоумили.

Секрет, оказывается, вот в чем.

Срубят, бывает, делянку старого леса или пожар набедокурит, дочиста все выметет — березовые семена первыми на гарь поспешат. Не осмотришься — и проклюнутся весной тонкими хворостинками. Семена же ели только зимой туда прискользят по насту под крохотными парусами. Пролежат до тепла на снегу, а с талой водой — в землю. Проклюнутся зелеными крестиками да вскоре и усохнут — не переносит ель в детстве крепкого солнца.

Несколько лет подряд гибнет еловый подрост, пока не подрастут березки, не прикроют их своей тенью.

А потом ели так поступают, хитро.

Весной, когда другие деревья еще голы, быстро сделают шажок вверх и опять, до весны, будто спят.

И так полвека хитрят, пока березы и осины не увезут на дрова. А елин век вдвое дольше березкиного — сто лет.

Удивляются потом люди: давно ли березовый лес был, а теперь, смотри-ка, чисто еловый, темень-теменью.

Вот ведь как: дай бог ногу поставить, а весь-то я сам влезу.

Утерянная радость

Под вечер Сашок притащил в латаной дерюжке ворох лесного сена. Пахло оно чебрецом, земляникой, солнцем, и мы устроили из него чудесные постели.

Долго не могли уснуть, шептались о всяких разностях, видели, как в открытой дверце чердака зябко вздрагивали, медленно падали к земле белые звезды…

Растолкала нас Семеновна по-летнему поздно, часов в семь. Ноги ее были мокрыми от росы, и грибы в корзине тоже были влажные.

— Эх вы-ы! — покачала она головой. — Кто же так долго спит? Радость-то проспали?

И мы увидели эту радость в ее смеющихся морщинках: в них Семеновна ее из леса принесла — нам показать.

Примета

Ветерок неслышно тронул белую прозрачность одуванчиков. Легко взмыли в блеклую синь неба на своих зонтиках точки-семена — искать новые поляны, где еще не поселились желтоголовые братья.

Кивали им вслед лысеющими головами одуванчики-старики, тоскливо, по-человечьи.

— Жарко бедняжкам, раздеваются, — сказала Семеновна. — Замечайте, как сбросили шапки — лето началось.

Трудная вершина

Ну и упрямец же был этот малыш!

Когда, вконец уж выбившись из сил, срываясь, перевертываясь, опять взбирался на вершину, ветер толкал его в грудь, и малыш кубарем скатывался вниз. Но тут же, не передохнув, муравей снова карабкался к такой трудной для него вершине.

И ветер снова сбрасывал его вниз…

Жаль стало мне беднягу, хотя я вовсе не был уверен, что малыш нуждается в помощи. Но, рассудив, все же помог ему сладить с ветром.

Вы думаете, он оглянулся, поблагодарил? Скорей побежал! Я не обиделся на него, видел, что малышу было очень некогда, впереди у него большая, ему только известная дорога. Наверное, его ждали очень уж важные дела за этим песчаным бугорком.

Согласитесь, как часто многим из нас не хватает в жизни именно такого вот упорства.

Росы

С необъяснимым душевным трепетом входишь в еще сонный утренний лес, невольно умеряешь шаги.

Все горит, все сверкает: царство росы!

Лесная земля еще влажная, не слышна под ногой, и позади остается темный, расплывчатый след. Мокрые травинки — как маленькие арки — в бусах разноцветных капель.

Крупная, будто жемчуг, роса блестит на фланелевых манжетках медвежьего уха.

Тишина. Изредка лишь прорежет ее удивительно чистый голос проснувшейся птицы.

Куда ни глянешь — глазенки росы, кажется, следят за тобой из листьев земляники, из-за пней, отовсюду, куда заглянуло розовое солнце.

Роса и тишина держатся в лесу час, другой. Потом все это вдруг исчезает, все в лесу становится другим, все не так, как в таинственное росное утро: сухо, душно, пьяно от запахов смолы и муравьиных горок.

Роса исчезла.

Березовый свет

Странное дело! Когда бабка Федосья, самая удачливая в Заборове ягодница, важно шествовала деревней с первым лукошком земляники, все, без уговора, спешили в Овраги, хотя было до них версты на две дальше, чем до ближних полян, где земляники не меньше.

Женщины приносили оттуда, как и Федосья, полные лукошки на редкость зрелых и крупных ягод. Туда же, в Овраги, поспешил и я, и хождение было удачным.

Перед тем как идти обратно, я прилег отдохнуть, полюбоваться березами. И вдруг я понял, почему земляника в Оврагах зарумянилась раньше, чем на других полянах, причем одинаково со всех сторон.

Секрет заключался в здешнем освещении: мягком, ровном, без теней. Светя на поляну, солнце тысячекратно дробилось, отражаясь от белых березкиных стволов, превращалось в этот ровный, без теней, свет, заглядывало в самые потаенные уголки, грело каждую ягодку.

Вишневые дни

На перевале мая, когда все вокруг в нежной зелени и, кажется, наконец-то настала теплынь, вдруг начинают дуть зябкие ветры и на весеннюю землю снова приходит холод.

Неласковой становится земля.

— Вишня зацвела, — сказал Фадеич. — Неделю теперь не погреешь костей.

Я начал вспоминать: и в прошлом году было так же, и в позапрошлом. Как только вспыхнут белым заревом вишневые сады, — тут же похолодает. Неделю цветет вишня, и все это время ветрено, прохладно. Наверное, чтоб крепче, сочнее была ягода, надо закалиться ей еще в завязи холодом.

Но как только ссыплется вишневый цвет, тихой метелью ляжет к деревьевым ногам, будто снегом выстелет под ними землю, снова повеет теплом, теперь уже на все лето.

Спевки

Серыми комочками весенней земли непонятно откуда они взмывали вверх и с первыми взмахами крыльев начинали свои журчащие песни. Все выше поднимались жаворонки, быстро уменьшаясь, будто сжимались телом, и вскоре нельзя было даже различить, машут они крыльями или нет, но все так же, по спирали, забирались вверх и вверх. Стоило на миг отвести глаза, как птицы растворялись в одноцветье неба. Только слышны были их затихающие голоса.

Потом растворились в синеве и они.

— На спевку полетели, — заметил, щурясь, Сашок. — Там у них конкурс: у кого голос лучше.

«Может быть, — подумал я, — и в самом деле улетают они от земного шума, и между небом и землей голоса их звенят по-иному? Какой это, должно быть, концерт!»