Яков Макарович с сожалением признался, что уже лет десять не был на волейбольной площадке, хотя когда-то…

— Тогда будете судить. У нас как раз нет судьи, — нашлась девушка.

Выручать дочь явилась Ядвига Аполлинариевна. Состоялось непринужденное дачное знакомство. Всю вторую половину дня Яков Макарович провел в семье Никольских. Все ему понравилось у соседей. Милые, гостеприимные, интеллигентные люди. Сам доктор, напялив женин передник, чистил вишни для варенья. Ядвига Аполлинариевна была мила и приветлива. Но, конечно, больше всех гостю понравилась Нонна. Если издали она представлялась ему очаровательным созданием, то, познакомившись с нею, он понял, что, прожив полжизни и достаточно всего повидав, еще не встречал таких девушек. Все в ней было удивительно: лицо, волосы, голос, фигура, походка, манера держать себя.

На следующее утро, когда Ядвига Аполлинариевна направлялась к автобусной остановке, чтобы ехать в Москву, возле нее с легким шорохом остановился длинный черный ЗИС-101. Из машины вышел Яков Макарович. Выбритый, наодеколоненный, выутюженный, начищенный. Любезно предложил подвезти в город.

Особенно удачным оказалось то, что зимняя квартира Никольских находилась совсем недалеко от Наркомата обороны, где работал Душенков. Теперь редкий день Яков Макарович не приезжал на дачу. И хотя, за исключением предвыходных дней, он добирался в Серебряный бор очень поздно, не раньше двух часов ночи, когда у Никольских уже спали, зато утром, отправляясь в город, он не забывал остановить машину у дачи соседей.

— Кто сегодня в Москву?

Каждый раз Ядвига Аполлинариевна, Владимир Степанович или Нонна, у которой появились дела в летней Москве, принимали приглашения соседа.

Ядвига Аполлинариевна не зря слыла женщиной опытной, с практической жилкой. В первые же дни знакомства с Яковом Макаровичем она, как и полагается матери взрослой дочери, узнала подробности семейного и служебного положения соседа. Все оказалось в лучшем виде. Хороший пост, квартира, роскошная служебная машина. Внешность солидная, представительная. Человек умный, воспитанный, приятный в обхождении. Правда, лет на пятнадцать старше Нонны. Но не беда. Владимир Степанович почти на четверть века старше ее. И ничего. Живут. Такие браки всегда устойчивей. Хорошо и то, что не Яков Макарович бросил жену, а она сама ушла от него. Меньше вероятности, что бывшая жена вновь появится на горизонте. Одним словом, лучшей партии для дочери и желать нельзя. Главное же заключалось в том, что Яков Макарович нравится Нонночке. Будь он ей безразличен, не ездила бы так часто с ним в Москву, и каждый раз в новом платье. Что же касается Якова Макаровича, то только слепой не заметит, какими глазами он смотрит на ее дочь!

В конце августа, как нельзя более кстати, подошел день рождения Нонны. По дачным условиям гостей на семейное торжество пригласили немного: две-три Ноннины подруги, брат Владимира Степановича с женой, тетка из Серпухова и, конечно, Яков Макарович Душенков. В тот вечер Яков Макарович был в ударе. Весело шутил, красочно рассказывал о Париже, где два раза был проездом, даже пел вместе с молодежью приятным баритоном:

И чувствовалось: все, что он делает, все, что говорит, — все предназначается для Нонны.

Нонна гордилась своим новым знакомым: его боевым орденом, его именем «испанец», ей льстило внимание и ухаживание красивого, солидного, всеми уважаемого человека. Таких знакомых у нее еще не было. Были мальчишки, ровесники, друзья по школе, писавшие смешные записочки и с трудом набиравшие гривенники на билет в кино. Были студенты консерватории с вечными разговорами о стипендиях, футболе. Был, наконец, Сережа Полуяров — милый, сероглазый, со своей серьезной, несколько угрюмой влюбленностью, первый, с кем она целовалась…

Совсем другое дело Яков Макарович. Даже папа обращается с ним почтительно. А о маме и говорить нечего. Она просто влюблена в Якова Макаровича, говорит о нем с институтской восторженностью:

— Настоящий мужчина!

Осенью, когда перебрались в Москву, встречи Нонны с Яковом Макаровичем участились. Он звонил Нонне по телефону, приглашал то на концерт, то в театр. К подъезду их дома с шиком подкатывала грузная черная машина.

