Когда вернулись Сократ с Лампроклом, она поцеловала мужа так крепко, как только умела. И, ставя блюда на стол под платаном, с признательностью проговорила:

– Ты действительно великий мудрец, мой Сократ!

Через агору проходит отряд гоплитов, закованных в металл. Железная змея, стоглазая, стоногая, рассекает толпу. Бряцает железо, ритмичный шаг по камням мостовой – словно грохот боевых барабанов.

Гоплитов бурно приветствуют: отряд несет великую весть. Экклесия одобрила сицилийский поход.

Вышел Алкивиад. Рука поднята, сверкают белые зубы, сияет лицо. Крики:

– Хайре, Алкивиад!

Он отвечает:

– Хайрете, други, хайрете, товарищи мои!

Олигархи не вешают носа. Не допустим же мы, чтобы славу стяжал вождь демократов и тем усилил ее! Не допустим, чтобы он разгромил олигархов в Сиракузах, наших доброжелателей, наших тайных союзников, и тем ослабил нас! Не удалось одолеть Алкивиада в открытой борьбе – осталось другое оружие, а оно, если хорошенько все подготовить, стоит большего, чем все тысячи преданных ему гоплитов и моряков.

Солнце закатывается в сиянии вечерней зари. Алые отблески бросает алмазное ожерелье Тимандры. Прекрасна эта девушка. И еще хорошеет от любви. Полные губы ее временами легонько вздрагивают, большие глаза печальны, ноздри изящного носика чуть трепещут – крошечные волны под водопадом роскошных волос, чей аромат стоит над террасой, подобно облачку вечерних испарений.

Феодата оставила влюбленных наедине. Они сидят на подушках, разбросанных по ковру. Минута разлуки тяжела для обоих. Алкивиад думает уже о возвращении:

– Ты останешься в Афинах, Тимандра? Не скучаешь по своему родному Эфесу?

– Нет. Моя отчизна не там. Моя отчизна там, где ты, любимый.

– Будет ли так всегда?

– Так будет, пока я жива.

Он целует ей ладони, запястья.

– Когда я увидел тебя здесь впервые, такую хрупкую, маленькую… Я думал, ты еще девочка, но ты была так очаровательна – я жалел, что ты еще девочка…

– Я думала: ты пришел к моей матери, и мне стало больно у сердца…

– Когда же ты начала танцевать, я понял, что ты уже женщина и сама этому рада… – Он расцеловал ей пальчики.

– … Но ты смотрел не на мою мать, ты смотрел на меня…

– Преображаясь у меня на глазах, ты манила, овладевала мной… Наверное, сама Пейто, богиня обольщения, стоит у колыбели всех женщин… – Теперь он целовал ей грудь.

Она обняла его, погрузила пальцы в черные волны его кудрей.

– Помнишь, – спросил он, – что тогда сказал Сократ?

– «Любить – не недуг; недуг – не любить».

– И нет большего наслаждения, чем любить и быть любимым.

– Если б ты попросил меня встать – думаю, я лишилась бы чувств… Это от любви, милый?

– Да, это от любви. Судьба одаряет меня щедро, даже слишком щедро. Порой я думаю – к добру ли?

– Я слыхала – твой щит позолочен, и на нем Эрот с молнией. Я слыхала – у всякого, кто увидит тебя в твоих золотых доспехах и алом плаще, загорается сердце. У мужчин и у женщин. Но меня ты сразил молнией очей, молниями губ, голоса…

Он подложил ей под голову подушечку. Целовал… Феодата тихо прошла по мягкому ковру, гася светильники.

Всходила багровая луна. Тимандра, увидев ее, затрепетала.

– О, если б ты уже вернулся! И – ко мне!

– А если я вообще не вернусь?

– Когда вступишь победителем в Сиракузы, сходи к роднику нимфы Аретусы, выбивающемуся из-под зарослей папируса и папоротника. Если ты не вернешься, выпрошу милость у Великой Матери – пускай превратит меня в родник, как была превращена Аретуса. Но ты вернешься.

Она встала, принесла треножник; в котелке, подвешенном к нему, светились раскаленные угольки. Тимандра вздула огонь, накормила его ароматическими смолами.

Тихими словами, которых не понимал Алкивиад, взывала девушка к Великой Матери Кибеле. Просила любви. Просила жизни для Алкивиада. Просила, чтоб вернулся он победителем. Подавив возглас ужаса, вдруг до крови закусила губу. Алкивиад почувствовал ее смятение. Встал:

– Что говорит огонь?

