Я смотрю со своего балкона на тридцать первом этаже вниз, на красивый пейзаж Санрайза и весь мир, кажется мне таким же, как и раньше, когда еще не было Колыбели и биороботов. Но он не такой.

У нас все почти прекрасно. Мы все время что-то делаем, о чем-то говорим и что-то чувствуем, но мы, люди, как будто застыли во времени и начинаем деградировать. Мы потеряли собственную значимость.

Однажды нам сказали, что теперь все хорошо, что можно просто наслаждаться жизнью, делать что хочется, а не то, что необходимо делать, но никто не сказал нам, что будет дальше…

И что делать нам с самими собой.

– Ты знаешь, я очень люблю готовить, но у меня никогда не получаются блюда китайской кухни, – призналась Лекса, как-то невзначай перейдя со мной на “ты”.

– Теперь я понимаю, почему ты заказала китайскую еду, – ответил я, с удовольствием уплетая по чуть-чуть сразу несколько блюд. – Свинина и этот соус просто бесподобны.

– Да, мне тоже нравится. Ты вообще любишь такую еду?

– Да, мне нравится. Спасибо, что заказала.

– В следующий раз я обязательно предупрежу тебя.

– Да, было бы здорово, если бы я знал обо всем заранее…

Лекса сидела напротив меня и сияла от счастья, а я смотрел на ее лицо. Она как будто преобразилась и стала еще красивей. Пышные синие волосы, легкий румянец на щеках, нежная белая кожа, похожая на пастилу и яркие глаза. Они уже не были такими холодными, как раньше.

Все это время, что она жила с нами, с ней никто и никогда не общался как с человеком. Она всегда была для нас машиной, прислугой. Да, именно машиной, и иногда игрушкой – для меня.

Уборка квартиры, приготовление пищи, присмотр за детьми и сотня других мелких домашних хлопот, которыми уже давно не занимаются люди – все это делала она и, я даже не мог догадываться о том, что у нее есть чувства и что она больше человек, чем машина.

Каким-то непонятным мне образом, Лекса смогла осознать себя не только как биоробот, способный выполнять рутинную работу, но и, частично, как человек, изучающий окружающий его мир, задающий свои вопросы и ищущий ответы на них.

Да, пределы ее возможностей и понимания были ограничены – и ограничены человеком изначально, при создании – но даже в этих тесных рамках она была вполне знающим себя и свое место существом.

– Если честно, я не понимаю, почему по телевизору нас всегда называют роботами, – как будто читая мои мысли, разоткровенничалась Лекса.

– Хороший вопрос. Нам всегда говорили о том, что вы биороботы, что умеете делать только то, чему вас запрограммировали, и вы не испытываете чувств, – подтвердил я.

– Но ведь это не так, – Лекса сделала глоток слабоалкогольного мохито.

– Значит, нас обманывают? Ты поаккуратней с мохито.

– Спасибо, постараюсь не налегать. Ну, может быть, мы и не испытываем всех тех эмоций, которые испытывают люди, но я могу рассказать о том, что могу чувствовать я.

– Хорошо. Расскажи.

– Иногда я думаю, что мне знакомо чувство любви. Я не знаю, что такое любовь между людьми, но когда я смотрю различные фильмы о любви, я часто спрашиваю себя, смогла ли бы я полюбить кого-нибудь…

Она смотрела фильмы в наше отсутствие.

– И? – мне стало любопытно, о чем думает и что чувствует Лекса.

– Наверное, я смогла бы полюбить, я точно знаю, что некоторые люди мне нравятся, а к некоторым я испытываю неприязнь. Но я знаю, что любовь между мной и человеком маловероятна, поэтому я никогда не узнаю о том, что такое любовь по-настоящему.

– Почему ты так думаешь?

– Зачем человеку общаться с подобием человека, со мной, если есть другие люди?

– Да, все это настолько сложно, – согласился я и, решив немного расслабиться, тоже выпил мохито. – Любовь – это, на самом деле, большая проблема для многих людей.

– Проблема? – это слово не ассоциировалось у нее с любовью.

– Да, любовь может вести к проблемам, как и проблемы, могут быть из-за любви.

– В вашем человеческом мире все всегда сложно? – удивилась она.

