– Клянусь всеми совами Афины! – вскричал Алкивиад. – И ты валяешься? Вставай! Это надо отпраздновать!

– И не подумаю, – проворчал Сократ.

Ксантиппа все слышала. Вышла во двор:

– Когда не надо, ты бегом бежишь! А когда надо – с места не сдвинешься! Входи, милый Алкивиад, – крикнула она гостю. – Не бойся, он пойдет! – Она тряхнула мужа за плечо. – Поднимайся же! Надень чистый хитон и не заставляй ждать дорогого гостя!

Меж тем Алкивиад, спешившись, вошел во двор.

– Благословенна будь, милая Ксантиппа, за твои слова. Мы с твоим мудрецом отпразднуем нынче, а ты отпразднуешь завтра с Лампроклом, и не только завтра… Лампрокл! Малыш! Что ты любишь больше всего?

Мальчонка недолго думал:

– Ореховые лепешечки, медовые коврижки, и виноград, и фиги… – Он потянул мать за подол. – А что я еще люблю?

– Отстань!

Алкивиад смеялся:

– Бедный ребенок, как ему нелегко – нам с тобой, Сократ, куда проще выбирать: дар Диониса!

Сократ не поддался на призыв славы, но перед зовом лозы не устоял. Двинулись.

– Куда ты меня ведешь? К Феодате?

– Вот именно, дорогой. Тебе что, не хочется?

– Отличная мысль.

Идти было недалеко, и вскоре они подошли к вилле гетеры; на плоской крыше горели канделябры, и доносились оттуда женские голоса.

Алкивиад, став лицом к вилле, пропел анакреонтические стихи:

На крыше радостно закричали:

– Алкивиад!

В доме поднялась суматоха, затопали босые ноги рабынь – вот открылась входная дверь.

Алкивиад с Сократом стали подниматься на крышу. На лестнице их встретила Феодата в белом, пышно-складчатом пеплосе, подпоясанном по талии, в оранжевой накидке на плечах, предохраняющей от ночной прохлады. Хотя первым по узенькой лестнице поднимался Алкивиад, Феодата сначала обняла Сократа; затем поцеловала в губы обоих.

Следуя за нею, мужчины подошли к пушистому ковру; с разбросанных подушек, озаренная лунным серебром, приподнялась юная дева, приветствуя пришедших. Она с трудом верит своим глазам. Так много слышала об Алкивиаде, о его мужественной красоте, но действительность превосходит всякое воображение. Тимандра затрепетала.

Феодата обратилась к гостям с вопросом:

– Что это нынче в городе? Факелы мечутся по улицам, подобные огненным змеям. Возбужденные люди нарушают тишину пением, ликующими кликами…

– Эти нарушители ночного покоя – мои друзья, – засмеялся Алкивиад. – Пировали у меня, а теперь разносят по городу замечательную новость, которую Херефон принес из Дельф от самого Аполлона…

– Перестань, – строго перебил его Сократ.

– Не перестану, клянусь Аполлоном, и перескажу эту новость! Дельфийский оракул изрек: нет в Элладе человека мудрее Сократа!

Феодата, прослезившись от радости, обняла философа. Девушка подошла, сказала с пленительной застенчивостью:

– Позволено ли, Сократ, и мне, неизвестной, сердечно поздравить тебя?

Он обнял девушку, расцеловал в обе щеки. Потом внимательно оглядел ее.

– Неизвестная, говоришь? – Он перевел внимательный взгляд на Феодату, которая воздела руки к луне:

– О Селена, украсившая нас серебристым сиянием, ты, конечно, тоже знаешь, что этот человек не только мудр, но и всеведущ!

Сократ улыбнулся.

– Ну, не нужно быть всеведущим, чтоб понять: эта прелестная дева – твоя дочь!

– Да. Тимандра моя доченька, – просто сказала Феодата. – Сегодня мы празднуем четырнадцатый год ее жизни.

Гости, совершив возлияние богам, выпили в честь юной новорожденной.

– Да не позавидуют Хариты твоему обаянию – оно же пускай возрастает с годами! – пожелал ей Сократ.