Тимандра заливала угли очищающей водой, стараясь унять дрожание рук и голоса:

– Ничего страшного, любимый. Безумие моей любви погибнет со мною. Спасибо, Великая Мать!

Маленькая рука проделала магические жесты над серебряным амулетом с выгравированными на нем знаками Зодиака. Тимандра повесила амулет на шею Алкивиаду. Он надел ей на палец перстень с камнем цвета моря.

Полная луна посветлела, засияла ярко. В ее белом свете Алкивиад разглядел, что Сократ лежит на каменной скамье перед своим домом.

– Спишь, Сократ?

– Нет, что тебе от меня надо?

Алкивиад свернул свой шелковый плащ, хотел подложить его Сократу под голову. Тот неприязненно оттолкнул его руку, неприязненно повторил:

– Что тебе от меня надо?

– Пришел проститься с тобой.

– Ступай не прощаясь!

– Сократ! Без твоего благословения? Без слова любви, связывающей нас…

– Больше не связывает.

– Без твоего объятия и поцелуя – мне предпринять…

– Несправедливое дело?! – прервал его Сократ. – Зачем же я учил тебя, что полководец должен биться только за правое дело?!

Алкивиад вскипел гневом:

– Я считаю это дело справедливым! Сегеста, угнетенная Селинунтом, который поддерживают Сиракузы, просила нашей помощи. Помощи, слышишь?

Сократ поднялся. Гнев заговорил и в нем:

– Знаю я, как ты сочувствуешь Сегесте! Лжец! Знаю, какую помощь имеешь в виду: Сиракуз тебе захотелось!

Алкивиад сухо возразил:

– А это тоже ложь – что народное собрание признало войну необходимой?

– Потому что ты заморочил собрание своими речами. Потому что привлек в экклесию молодых безумцев, жаждущих битв, и моряков, алчущих грабежей и добычи! Но таким ты нравишься не всем афинянам!

– И мне не все они нравятся. Неужели же из-за этого отказываться от такого блистательного похода? – В голосе Алкивиада зазвучала насмешка. – Видел ли кто, чтоб у меня недоставало мужества? Уж ты-то, Сократ, не можешь в нем сомневаться!

Сократ нахмурился.

– Если ты добрый стратег – думай об Афинах! Ты хочешь прославиться, как Перикл. Но Перикл был славен тем, что он совершил во время мира, а не тем, как он вел войны. Ты же развязываешь войну из жажды славы. И это – мой ученик?!

Алкивиад умышленно пропустил мимо ушей последние слова Сократа и возразил, преувеличивая:

– Сиракузы опережают нас. Медленно, но верно они занимают место Афин во всем мире – от Индии до Иберии. Усмирить тиранические Сиракузы – мой долг, если я настоящий стратег.

– Опять ложь! – загремел Сократ. – В Сиракузах ты видишь ключ к военному походу в Африку, к покорению Карфагена, а затем – к завоеванию Пелопоннеса. Ты, честолюбец, хочешь властвовать над всей Элладой! – И он с горечью закончил: – Напрасно… впустую учил я тебя!

Эта горечь пуще негодования Сократа взбесила Алкивиада. Он почувствовал себя оскорбленным и униженным.

– Я афинский стратег и добиваюсь того, что нужно Афинам. Незачем мне покоряться тебе. Я уже не ребенок. А ты? Знаю! Две-три кровавые лужи страшат тебя…

Голос Сократа стал твердым:

– Крови я не страшился. В трех битвах я видел, как текла человеческая кровь. Но теперь видеть этого не желаю! Насилие, убийства? Стыдись!

Алкивиад презрительно засмеялся:

– Ну и покойся на своей скамейке! Ты уже стар!

Тем временем Сократ снова улегся на скамью и теперь ничего не ответил. Из дома выбежал маленький Лампрокл, разбуженный громкими голосами. Подбежал к Алкивиаду, которого любил:

– Посмотри, какой у меня большой орех! Расколи мне его!

Алкивиад поднял ребенка на руки, поцеловал в щечку.

Сократ, не двинувшись, строго окликнул сына:

– Лампрокл! Не прикасайся к нему! Сейчас же домой!

Гордый Алкивиад остолбенел, словно получив пощечину. Потом молча повернулся, вышел со двора и вскочил на коня.

Сократ сорвался с места, бросился к калитке, крича: