Вилли молча изучал табличку. Потом перевел глаза на экзотический портрет, висящий рядом.

— Карл, кто это? Кто-нибудь из ваших предков?

— Это бывший французский министр Луи Марен, — неуверенно проговорил пан Копферкингель, — я купил это сегодня утром у пана Голого. Пан Голый содержит багетную мастерскую на Неказанке, он пожилой человек, вдовец, его жена умерла восемь лет назад, и он живет с дочерью, красивой розовощекой девушкой в черном платье… В передней висит и другая картина от пана Голого. Мэриборо, это город в Ирландии, названный в честь королевы Марии, она основала его в 1560 году. Но у пана Голого есть одна картина, которая подошла бы сюда больше, свадебная процессия… Ах, Вилли, — сказал пан Копферкингель, когда Вилли вернулся на свое место, — стоит только вспомнить, как нас мобилизовали, как мы пели в Праге на вокзале «Тебе, в венце победы, слава!» и «На родине, на родине», как мы сражались на фронте, как умирали… но война мне чужда, я не люблю ее. Она несет людям куда больше несчастий, чем мирная жизнь: нужду, разлад в семье и разводы, кровь, слезы, боль, смерть… И не только людям. Как вспомню, к примеру, сколько вынесли в походах несчастные лошади! На свете должны царить мир, счастье и справедливость.

— Но все это с неба не падает, — сказал Вилли, — за это надо бороться! Мечты и слова ничего не стоят, важны дела. А на них способны только полноценные люди. Судьбы Европы должны решать они, а не всякие слабаки. Вот, например, Австрия, — он ткнул пальцем в первую страницу газеты. — Ее присоединили к рейху — и это лишь первый шаг. Гитлер — гениальный политик, он избавит стомиллионный народ от страданий, нищеты, безработицы и обеспечит ему подобающее место в мире… вы еще не видели листовок, которые выпустила наша СНП? Она объединяет судетских немцев.

— А я думал, — удивился пан Копферкингель, — что ты член аграрной партии.

— Верно, — сказал Вилли, — но я немец! В январе мы примкнули к СНП, и я тоже внес в дело объединения свою скромную лепту. В Чехословакии создается единый немецкий фронт. Наш народ после войны стал жертвой беззакония, и мы с этим не можем смириться. В ком течет немецкая кровь, кто сражался с врагами Германии, кто хочет мира, счастья и справедливости — встань под знамена СНП! Еще не поздно, написано в листовке, которая может служить и заявлением… Вступай в СНП! Без Гитлера мы не выживем!

Пан Копферкингель растерянно посмотрел на Вилли и предложил:

— Угощайся миндалем.

Пани Рейнке сурово взглянула на пана Копферкингеля, взяла газету, развернула ее и начала читать заголовки:

— «Бездомный ютится в свинарнике…», «Во рту восьмилетнего мальчика разорвался патрон…» Ну, какие еще есть важные новости? — Она перевернула страницу. — А-а, вот! «Упал в кипяток. В Берегове отмечали серебряную свадьбу…»

Пан Копферкингель перевел глаза на пани Рейнке и мягко сказал:

— Жизнь полна трагедий, пани Эрна. Например, пан Штраус служил привратником, но один злой человек выгнал его, вскоре он потерял семью — жена умерла от горловой чахотки, а сын от скарлатины; теперь он торговый агент по кондитерской части и попутно проводит среди желающих предварительную запись в крематорий… Или возьмем недавний случай с женщиной, которая из-за нужды и голода продавала кошек под видом кроликов; хотя мы живем в человечном государстве, нужда все еще дает о себе знать. А женщины, — продолжал он, — женщины, которые пережили внезапное потрясение! Тут недавно у нас на глазах одна такая. насмотревшись на чуму в паноптикуме… Угощайтесь миндалем, — предложил он пани Рейнке.

— СНП? Но как же… — Лакме смущенно отпила чаю. — Ведь наши дети ходят в чешские школы, дома мы тоже говорим только по-чешски — вот как сейчас.

— Да, мы никогда не говорили в семье по-немецки, — подтвердил пан Копферкингель, — и книги у нас сплошь чешские… Да и сколько там во мне немецкой крови? Капля!