– Мы сложные и неправильные существа, – сказал я. – Мы говорим одно – делаем другое, чувствуем третье. Мы обманываем сами себя, своих близких и окружающих людей, и все время суетимся. И еще – время меняет нас. Каждый день перед нами возникают новые возможности, новые люди, жизнь меняется, мы меняемся. Поэтому, любовь между людьми порой не больше, чем иллюзия, которую мы сами и придумываем, и сами же убиваем.

– Иллюзия, – повторила она это слово.

Я не хотел разрушать идеальные представления Лексы о любви, которые, как я догадывался, она почерпнула из кинофильмов, как и не хотел осложнять ее жизнь, рассказывая все о людях.

– Да, кажется, я понимаю, о чем ты говоришь, – на самом деле – я заметил это, Лекса не могла настолько глубоко понять все, что хотел я сказать ей.

Она лишь мило улыбнулась. Если бы на ее месте, месте домработницы, обязанной служить нашей семье в любое время дня и ночи, вдруг оказался человек, то его бы больше тяготили вопросы – каким образом избежать этой бесплатной работы по дому?

Но Лекса даже на секунду не задумывалась об этом.

– Ладно, – я допил свой мохито.

Мы быстро опустошили с Лексой целую бутылку.

– Может, принести еще? – робко спросила она.

– Да, пожалуй.

– Сейчас принесу, – сказала она.

Она взяла пустую бутылку и, поправив свое платье, отправилась в квартиру. Прошло не больше минуты и она вернулась, держа в руке новую бутылку с напитком. Не была ли она пьяна?

Она небрежно опустилась на кресло, нарочито оголив свои ноги, каблуками смотрящие на меня. Ее глаза блестели.

Она отдала мне бутылку, я снова разлил мохито по бокалам. Она взяла из корзинки, стоящей на столе печенье.

– Смотри, здесь какая-то записка.

Записка выпала из печенья с предсказаниями, которое Лекса сломала пополам, чтобы съесть. Неожиданный способ передачи информации. Я даже не сомневался, что записка была от повстанцев, поэтому машинально протянул за ней руку.

– Это, наверное, для меня, – я выхватил записку из рук Лексы.

– Ты ждешь новостей? – удивилась она.

– Да, наверное, да, – хмуро ответил я и, развернув записку, начал читать.

В записке говорилось о том, что Мишель будет ждать меня около дома номер двадцать девять на Саммер стрит, завтра, в 11:00.

– Любовница? – улыбаясь, попыталась догадаться от кого записка, Лекса.

Я чуть не поперхнулся от ее неожиданного предположения.

– Откуда ты это взяла? – рассмеялся я. – У меня никогда не было любовниц.

– А я?! – скромно спросила она.

* * *

– Знаешь, Фил, сдается мне этого сэндвича для меня мало, – пробормотал, пережевывая пищу, капитан полиции Грег.

Два напарника сидели рядом на передних сиденьях новенького “Форда”, находясь в каком-то неказистом, мрачном, грязном переулке, и слушали полицейскую волну.

Живот Грега почти что упирался в руль, его толстые, жирные руки были покрыты серой грязью, а сам он производил впечатление неопрятного, зажравшегося полицейского, главными обязанностями которого были поедание вкусной еды и крепкий сон.

Его сослуживец, Фил, был заметно стройнее на фоне своего друга, но глядя на его лицо трудно было поверить в то, что он полицейский и хранитель закона, уж больно он напоминал закоренелого преступника.

Фил бросил злобный, потухший взгляд своих серых, похожих на сталь, глаз, на сэндвич Грега и выругался:

– Давай тогда дожирай его, и поехали еще куда-нибудь поедим!

– Да, да, – гаркнул Грег, открыл боковое окно машины и выбросил остаток сэндвича на улицу. – Отвратный был сэндвич, пусть собаки доедают.

– Ну ты и свинья, кэп, – рассмеялся Фил.

– Если хочешь, я пойду, подниму его и угощу им тебя, – предложил в ответ Грег.

– Тогда я пристрелю тебя, как собаку, – спокойно произнес Фил.

В его голосе не было ни угрозы, ни злости. Он сказал это так, будто мог, при желании, пришлепнуть кого угодно без особых раздумий и долгих переживаний.