— Заранее, старик, чтобы успеть до обеда соблазнить Памелу.

— Валяй, она будет рада.

— Будешь ли рад ты — вот вопрос…

Альтвангер вышел из кабинета и задумчиво уставился на секретаршу. Та была похожа на манекенщицу и сидела за полукруглым плексигласовым пюпитром, позволявшим посетителям коротать ожидание, разглядывая ее длинные красивые ноги. Он смотрел так долго, что девушка забеспокоилась и украдкой глянула куда-то за селектор — очевидно, там у нее было пристроено зеркальце. Потом она кокетливо улыбнулась:

— Забыли что-нибудь, мистер Альтвангер?

— Да нет, — сказал он, — просто смотрю и безуспешно пытаюсь понять, для чего вас сюда посадили — работать или строить глазки. Что это за поведение? Придется сказать шефу, чтобы он вас отшлепал. Впрочем, я и сам могу это сделать.

— Я закричу, — предупреждающе сказала секретарша.

— И еще как! Рука у меня довольно тяжелая. Вечером свободны?

Секретарша выпятила губку:

— Определенно не для вас, сэр!

— Дурочка, я не имел в виду себя. У меня в номере сидит Марлон Брандо и подыхает от скуки. Но раз вы заняты, ничего не поделаешь! Возьмите тогда в лапку карандаш, быстро, и запишите мне телефон редактора «Саутерн Хералд»…

— Лео, ты чем-то озабочен, — сказала Памела Флетчер, когда ушли гости и они остались втроем. — У тебя неприятности?

Альтвангер досадливо поморщился.

— Я уже ему рассказывал. — Он кивнул на задремавшего в кресле Дэйвида. — Не знаю, как взяться за тему. Вот проклятье!

Он встал, походил по комнате, держа руки в карманах, потом снова сел. Миссис Флетчер смотрела на него выжидающе.

— О немцах, — сказал он. — Понимаешь, Пэм? О воздушных силах бундесвера. О том, как мы помогаем создавать новую «Люфтваффе». Ты представляешь себе, каким образом можно подать все это читателю?

— Почему же нет? — спросила миссис Флетчер.

Альтвангер уставился на нее с изумлением, потом рассмеялся и безнадежно махнул рукой.

— Женщинам всегда все кажется простым, — не открывая глаз, заметил из своего кресла Дэйвид. — Впрочем, иногда они действительно находят выход там, где его не увидит мужчина. Дорогая, ты помнишь глупейшую историю с Джойей?

— Нет, но я в самом деле не понимаю — почему нельзя интересно рассказать американскому читателю о бундесвере? — Она пожала плечами, глядя на Лео с искренним недоумением.

— Пэм, девочка, — вздохнул тот. — Дело не в интересности. Интересно можно рассказать о чем угодно, хоть о жизни элементарных частиц. Моя задача — не развлечь читателя, а убедить. Понимаешь?

— Я понимаю, — миссис Флетчер кивнула, — но почему ты думаешь, что читатель не поймет того, что понимаем все мы? И вообще, неужели есть еще люди, не убедившиеся в необходимости восстановить Германию? Смею тебя уверить, Лео, — сказала она значительным тоном, — среди моих знакомых их нет.

— Пэм, ты просто прелесть, — сказал Альтвангер, — я бы тебя увез от твоего толстого бизнесмена, будь мы на тридцать лет моложе. Не будем говорить больше о политике, моя радость.

— Ты уклоняешься, потому что тебе нечего возразить, — торжествующе заявила она. — Значит, никаких трудностей с твоей темой больше нет?

— Господь моя сила, — с отчаяньем простонал Альтвангер, — ну и логика! Дэйвид, плесни мне чего-нибудь укрепляющего, иначе я не выдержу. Слушай, Пэм! Ты, во-первых, всегда была германофилкой, не так ли? Во-вторых, у тебя немцы не убили никого из близких. Ну а как насчет других?

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. — Миссис Флетчер опять величественно кивнула своей аметистовой прической. — Но позволь мне заметить, что наших мальчиков убивали наци, а не «немцы вообще». И второе: только Германия может сейчас в какой-то степени стать гарантией от русской агрессии против Европы, а если такая агрессия произойдет — убитых будет больше, чем в сороковых годах. Намного больше, Лео!

— Конечно, конечно. Но послушай, Пэм, русская агрессия — это пока еще только, так сказать, теория. А две войны с немцами при жизни одного поколения — это реальность, от которой никуда не денешься.