Ядвига Аполлинариевна радовалась. Не будет больше она волноваться по вечерам, что ее дочь целуется в темном подъезде с каким-то красноармейцем. А ведь был такой случай. Доброжелательная соседка со второго этажа описала все с красочными — явно выдуманными — подробностями. На ее испуганный вопрос Нонна ответила тогда без тени смущения:

— Целовались! А что? Я его люблю!

Слава богу, все обошлось благополучно!

Перед Новым годом Яков Макарович Душенков сделал предложение. (Как это не походило на его первый брак! Марине он не делал никаких предложений. На третий день знакомства она пришла к нему вечером в гости, да так и осталась.)

После объяснения Якова Макаровича Нонна заперлась в своей комнате и расплакалась. Традиция, что ли, такая! Яков Макарович ей нравился. Нравилось его спокойное, мужественное, всегда чисто выбритое, чуть атласное лицо, ровный характер, во всем заметная любовь к ней. И все же было страшно. Сама не знала почему.

Нет, знала! Знала и не хотела признаваться себе самой. Было жаль высокого сероглазого мальчика, что так пристально смотрел на нее в Третьяковской галерее. Помнила его слова: «Никогда я не забуду номер вашего телефона!»

Глупости! Детство! Уехал, забыл. Забыл и памятник Гоголю, и арку станции метро «Дворец Советов» на бледном вечернем небе Замоскворечья, и первый поцелуй в темном подъезде… Все забыл!

Позвала мать.

— Мама! Скажи мне правду. Тогда из Ленинграда от Сергея писем не было?

Ядвига Аполлинариевна испугалась не на шутку. Неужели Нонна опять вспомнила старое и может потерять такого человека, как Яков Макарович.

— Конечно, не было, Нонночка, я сколько раз тебе говорила, что не было. Почему ты мне не веришь?

— Дай честное слово.

— Честное слово!

Нонна нахмурилась. Стояла в нерешительности.

— Вот что, мама! Ты говоришь, что я для тебя самый дорогой человек. Поклянись сейчас моей жизнью, что писем от Сергея не было.

— Нонночка! Ради бога! Что ты выдумываешь? Ты обижаешь меня.

— Поклянись!

— Зачем ты так мучаешь меня?

— Поклянись! Иначе я откажу Якову Макаровичу.

Как на весах. На одной чаше маленькое, ничего не значащее пустяковое слово: «клянусь», на другой — вся будущая жизнь, счастье дочери.

— Клянусь! — чуть слышно прошептала Ядвига Аполлинариевна и заплакала.

Свадьбу сыграли в небольшом банкетном зале ресторана «Арагви». Гости главным образом были со стороны невесты: подруги Нонны по школе и консерватории. Со стороны жениха пришел только один старый товарищ и земляк полковник Петр Николаевич Афанасьев. Большой, грузный, лобастый человек, добродушный и простой, сразу всем поправившийся. Под стать Петру Николаевичу была и его жена, Мария Степановна, или просто Мура. Имя это шло ей чрезвычайно. Маленькая, кругленькая, как сдобная булочка, приветливая и ласковая. По специальности она была хирургом, и никак не верилось, что такая мягкая уютная женщина способна взять в руки нож и кромсать живое человеческое тело. Яков Макарович любил Афанасьевых, дорожил их дружбой, в Москве они были у него самыми близкими людьми.

Свадьба как свадьба! Пили «Советское шампанское», кричали «горько!», танцевали в вестибюле второго этажа. Нонне, выпившей несколько бокалов шампанского, все казалось замечательным: и тосты, и музыка, и блеск стола, и, конечно, Яков, красивый, сияющий, не спускающий с нее влюбленных покорных глаз.

Разъезжались поздно, часа в три ночи. Площадь перед рестораном, непривычно пустынная, казалась огромной. По улице Горького редко проносились автомобили. У ресторана вытянулась вереница машин — ждали их. Первым, у самого выхода, темнел черный ЗИС. У Нонны немного кружилась голова, и, когда сели в машину, она, усталая и счастливая, прижалась к Якову. Он нежно обнял ее за плечи. Навстречу летели темные спящие дома, шумные липы Ленинградского шоссе. Яков все крепче прижимал к себе совсем ослабевшую Нонну, и его горячие, пахнущие вином губы искали и находили ее рот.