— Капля? — переспросил Вилли с жестким смешком. — Капля… Но у кого есть совесть и сердце, чувствует в себе и каплю. Повторяю: без Гитлера мы не выживем. Нас задушит безработица, мы перемрем от голода, и зароют нас, как собак: вот в чем трагедия, — с нажимом сказал Вилли. — Это тебе не один-два доходяги, не баба, которая продавала кошек или сбрендила в паноптикуме, тут целая нация! Тут страдают и бедствуют сто миллионов человек! А ты за деревьями не видишь леса: уткнулся в своего пана Штрауса и упускаешь главное!

Вдруг Вилли поглядел на часы и объявил, что у него в восемь встреча в немецком казино с Берманом.

— Берман — руководящий работник СНП, он едет в Берлин на совещание с министром Геббельсом! Эта республика — помеха на пути нашего возрождения… Но это тебе долго объяснять, — Вилли махнул рукой, — а нам с Эрной пора. Хорошо, что у подъезда нас ждет машина, а то бы мы опоздали.

Супруги Рейнке поднялись — но тут раздался звонок в дверь. Зина побежала открывать, и в столовую несмело вошел Мили. В дверях он обеими руками стащил с головы кепку.

— Где ты был, Мили? — хлопнул его по спине Рейнке. — С Яном Беттельхаймом у моста?

— Нет, перед домом, — выпалил Миливой. — Мы смотрели на машины.

— Мили очень любит машины, — сказала Зина.

— У него есть даже своя теория, — улыбнулась Лакме. — Он делит машины на цветные, зеленые и белые. Цветные машины — это обычные, частные, например, та, на которой ездит доктор Беттельхайм, или ваша. Зеленые — это военные и полицейские. А белые машины…

— А белые — небесные, — смущенно улыбнулся пан Копферкингель. — Для ангелов.

Супруги Рейнке засмеялись, Вилли взял свою зеленую шляпу со шнурком вокруг тульи, они попрощались и ушли.

— Да, Вилли никогда нельзя было назвать слабаком, — сказал пан Копферкингель своей темноволосой жене, стоя у окна под табличкой на черном шнурке и портретом министра социального обеспечения. — Он всегда был полноценным человеком. И вот сейчас у подъезда его ждет машина, и он занимает высокое положение в партии судетских немцев. Как жаль, Мили, — повернулся он к сыну, который таскал со стола соленый миндаль, — как жаль, что тебя не было с нами, интересный получился разговор, интересный и поучительный. Пан инженер Рейнке тоже ходил когда-то в гимназию, но он не шатался Бог знает где, его не искали с полицией — и вот результат. Он встречается с неким Берманом, который едет в Берлин к самому министру Геббельсу, у подъезда его ждет машина — а ты хромаешь по немецкому. Правда, мы-то дома говорим по-чешски, и все это политиканство и связи с СНП мне вовсе не по душе, но немецкий, мой мальчик, знать надо, что ни говори, это язык стомиллионного народа. Ян Беттельхайм наверняка хорошо говорит по-немецки… даже Войтик Прахарж берет где-то уроки…

— Но живут же другие без немецкого! — возразил Мили. — Вот хоть тот же Карлуша из паноптикума…

— Ну, — удивленно засмеялся пан Копферкингель, — это совсем другое дело. Ему он ни к чему, ведь этот Карлуша ездит по ярмаркам.

Затем пан Копферкингель сказал:

— Давайте включим радио, там передают замечательный концерт. А как поживает моя красавица? — И он во второй раз за вечер пошел посмотреть на кошкино блюдце в углу. — Зинуша! Нельзя так мучить животное, молока у кошки осталось на донышке… А-а, это «Прелюдия» Листа…

И он нежно погладил кошку.

Была пятница, и старуха, заметив пана Копферкингеля издалека, уже кивала ему. Она ждала здесь каждую пятницу утром и каждую субботу вечером, даже когда шел дождь или снег. Но сейчас было лето, старуха стояла без платка, похожая на седую колдунью. Пан Копферкингель подал ей монетку и вошел в привратницкую. Там он просмотрел висящее в рамочке расписание на сегодня: пять мужчин и пять женщин, в их числе и тридцатилетняя пани Струнная. Пан Копферкингель поздоровался с паном Враной, у которого была больная печень и который то и дело заваривал себе в привратницкой чай, и неторопливо двинулся через безлюдный двор к зданию крематория.