По дороге она пыталась успокоиться и хоть немного продумать предстоящий разговор, но из этого ничего не получилось.

— Приехали, сеньорита, — неожиданно скоро сказал шофер, тормозя машину. — Восемнадцать песо ровно.

Беба сунула ему две десятки и выскочила на тротуар, не дожидаясь сдачи. В нижнем вестибюле дома, где жил Жерар, трое юнцов в белых смокингах замолчали и проводили ее восхищенными взглядами. Войдя в лифт, она нажала кнопку с цифрой 9, боясь даже предположить, что Херардо может не оказаться дома.

Он оказался дома.

— Элен… — растерянно сказал он, открыв дверь. — Вы?

— Ола, Херардо! — Беба изобразила беззаботную улыбку. — Ты меня не ждал? А я сейчас получила твое письмо и…

Они вошли в ливинг, неприбранный и какого-то нежилого вида. Жерар, очевидно, только что собирался ужинать — на столе, на сложенной в несколько раз газете, стояла алюминиевая сковородка с яичницей, лежали два помидора и кусок хлеба. Горсть соли была насыпана прямо на газету. Беба сразу заметила отсутствие бутылок на столе, хотя в углу за телевизором валялось несколько пустых.

— Элен, — тихо начал Жерар, не глядя на нее, — вы на меня больше не сердитесь? Я не был уверен, что вы станете читать мое…

— Херардо, мы ведь перешли на «ты»? Если я пришла, значит, не сержусь, ясно. Я достаточно видела пьяных, чтобы научиться не обращать внимания на их выходки… Но какой у тебя здесь беспорядок!

Она бросила на диван сумочку и перчатки и прошлась по комнате, неодобрительно покачивая головой и то и дело проводя пальцем по какой-нибудь пыльной поверхности. Потом подошла к столу и нагнулась над сковородкой, от которой еще поднимался пар.

— М-м-м, как пахнет, — зажмурилась она, сделав гримаску удовольствия, — больше всего люблю яичницу с томатами. Херардо, я сегодня за весь день съела несколько сухих сандвичей и выпила две чашки кофе. У тебя есть еще яйца?

— Да-да, — засуетился Жерар, — ешьте, то есть ешь, Беба, я себе приготовлю.

— Нет, так не пойдет! — Она решительно уселась за стол и, подтащив второй стул, хлопнула по сиденью: — Садись! Съедим это, а потом я сделаю вторую порцию. Принеси только еще одну вилку.

Жерар повиновался. Беба разрезала оба помидора на четвертушки, и они принялись за еду. Беба ела с аппетитом, Жерар — нехотя, не поднимая глаз. Оба молчали.

— Ну вот, — сказала Беба, когда сковородка опустела. Она оторвала угол газеты и вытерла пальцы, мокрые от помидорного сока. — Хочешь еще?

Жерар покачал головой:

— Нет, Беба, я больше не буду. Приготовь себе, если хочешь.

— Я тоже наелась. Я съела две трети, ты ведь только ковырял вилкой. Ладно, тогда я сварю кофе.

Она быстро убрала со стола, побросала на сковородку огрызки хлеба, недоеденные помидоры и скомканную газету и отправилась на кухню. Жерар продолжал сидеть сгорбившись и разглядывая свои пальцы. Было слышно, как Беба хлопнула крышкой мусоропровода, как она наливала воду в кофейник и выдвигала ящики буфета. Жерар сидел сдвинув брови и думал о том, что почему-то примирение с оскорбленной им девушкой не принесло и половины того внутреннего облегчения, на которое он надеялся, когда писал письмо. И что этот визит, за который он в первый момент почувствовал к Бебе такую огромную благодарность, — этот ее открытый и прямой поступок каким-то странным образом до невероятного усложнил его собственное положение. Он еще не отдавал себе полного отчета в том, что произошло, но чувствовал только, что произошло что-то слишком серьезное. И это заставляло его хмуриться от гнетущего сознания какой-то ошибки, какого-то неуловимого просчета в чем-то слишком важном…

Беба расставила на столе принесенное и, как в гонг, ударила кулаком в поднос.

— Прошу, — обернулась она к Жерару, делая приглашающий жест. — Сварила крепкий, по твоему вкусу.

Жерар сел за стол — не рядом с Бебой, а напротив.

— Браво, — рассеянно кивнул он, отхлебнув из своей чашечки. — Это не так просто — сварить хороший кофе…

Беба помолчала.

— Херардо, скажи… Ты действительно не мог отказаться от этого заказа?

— Что значит не мог? — Он пожал плечами.

