– Ничего не дам! – напустился на него Анит. – За что? Выиграл-то Сократ, не я! Сам видишь и слышишь… Ты возмутил Афины против меня!
Мелет был под хмельком и неуступчиво требовал обещанного.
– Вы с Ликоном велели мне устранить Сократа! И я это сделал!
– Идиот! Болван! Устранить – да, но не убивать! Хватило бы и изгнания!
– Вы сказали – устранить, – стоял на своем Мелет. – Я повиновался. Теперь плати.
Потеряв самообладание, взбешенный Анит позвал рабов и приказал вышвырнуть пьяного.
До возвращения триеры с Делоса время есть, сказал себе Анит. Есть еще время. И отправился к архонту басилевсу.
– Ведомо ли тебе, дорогой, что творится?
– Да, Анит, я все знаю.
– Я не желал его смерти – только остракизма.
– Но тогда обвинение должно было звучать иначе.
– Это все Мелет…
– И ты тоже, Анит.
– Как теперь поправить дело, как успокоить народ?
Архонт вздохнул:
– Злое ты совершил, Анит, и я теперь расплачиваюсь вместе с тобой. Успокоить народ… Это трудно. Постой! Разве если Сократ бежит из заключения…
Анит обрадовался:
– Да, тогда уж ни нас, обвинителей, ни присяжных, ни тебя, дорогой архонт басилевс, никто не сможет назвать его убийцами! Спасибо!
– Не спеши благодарить, Анит, – сухо возразил архонт.
Но Анита уже невозможно было остановить.
– Для начала разрешим свидания… Это оценит и он сам, и весь город, в том числе его друзья – а они уж сами постараются…
Архонт задумчиво смотрел на тирский занавес, колыхавшийся после ухода Анита. Подлец! Сначала втянул меня в эту грязь…
Архонт вызвал раба-писца и продиктовал письмо начальнику стражи, повелевая допускать посетителей к Сократу.
Едва рассвет посеребрил небо над горизонтом, Мирто уже опять стояла перед начальником. Закутавшись в плащ с головы до ног, повторила вчерашнюю просьбу. Сильно забилось ее сердце, когда вместо прежнего жесткого «нельзя» она услышала:
– Посещение узника разрешено.
Благодарно склонив голову, пошла Мирто за тюремщиком.
Несмотря на ранний час, Сократ уже сидел на ложе. Теперь он встал. Мирто бросилась ему на грудь.
– Мирто! Мирто! – твердил он, прижимая ее к себе. – Да что же это? Я так рад, а ты вся дрожишь, словно от страха?
– Не от страха, мой дорогой: от радости, что вижу тебя.
– Мирто, Мирто, ты пришла ко мне в эту холодную камеру?
– Я приходила все эти дни, меня не пускали – вот только сегодня…
– А мне и не сказали, что ты была тут! Обездолили на целых два дня радости! Знал бы я, что ты так близко…
– Быть может, ты это чувствовал.
– Что ты хочешь сказать, Мирто?
– Вчера, вскоре после восхода солнца, я стояла перед тюрьмой совсем одна. И услышала – ты поешь.
– Да, верно, я пел. Думал о тебе, милая. – Он сел на ложе, усадил рядом Мирто. – Есть у меня некий дар, за который люди с детства завидуют мне.
– Что же это?
– Не магия и не мистика, – засмеялся он. – Просто могучая фантазия. Например: темно. Закрываю глаза. Думаю о ком-нибудь, о далеком – и вот он передо мной как наяву, со свойственными ему движениями, голосом…
– Верю, что тебе завидуют. Я тоже завидую! А скажи, за то время, что ты здесь, думал ты так о ком-нибудь?
Он промолчал, нежно ей улыбаясь. Она прижалась щекой к его ладони.
– Знаю. Существуют тысячи наслаждений. Одно из них сейчас испытываю я…
– Радость моя, – мягко отозвался Сократ, погладил по желтым волосам. – А ведь можно увидеть и целые сцены! – Рука его легла ей на плечо. – Видишь – дорога перед нами? Ты сидишь на осле, я веду его под уздцы, мы медленно-медленно поднимаемся в гору, мое солнце обливает нас своими лучами, от них дрожит в воздухе марево – чувствуешь, как нам тепло?
