Стоял ясный солнечный день, но дымная вуаль придавала свету зеленоватый оттенок, клубы дыма стелились словно туман. Легкий ветерок с южных пустошей поднимал пыль небольшими вихрями. Спидеры, посадочные модули и ревущие имперские перехватчики сновали в небе туда и

сюда, а горизонт на юге озаряли вспышки и сполохи огня. Там, в пустошах, убегающие остатки Зоиканской армии предавались планомерному уничтожению.

Некоторое время было людно. Беженцы колоннами возвращались в город, толкая перед собой тележки и детские коляски со скарбом.

Встречались пешие патрули Имперской Гвардии. Попадались машины с раненными. И хуже того — караваны с телами погибших, которые двигались к местам массовых захоронений. Рабочие бригады Муниториума и инженерно-саперные отряды работали, в безнадежной попытке восстановить хоть какой-то порядок в море хаоса. Я вздрогнул от страха, когда громкий взрыв донесся со стороны фабрик, но Брэгг успокоил меня, сказав, что это бригады подрывников сносят полуразрушенные дома, которые опасно оставлять в их теперешнем виде.

Нарменианские танки, оснащенные бульдозерными ножами, сгребали развалины и мертвые тела в сторону от дорог, позволяя легким моторизированным конвоям быстрее передвигаться среди руин. Призраки, и я присоединился к ним, салютовали каждому танку, размахивая руками и поднимая вверх сжатые кулаки. Из отчетов я знал, что танки Гризмунда Нармениана внесли весомый вклад в победу, так же как и Роанцы, Вервун Прим и «временная гвардия» партизан Вервунхайва. Но, леди Часс выразилась совершенно отчетливо. Она хотела чествовать Призраков Гаунта. Я тогда удивился, чем заслужили Призраки такого особого внимания. Наверное, из-за самого Гаунта. В критический момент он принял командование всеми силами на себя и лично добился победы.

Я хотел бы встретится с ним, вместо того, чтобы глазеть на полумертвое тело на больничной койке.

Пригород выглядел ужасно заброшенным. Он был практически стерт в пыль артиллерией и уцелевший дом был большой редкостью.

Земля была одной сплошной мешаниной осколков рокрита и исковерканного металла. Воздух был то жирным от маслянистого дыма, то тяжелым от пыли, поднимавшейся с руин. Были здесь и осколки человеческих костей, белые и чистые. Я думал, что это осколки фарфора, пока не заметил осколок черепа с глазницей.

Жалкие остатки обрушившихся домов покрывали каждый метр грунта.

Я начал чувствовать дурноту. Все это было чудовищно, и подавляло своим размахом. Конечно, умник Колм Корбек послал меня на эту прогулку нарочно. Очевидно, он считал, что это подтолкнет мое воображение.

Во мне росло возмущение. Я и так в полной мере осознавал горе, обрушившееся на Вервунхайв. Не было нужды подстегивать меня.

И всему этому не было конца. Мы пересекли переулок, который был сплошь заполнен телами убитых. Воздух был отравлен вонью разложения и полон мух. Я решил, что Корбек настоящий ублюдок. Чтобы он там не воображал обо мне и моей миссии, мне было не нужно вдохновение такого сорта.

Тут я понял, что Ларкин рыдает. Это зрелище потрясло меня. Я знаю, о чем вы сейчас подумали, но он нисколечко не упал в моих глазах. Я знал, с самого первого момента нашей встречи, что он эмоциональный, легко ранимый человек. Он плакал, но, ни на секунду не отрывался от боевой задачи. Он держал строй и держал под прицелом сектора, за которые отвечал. Казалось, он сам не замечает своих слез.

Но он плакал.

Я видел плачущих женщин. Я видел плачущих детей. Я видел, как рыдают мужчины, в минуты слабости.

Я больше никогда, за все прошедшие шестьдесят лет, не видел, как плачет солдат. Это было самое болезненное зрелище из всех, что я там видел.

Слезы ручейками смывали грязь с его щек. А он был полностью поглощен патрулированием. Вид человека обученного убивать и готового убивать, который оплакивает павших — это настоящая трагедия.

— Ларкин… не мог бы ты, нафес, заткнуться — сказал Фейгор.

— Я… мне что-то попало в глаз — ответил Ларкин. Я хотел вступиться за него, но Фейгор выглядел особенно угрожающе. К тому же у него была лазерная винтовка.