— Я хочу сказать, что… Ну, ты понимаешь, иногда человеку приходится сделать что-нибудь такое, что ему вовсе не по душе, но действительно приходится — просто потому, что нет другого выхода. Тогда, мне кажется, это не должно мучить… Нет, это все равно мучает, конечно, но не так, как если бы ты это сделал по доброй воле и только потом раскаялся. Ты согласен?

Жерар ответил не сразу.

— Слабое утешение, Элен, — сказал он, усмехнувшись. — И, по сути дела, опасное. Этак ведь можно оправдать что угодно… Сегодня ты действительно не можешь поступить иначе, а завтра тебе только покажется, что ты не можешь… а послезавтра вообще не станешь искать альтернативы…

— Искать чего?

— Ну, другого выхода. Нет, Беба, так рассуждать нельзя.

— Да, но…

— Нет, здесь не может быть никаких «но»! Есть только определенный принцип — или отсутствие принципов вообще. Во время войны я был в Сопротивлении… У нас один парень попался и выдал все явки. У него, если хочешь, тоже «не было выхода» — ему плоскогубцами ломали пальцы. Однако в сорок пятом его расстреляли. Несправедливо?

— Это совсем другое дело, Херардо, — тихо сказала Беба. — Он выдал товарищей, они, наверное, погибли из-за него… У тебя совсем Другое.

— Конечно, — равнодушно согласился Жерар. — Конечно, у меня другое. Я никого не убил, кроме самого себя.

С минуту за столом было так тихо, что отчетливо слышалось шмелиное жужжание рефрижератора на кухне и монотонный шум нагнетаемого в комнату воздуха.

— Никого не убил, кроме самого себя, — вдруг повторила Беба. — Ох, как ты любишь громкие слова, Херардо! Ты думаешь, с другими не бывало так или еще хуже? Ладно, я тебе тоже расскажу одну историю. Три года назад — мне не было еще семнадцати — я позировала для одного скульптора… Ну, сначала все было хорошо, а потом он вдруг начал преследовать меня своим вниманием — приглашал в рестораны, подарил дорогое платье, предложил поехать с ним в Европу, ну и все такое… В конце концов раз во время сеанса он повел себя так, что мне пришлось уйти. Вообще уйти от него. Ну а потом… Я даже как-то и сама не знаю, почему все так получилось… Безработицы тогда никакой не было — казалось бы, я могла устроиться, но у меня почему-то ничего не вышло. Конечно, будь я постарше, я, наверное, придумала бы что-нибудь… А в шестнадцать лет — и потом я была совсем одна — что я могла придумать? В газетах объявлений много, а придешь — и всегда что-то не так. Я была в нескольких домах, где требовались служанки, и мне всякий раз отказывали… Возможно, из-за внешности, ведь всякая сеньора старается взять служанку постарше и пострашнее видом, ты сам понимаешь, Потом я хотела устроиться куда-нибудь на фабрику — была в «Седалана», в «Альпаргатас», но там всюду нужны были девушки, которые уже хоть немного знакомы с работой, а просто учениц не брали. Пошла на кондитерскую фабрику «Ноэль» — там меня взяли в консервный цех, а я на второй же день очень сильно порезалась ножом… Пришлось уйти, потому что мне отказались уплатить за время лечения, это платят только тем, кто проработал больше месяца, Я с этой рукой провозилась недели три, деньги ушли на пенициллин… А потом встречаю одну знакомую девушку, она говорит: «Я тебя устрою в бюро, там нужно только принимать телефонные звонки и немного печатать на машинке», — а на машинке я умею, нас в колледже учили. Я туда пошла — действительно, приняли, я так обрадовалась! Ну а что получилось? Через неделю шеф вызывает меня к себе в кабинет — в субботу, я уже собралась уходить — и спрашивает, свободна ли я вечером. А я сначала как-то не сообразила — подумала, что это насчет сверхурочной работы, и сказала, что да, что я свободна. А он говорит: «Вот и отлично, малышка, в Висенте Лопес есть такой ресторанчик, называется «Три ведьмы», мы с тобой туда и закатимся». Я тогда все поняла и сказала, что ни к каким ведьмам закатываться не собираюсь, я думала, что это насчет работы, и что вообще я ему не малышка и не «ты». Он говорит: «О-о-о, лошадка с норовом!» — и хочет посадить меня к себе на колени. Ну, я вырвалась и ушла, а он мне вслед крикнул, что в понедельник я могу на работу не выходить. Знаешь, я от злости сначала даже не испугалась, а потом, уже в лифте, поняла, что мне, по существу, совершенно некуда деваться. Ну, ты понимаешь, как вот если бы тебя со всех сторон заперли решетками… Вышла на улицу — это было на Диагональ-Норте — и разревелась как дура на глазах у всех. Иду и плачу, прямо истерика какая-то…