Он смотрит мне прямо в глаза, оружие все еще в его руке.

— Ты наслаждалась этим?

Я склоняю голову набок. Наслаждалась этим? Наслаждалась чем?

— Поцелуем?

Джай разочарованно выдыхает и пытается обойти меня, но я остаюсь перед ним, толкая жестче в грудь.

— Нет, — убеждаю я. — Как я могла? Это произошло после того, как он почти всадил вилку мне в руку, сбил со стула и угрожал убить. Не самый верный путь к сердцу девушки.

Джай удерживает мой взгляд, и каждый мускул моего тела горит от напряжения.

— Я убью его.

Я киваю, гладя ладонями его широкую грудь.

— Знаю, что убьешь. Только не сегодня вечером.

Он выдыхает, и его тело расслабляется. Я рискую и забираю оружие из его крепкого захвата. Удивительно, что случайно не нажимаю на курок и не выстреливаю себе в ногу. Позади меня кто-то откашливается, и мое сердце уходит в пятки. Не оборачиваясь, я засовываю пистолет за пояс джинсовых шорт и прячу под майкой. Мой пульс колотится в горле и запястьях с бешеной скоростью. Если повернусь, оружие заметят.

Я смотрю на Джая. Вероятно, он видит панику на моем лице.

— Раунд второй, Стоун, — говорит мужчина. Поношенная черная боксерская груша глухо приземляется у наших ног, а поднявшаяся пыль оседает на нашей обуви. — Через два дня.

Джай не отвечает, после чего мужчина исчезает.

Я провожу рукой по лбу — кожа горит. Уверена, что паника довела меня до горячки. Никогда так не пугалась в своей жизни.

— Черт возьми. Это было близко.

Джай протягивает свою большую руку, выставляя широкую ладонь.

— Отдай мне пистолет.

Ага. Этого не случится.

— Ни за что, Рэмбо. Я не хочу умереть сегодня.

— Я не собираюсь совершать глупостей. Ты права. Мы зашли слишком далеко, чтобы сейчас все разрушить.

Я с любопытством слежу за ним.

— Ты не собираешься убежать, сверкая пушкой?

Я пищу, когда он цепляется своим сильным указательным пальцем за петельку на поясе и притягивает меня поближе.

— Нет.

Тыльная сторона его пальцев дарит тепло моему животу, пока он хватает рукоятку пистолета и вытягивает его. Он возвышается надо мной. Прекрасный великан.

— Не знаю, зачем ты обучался борьбе, если можешь отлично управляться с пистолетом, — указываю я.

— Пистолет — это не так весело.

Чувствую, как холод накатывает на меня. В его словах есть смысл. После того, как пушка снова оказывается в его сумке, он находит носок с туалетными принадлежностями и бросает его мне.

Думаю, это намек, чтобы я почистила зубы.

— Такой тактичный?

Он опускается на раскладушку и с тяжелым выдохом закрывает лицо рукой.

— Спокойной ночи, Котенок.

Ха. Так просто. Если бы он заснул с самого начала, мы могли бы избежать всего этого, и у Джая было бы на одну причину меньше ненавидеть Черепа. Я выхожу из нашего укромного уголка со странной глупой улыбкой на лице. Прежде у меня никогда не было кого-то, кто действительно заботился бы обо мне. Я росла сиротой, а ощущение чьей-то заботы — это чувство, о котором ты читал, слышал и наблюдал, но никогда не испытывал. Но я верю, что только что испытала его, и оно... греет.

Мне нравится.

Глава 9

Дай мне сил

Джай

Я не новичок в убийстве.

Я убивал... чувствуя липкое тепло жизни на своей коже.

Я убийца... точно такой же, как и Череп, и не отрицаю этого. Различие только одно: он убивает ради удовольствия, а я только ради убийства его самого. Я убиваю целенаправленно, избавляя Нью-Йорк от отбросов, чтобы сделать это место более безопасным.

Я хладнокровно убил четырех мужчин только ради того, чтобы оказаться здесь. Чтобы доказать готовность завоевывать доверие Черепа и его головорезов не самым добродетельным путем. Все они были осужденными преступниками и получили возмездие, которого заслуживали. Я удостоверился в этом.