— Просто прекрати свое фесово хныканье — сказал Фейгор, его голос был ровным и равнодушным, таким, каким его воспроизводил горловой имплантант.

— Оставь его — сказал Баффлз.

— Ну да — сказал Мактаг — мы все будем рыдать, если Гаунт умрет.

— Он уже мертв — сплюнул Фейгор.

— Ничего он не мертв! — вмешался Домор — Он серьезно ранен, но не мертв!

— Так бы они нам и сказали, если б он умер — сказал Фейгор.

— Они бы сказали! — ответил Домор.

— Это имплантанты ослепили тебя, Шогги? — спросил Бростин — Мы же просто бедные, никому не нужные солдаты. Они нам ничего не скажут, пока не припрет. Это же вредно для нашего боевого духа!

— Думайте что хотите — сказал Яэл — я считаю, они нам скажут.

— Гаунт не умер — сказал Мило.

— Откуда знаешь?

— Я навещаю его каждый день. Этим утром он был жив.

— Да? — сказал Бростин — а жив ли он сейчас?

Мило не ответил.

— Он был жив час назад — вмешался я.

— Тебя кто спросил? — сплюнул Фейгор.

— Его имя мистер Туро — сказал Брэгг — Будь вежлив.

— К фесу вежливость — сказал Фейгор.

— Ну-ка все заткнитесь — прошипел Дойл.

Мы укрылись в старой пекарне, одну стену которой разрушило взрывом. Дойл и Фейгор пошли на разведку. Я начал убеждать себя, что совсем не устал.

— Эта штука… Акт Утешения — сказал Мактаг, когда мы присели — Думаете, кто-нибудь на это клюнет?

— Только сумасшедшие — сказал Яэл.

— Я думаю, некоторые из них захотят присоединиться — не согласился Домор.

— Угу, некоторые… психи… — сказал Бростин.

— Давай-ка потише там, понятно? — вмешался Баффлз.

Бростин понизил голос.

— Ты-то был достаточно безумен, чтобы вступить в полк. А эти хайверы, я про них вообще ничего не знаю. Они вообще нам нужны?

— Я видел, как они дрались — сказал Дорден — временная гвардия. Они хороши. Я бы гордился, если бы они были среди нас.

— Они не Танисцы — проворчал Бростин.

— Нет, не Танисцы — сказал Брэгг — но я тоже их видел. Они дерутся как черти.

— Может быть, но будешь ли ты радоваться, когда они наденут цвета Таниса? Они не с Таниса! Фес бы побрал этот Акт Утешения! Пускай сделают свой полк! Они нифеса не Танисцы!

— Я был с Гаунтом, в рейде на Башню, вместе с отрядом временщиков — сказал Ларкин неожиданно — Ты тоже там был, Брэгг. И ты, Шогги. Временная гвардия дала там жару. Этот их командир… как там его имя?

— Колеа — сказал Брэгг.

— Точно… вот он там поработал. Просто одержимый.

— Все равно… — сказал Бростин, ничуть не убежденный.

Вернулись Дойл с Фейгором. Впереди было чисто. Мы двинулись вперед, сквозь руины.

Мне кажется, что тогда я спас несколько жизней. Я смотрел на руины глазом скульптора, взглядом инженера. И сказал Брэггу:

— Вон тот проход, впереди. Там упавший кусок бетона. Он выглядит так, как будто его перетащили.

— Откуда ты знаешь?

Я пожал плечами.

— Ну, я просто знаю, как он должен упасть. А он лежит неправильно. Его, наверное, перетащили.

Брэгг встал как вкопанный. Он бросил камень на упавший кусок и в ответ прогремел взрыв, взметнувший в воздух осколки каменной кладки.

— Хорошее начало, мистер Туро — сказал Фейгор.

— Если ты не можешь родить ничего кроме сарказма, Фейгор, лучше заткнись — сказал Домор.

— Это был не сарказм — сказал Фейгор, с сарказмом.

— Заткнись — хором сказало несколько голосов.

— Это вот эта штука! Эта штука! — продолжал настаивать Фейгор, тыкая в горловой имплантант грязным пальцем. — Она делает мой голос саркастичным, даже когда я этого не хочу!

Это было правдой. Скрипящий монотонный звук, который издавал имплантант, делал каждое слово плоским и мертвым. До конца жизни его голос останется саркастичным.

— Будь честным. Большую часть времени это сарказм — сказал Бростин.

— Не всегда!