– Чувствую, – тихо сказала она, стараясь ни малейшим движением не прогнать возникший образ. – Мы едем в Гуди, твой виноградник такой зеленый, кудрявый, под листьями – гроздья темно-багряных ягод… Самую крупную гроздь ты сорвал для меня. Как сладок сок ее, еще сейчас, да, именно сейчас ощущаю его…
Так сплетали они мечты, припоминая каждую подробность былого. «Помнишь? – А ты вспоминаешь?» Кто выразит, какое счастье дарит прекрасное воспоминание?.. И долго шли они вместе через сны наяву – пока тюремщик не объявил: время свидания истекло.
– Что принести тебе?
– Нож.
– Что?! Нож? Зачем?!
Сократ лукаво улыбнулся:
– Ты подумала – вскрою себе вены? О нет. Не хочу отправляться к Аиду, пока ты будешь приходить ко мне. Нож для резьбы, и несколько чурочек липового дерева – я недавно наколол из поленницы Симона. И прочий инструмент.
– Будешь резать по дереву?!
– Триера еще не достигла Делоса. Времени-то сколько! И скажи Критону– пускай принесет басни Эзопа. – Засмеялся. – Попробую переложить их в стихах. На старости лет превращусь в стихотворца… Как по-твоему, сумею я лучше Мелета?
– Скажу Критону. Сегодня же.
Они обнялись, и Мирто быстро вышла, чтоб он не увидел ее глаз.
Ввалились к Сократу в камеру, разом наполнив ее. Критон протянул Сократу свиток – басни Эзопа.
– Удивило меня твое желание. Вот они.
– Хочу попробовать стихами… Что скажешь?
– Отличная мысль. – Критон счастлив тем, что Сократ даже тут держится за жизнь. – Займись этим!
Когда покончили с приветствиями и объятиями, оказалось – все сидят вокруг Сократа, а он один на ногах.
– Хороши же мы! – заметил Федон. – Сами уселись, а главное лицо стоит!
– Это лицо привыкло стоять, – возразил Сократ. – И потом, милые вы мои, поймите: теперь главные лица – вы.
Гости засыпали его новостями:
– Афины переполняет гнев на твоих обвинителей. Требуют свержения Анита. Долой Анита! – кричат по улицам и на агоре…
– Меняла Мамаон хвастался на людях, что положил тебе черный боб, так его до того избили, что пришлось нести домой…
– Мой дорогой Сократ! Тебя выпустят на свободу! – восторженно вскричал Аполлодор.
Сократ слушал, слушал, усмехался.
– Ах вы, милые дети, да что же вы так себя терзаете? Произошло то, что должно было произойти.
– Не должно! – вырвалось у Платона. – Ты сам настроил присяжных против себя!
– Милый Платон, на суде было ведь пятьсот присяжных, и я действительно хотел не столько понравиться им, сколько разбудить их совесть. Разбудить в них ту же тревогу, какая снедает мне душу. От суда я получил больше, чем дал ему взамен…
– Ты так мало ценишь жизнь, дорогой учитель? – спросил Платон.
Сократ ответил:
– Ты, Платон, ты и Аполлодор – вы оба еще очень молоды, и потому вам кажется, будто самое ужасное – смерть. Но для меня было бы горше смерти – говорить на суде иначе, чем я говорил всю жизнь.
Вошел почитатель Сократа, престарелый Архедем, служивший в доме Критона ночным сторожем. Принес в корзине еду и вино.
Сократ обнялся с ним:
– Как я рад, мой старичок, увидеть тебя! – Он засмеялся. – Тем более есть тут теперь человек, которого и я, старик, могу называть стариком! Девяносто, а?
– Еще нет, дорогой Сократ, но скоро будет.
Аполлодор поровну разделил еду: жареную рыбу, сельди, жаркое из барашка, медовые пироги, ячменный хлеб, оливки, фиги…
За едой завязалась беседа.
Сократ сказал:
– Платон прав. Если б я лгал на суде, выкручивался – ходил бы ныне по Афинам свободным, но уже не тем Сократом, какого вы знаете. То был бы другой, жалкий Сократ. Понравился бы вам такой учитель? Вы сказали бы: если он отрекся от себя – не имеем ли на то право и мы, чтобы уберечься от всяких Мелетов, Анитов и им подобных, какие могут явиться после них?
– Прости меня, – попросил Платон.
Критон наполнил чашу вином и подал Сократу. Остальным налил в кружку, которую пустили по кругу.
Сократ отпил глоток и сказал:
– Сократа ли судили? Судили вообще человека? О нет! К смерти приговорили правду – вот почему так возмущены Афины. Честным людям нельзя жить без правды, и афиняне доказали, что еще не утратили понятие чести. – Отхлебнув вина, он продолжал: – Подать чашу с ядом мне – это исполнимо, но умертвить правду? Кто в силах это сделать?