Череп знает, кто я, и из-за этого не доверяет мне. Удивительно, что он сразу не пустил пулю мне в голову, когда я появился в тоннеле. Либо он был уверен, что я дам задний ход, либо ему любопытно увидеть, являюсь ли я таким же хорошим бойцом, как и мой брат.

Дело в том, что на Черепа заведены уголовные дела в каждом полицейском управлении нашей замечательной страны. Конечно, у правительства уйдут годы на то, чтобы внести необходимые изменения в политику, законы, права, и сделать хоть что-то с теми, кто, прикрываясь бредовыми формулировками, помогает преступникам избегать наказания. Я так и не понял, каким образом дело Черепа покинуло наш отдел и ушло «наверх». Я хотел поймать Черепа. Я хотел быть тем копом, который наденет на него наручники и превратит его чертову жизнь в Ад.

Но нет.

Меня отстранили, потому что ФБР посчитало дело Черепа слишком сложным для NYPD. (Примеч. NYPD/New-York Police Deportment — управление полиции Нью-Йорка). Очень. Блядь. Сложным. Они обращаются с нами, как с детьми. Несмышлеными детьми.

Я никому не доверяю в этом деле, кроме себя. Мне не нужен бумажник Черепа. Мне нужно то, что не купишь за деньги. Я хочу мести. Хочу крови. Хочу вернуть своего брата назад.

Все верно. Объективно говоря, я коп-новобранец, потому что приличный промежуток времени не исполняю своих обязанностей. Как только дело Черепа было проиграно ФБР, я ударил в челюсть детектива Луиса Баллеуна, заработав себе прекрасное временное отстранение без сохранения зарплаты. Это не сильно обеспокоило меня, потому что дало мне все свободное время мира, чтобы самому преследовать Черепа. Я знал, что мое временное отстранение сыграет мне на руку, когда решил выследить Черепа. И даже попытался сделать это законным путем, но система правосудия не оставила мне выбора. Зато, когда он сдохнет, ни один судья или присяжный не признает меня виновным.

Удивлен, что Череп не разболтал Котенку о моей профессии. Напротив, он воспользовался этим, чтобы уничтожить те нити доверия, которые мы умело соткали. Она думает, что я что-то скрываю от нее — это читается в ее глазах. Можно, конечно, рассказать ей — я этого не стыжусь, но не могу рисковать. Если кто-то еще прознает, что я коп, то я — труп. Семьдесят процентов здешнего населения — преступники — мужчины и женщины, которые когда-то проходили через мой полицейский участок. Я могу бросить вызов Черепу, но сотне других крепких бойцов? Это равносильно самоубийству.

Интересно, как Котенок воспримет это, когда узнает. Возможно, зауважает немного больше и перестанет смотреть на меня, как на монстра... или, может быть, руководствуясь принципами морали, возненавидит, потому что я позорю саму систему правосудия, законы которой поклялся соблюдать. Действия Котенка трудно предугадать.

— Ты можешь ударить ее еще жестче? Не думаю, что у тебя получилось разбудить весь левый тоннель.

Я останавливаюсь и оборачиваюсь. Позади меня груша, по которой я бил. Эмили сидит на своей раскладушке и вытягивает руки над головой, выгибая спину.

— Уже полдень, — говорю я ей, неспособный скрыть свою одышку. — Ты единственная, кто все еще дрыхнет.

— Ух, правда? — она проводит рукой по лицу и зевает. — Почему у меня такое чувство, что все еще раннее утро?

Я обхватываю свое запястье и сжимаю кулак. Должно быть, отлежал его, пока спал. Оно болит все утро.

— Это все твои биологические часы, — говорю я без эмоций в голосе. — Они противоречивы.

Ее лицо немного омрачается, послав укол вины мне в грудь. Не хочу быть мудаком, но не могу ничего поделать с этим. Я просто открываю рот, и слова сами собой вырываются. Никогда не был хорош в притворстве и фальши. Злость во мне не проходит просто так, я должен сам с этим что-то сделать. Согласен, вчера вечером я зашел слишком далеко, но в этом виноват дерьмовый виски, который плескался в моем теле. Никогда больше. Я собираюсь относиться ко всему, как к работе. Здесь нужна трезвая голова, особенно теперь, когда затронуты мои чувства. Ощущаю себя идиотом, только подумав об этом, но так и есть. Я сам подсунул Эмили прямо под нос Черепу. И мне будет трудно вытащить ее, если он будет использовать ее в своих интересах. А он будет.