Миссис Флетчер возмущенно пожала плечами:

— Прости, Лео, я тебя не понимаю! Ты-то сам вообще согласен с нашей политикой в отношении западных немцев? Или, по-твоему, их следовало бы оставить сегодня безоружными лицом к лицу с русскими?

— Если хочешь мое откровенное мнение — немцу вообще нельзя давать в руки никакого оружия, даже охотничьего.

Наступило молчание.

— Ты всегда оригинальничал своими взглядами, Лео, — сказала наконец Памела Флетчер. — Так что этим ты уже никого не удивишь. Удивляет меня другое. Как ты мог взяться писать вещи, в которые сам не веришь?

— А что оставалось делать? — огрызнулся Альтвангер.

— Как это — что? Ты говоришь так, словно у тебя дома голодная семья и нет никакой возможности заработать, кроме этой статьи…

Альтвангер поморщился:

— Дело не в заработке, Пэм, ты же это отлично знаешь. Если бы все сводилось только к заработку, половина этических проблем нашего времени перестала бы существовать… Да будем говорить прямо: если какой-нибудь голодный сукин сын нанимается сделать пакость за стоимость бифштекса, то это даже не вопрос этики. Это, дорогая моя Памела, просто биология. А если сук… — он осекся, встретив негодующий взгляд своей собеседницы, и тут же вывернулся: — если, говорю, субъект вроде меня, имеющий сорок тысяч годового дохода…

Дэйвид Флетчер, словно разбуженный волшебным словом, раскрыл глаза и сонно уставился на приятеля.

— Врешь, — заявил он, — никогда ты не зарабатывал сорок тысяч.

— Как это не зарабатывал! — подскочил Альтвангер. — В прошлом году от одной только «Кинг Фичерз» я получил в общей сложности около…

— Это неважно, Лео, — сказала миссис Флетчер, прерывая его воспоминания. — зарабатываешь ли ты в год тридцать тысяч или пятьдесят — разница уже не существенна. Так или иначе, ты останешься обеспеченным человеком, свободным от необходимости жертвовать убеждениями ради заработка. Чем же тогда объясняется такая жертва?

— Надо полагать — привычкой! Ты говоришь: «писать вещи, в которые сам не веришь». Но, дорогая моя, я ведь занимаюсь этим всю жизнь! Исключением были годы войны — до некоторой степени исключением. А все остальное время… В молодости я это делал, чтобы удержаться на месте, потом — чтобы завоевать расположение начальства, потом — чтобы укрепить его, ну и так далее. А теперь мне плевать на всех — у меня нет никакого начальства, семья обеспечена, — но привычка осталась. Осталась привычка не подходить к порученной теме со своей личной точки зрения, а оценивать все глазами читателя. Что думаешь ты сам — неважно; важно — что подумает читатель. Это даже не измена убеждениям, это просто отказ выносить их наружу. Поэтому я и буду писать этот материал о ремилитаризации Германии, хотя сам ей не сочувствую.

— Поэтому ты и не знаешь, как начать. Не так-то просто писать против своих убеждений, я думаю.

— Честно говоря, со стороны это кажется труднее, чем на самом деле, — усмехнулся Альтвангер. — Дело не в этом. Мне просто нужно ухватиться за что-то, а там дело пойдет.

Они помолчали, Альтвангер стал расспрашивать про общих знакомых.

— Со многими я уже даже не переписываюсь, — сказала миссис Флетчер. — Если не считать поздравлений к праздникам. Мы ведь живем в захолустье, Лео, не то что ты — вечный путешественник.

— Бедняжка, — сочувственно сказал Альтвангер. — Конечно, при вашей бедности не поездишь. А вы попробуйте по способу той шотландской пары, которая совершила свадебное путешествие даром. Знакомый капитан устроил их в угольном бункере.

— Ах, при чем тут деньги. Ты же знаешь Дэйвида! Он не может просидеть без дела больше десяти дней. В прошлом году я повезла его на Гавайи — причем до этого у нас месяца три были сражения каждый вечер, хотя врачи признали у него общее переутомление, и спать он уже не мог, и с язвой у него стало хуже, — и что же ты думаешь, уже через две недели пришлось вернуться, потому что у него началась просто какая-то черная меланхолия. А приехал сюда — ожил. И самое любопытное, Лео, это то, что он не всегда был таким одержимым. Ведь ты помнишь его до войны…