Алкивиад погрузил долгий взор в агатовые глаза Тимандры и различил на дне их золотые искорки.

– Да даруют тебе боги все, чего ты сама пожелаешь!

Тимандра тоже не в силах оторвать глаз от Алкивиада.

Стало тихо – шумные толпы удалились, их уже не слышно; угасали на террасе огоньки, на которых жгли ароматические смолы. Их запах заглушило благоухание расцветшего шалфея, поднимающееся из сада вместе с пением цикад.

Феодата вынула из чеканного ларчика лист папируса и подала Алкивиаду:

– Это письмо я получила от одного из друзей – будь так добр, прочитай нам его.

Алкивиад подошел к светильнику и начал вслух:

– «Пьем тебя, словно воды реки, берем в руки, словно розу. Не стыдись своей доступности, напротив, гордись, что желанна ты стольким людям. Ведь и воды реки – для всех, и огонь не принадлежит одному, и солнце – божество, единое для всего человечества. Дом твой – храм любви, кто вступает в него – жрец; кто увенчает себя в нем венком – паломник к божеству, и дар его – десятина, приносимая в жертву. Властвуй же над подданными, к их радости, и да сопровождает тебя и впредь их уважение».[15]

– Какой у тебя голос, Алкивиад! – вздохнула Тимандра. – Он так и влечет к себе…

– У тебя же, Тимандра, влечет к себе все, – молвил Алкивиад.

Феодата сняла накидку с плеч дочери – из-под одежды выскользнула маленькая твердая грудь.

– Дотроньтесь, – попросила Феодата.

Сократ сжал ладонью девичью грудь и восхищенно проговорил:

– Сам насмешник Мом не найдет здесь изъяна…

Феодата обратилась к Алкивиаду, но тот не шевельнулся:

– Не смею…

– Спасибо тебе, – тихо промолвила девушка.

Сократ задумчиво смотрел на эту сцену. И это – Алкивиад?!

Светильники, расставленные по углам ковра, отбрасывали в ночь желтое зарево, и оно, смешиваясь с нежно-серебряным сиянием луны, создавало чарующее бледно-зеленое освещение, в котором золотые украшения Феодаты казались выкованными из льда. Раковины на шее и запястьях Тимандры метали опаловые отсверки.

Алкивиад лег так, чтоб видеть одну Тимандру. Сократ сказал:

– Прекрасная дева, ты уже доставила большое наслаждение нашему зрению. Но наслаждение наших глаз стало бы полнее, если бы дала ты им полюбоваться лепотою движений…

Тимандра взглянула на мать. Та кивнула. Девушка сняла шелковые сандалии:

– Я буду танцевать босиком.

Она вошла в круг, озаренный светильниками, блеснув белизною ступней, освобожденных от обуви, тонких щиколоток и прелестных пальчиков.

Феодата ударила по струнам кифары, начав торжественным аккордом храмовый танец жриц Деметры.

Под простые, строгие звуки Тимандра исполнила танец, составленный из плавных шагов, движений рук и коленопреклонений перед богиней. Что-то трогательное было в том, как эта девочка с глубокой серьезностью двигалась перед незримым алтарем Деметры.

Закончив, она снова переглянулась с матерью, отошла и вернулась обнаженная, с одним развевающимся шарфом в руке. Она стала танцевать для Алкивиада. Легкая ткань то прикрывала, то обнажала ее совершенные члены, реяла над головой, подобная вспугнутой птице, обвивала сверкающее девичье тело и водопад черных волос. Смятение, царившее в сердце Тимандры, сталкивалось со смятением зрелого, искушенного мужа. Древний демон Эрот ранил обоих. Они видели только друг друга. Божественное безумие. Божественное опьянение. То была уже не жрица Деметры – то была хмельная вакханка из свиты Диониса, призывно колышущая бедрами, дева, истомленная зноем извечной ночи, под покровом которой древние инстинкты превращают девочку в сжигаемую желанием женщину.

– Да будет добрым тот бог, что ведет твои босые ножки к мужчине и твою распаленную грудь – на его грудь, – проговорила Феодата.

Среброногая кружится так близко от Алкивиада… Даже светильники будто перестали светить, посрамленные сиянием белого тела.