«Умирая под ураганным огнем…»
Умирая
Под ураганным огнем,
Стучится в ворота рая
Энский батальон.
— Мы умерли честно и просто.
Нам в рай возноситься пора.—
Но их не пускает апостол,
Они умоляют Петра:
— Попы говорили всегда нам,
Что если умрем на войне,
То в царствии, господом данном,
Мы будем счастливей вдвойне.
А Петр отвечает: — Вот сводка.
Там сказано вот как.
Убит лишь один,
Кто убит — проходи.
— Мы все здесь убиты, и двери
Ты райские нам распахни.—
А Петр отвечает: — Не верю!
Я выше солдатской брехни.
Наверно, напились в таверне
И лезете к небесам,
А сводка — она достоверней,
Ее генерал подписал.
Себе
Свои грехи преодолей,
Как Эверест турист,
И ты не протоиерей,
А неофутурист.
А в этом счастье и тоска,
Но так и надо так.
И прогремят стихи пускай
Созвучьями атак.
А фронда — это ерунда.
Да сгинет пусть она.
Иди туда, ведет куда
Тебя твоя страна.
А бога нет, и черта нет,
И жизнь одна дана,
Но если смерть придет, поэт,
То смерть, как жизнь, одна.
В Переделкине у Пастернака
Весной 1941-го
Он стал хвалить Шекспира и Толстого,
Как песнопевцев самого простого,
Самого в литературе дельного,
Что не забудется в теченье лет.
— В жизни, — он говорил, — лишь одни
понедельники,
А воскресений почти что нет.
Никого не надо эпатировать,
Пишите так, как будто для себя,
И не важно, будут аплодировать
Или от негодованья завопят.
Впрочем, лучше вовсе не писать,
А заниматься более достойными вещами,
А поэзия — не детский сад —
Посему и не хожу на совещанья.
«Как рыбы, золотые купола…»
Как рыбы, золотые купола
Плывут туда, где небо синевее,
Из той страны, которая была,
В такую даль, которая новее.
Они плывут, как рыбы из былого,
А мимо них, виденцев старины,
Проходим мы, поэты-рыболовы
И прочие рабочие страны.
«Писатель Андрей Белый…»
Писатель Андрей Белый
На Черном море бывал,
И очень правильно делал,
Что камешки собирал.
Так, например, Гамлет,
А до него Эдип,
Не собирали камни,
И кто-то из них погиб!
«Ко мне отношение Невежд…»
Ко мне отношение Невежд
Зависит от ношения
Мной тех или иных одежд;
Но равнодушен я к болванцам
И пребываю оборванцем.
«Все очень просто, хоть и сложно…»
Все очень просто, хоть и сложно,
Но если слово лишь
нетленно,
То сам себя спрошу: как можно
Писать стихи не ежедневно?
И сам отвечу: жизни жаждой
Слаганье назову.
Но не могу писать день каждый,
Ибо не каждый день живу.
Лапоть
Валялся лапоть на дороге,
Как будто пьяный,
И месяц осветил двурогий
Бугры и ямы.
А лапоть — это символ счастья,
А счастье мимо
Проходит, ибо счастье с честью
Несовместимо.
В пространстве, где валялся лапоть,
Бродил с гитарой
НН, любивший девок лапать,
Развратник старый.
НН любил читать Баркова
И девок лапать,
И как железная подкова
Валялся лапоть.
И как соломенная крыша,
И листья в осень…
То шел бродяга из Парижа
И лапоть бросил.
Под ним земные были недра,
Он шел из плена.
Бродяга был заклятый недруг
Того НН-а.
Была весна, и пели птички.
НН стал шарить
В карманах, где лежали спички,
Чтоб лапоть жарить.
И вспыхнул лапоть во мраке вечера,
Подобный вольтовой дуге.
Горел тот лапоть и отсвечивал
На всем пространстве вдалеке.
Какой-то придорожный камень
Швырнув ногой,
Бродяга вдруг пошел на пламень,
То есть огонь.
А лапоть, став огня основой,
Сгорел, как Рим.
Тогда схватил бродяга новый
Кленовый клин.
Непостижимо и мгновенно,
Секунды в две,
Ударил клином он НН-а
По голове.
Бить — способ старый, но не новый —
По головам,
И раскололся клин кленовый
Напополам.
Тогда пошел НН в атаку,
На смертный бой,
И начал ударять бродягу
Он головой.
Все в этом мире спор да битва,
Вражда да ложь.
НН зачем-то вынул бритву,
Бродяга — нож.
Они зарезали друг друга,
Ну а потом
Они пожмут друг другу руку
На свете том.
Поскачут также на конях,
Вдвоем, не врозь,
И вместе станут пить коньяк
Небесных звезд.