Моя группа заняла позицию на правом фланге. До 6 часов вечера на нашем участке гитлеровцы трижды переходили в атаку, но каждый раз мы их встречали яростным огнем. Самолеты беспрерывно заходили со стороны моря и бомбили линию обороны. Передовая частично проходила по кювету так называемого Турецкого вала, а затем по голому с редким кустарником полю.

В конце дня противник открыл по нашим позициям сильный минометный огонь. На возвышенности снова появились танки и начали обстрел береговой полосы, где укрепилось подразделение морской пехоты. Затем стрельба стала перемещаться влево. Стойкость обороняющихся заколебалась. Два танка, не прекращая стрельбы, пошли на стык между нашей группой и отрядом морской пехоты. Образовался прорыв. Моряки оказались прижатыми к стометровому обрыву. Автоматчики противника под прикрытием танков вели сильный огонь, но моряки отчаянно защищались.

Нельзя было спокойно наблюдать эту драматическую картину.

Бойцы рвались в бой на помощь морской пехоте. Командир батальона Михаил Жуковский с небольшой группой устремился к танкам, за ним бросились остальные бойцы. Полетели связки гранат, два танка задымились, вражеские автоматчики метались между горящими машинами.

В стороне я заметил Мороза. Вцепившись в волосы толстого гитлеровца, он бил его головой о выступ камня и кричал:

— За Севастополь! За Мохова!

Кругом слышались ликующие и озлобленные голоса. Многие выкрики слились в одно слово:

— Бей!

Моряки, вырвавшись из окружения, смешались с нашими бойцами.

Бой длился минут двадцать. Оставшиеся в живых гитлеровцы отошли на возвышенность. Стрельба прекратилась. Цепь обороны пестрела серыми от пота гимнастерками и полосатыми тельняшками. На занятом нами рубеже все еще горели два подбитых вражеских танка. У одного из них, привалившись головой к разорванной гусенице, лежал мой знакомый моряк. Возле него хлопотала Березка, опустившись на колени, она нарочито серьезно приказала:

— Назовите вашу фамилию!

Моряк обессиленно склонил голову и тихо, не открывая глаз, ответил:

— Королев. Саша Королев. Из потаповской бригады…

— Знаю. Потаповцы — орлы! Наши соседи на Мекензиевых Горах… Выручили вас чапаевцы.

— А вы из какой части? — с еле заметной улыбкой спросил Королев.

— Я тоже из Чапаевской дивизии…

Над огненно–золотым горизонтом плыли глыбы туч, а под ними неудержимо быстро тонуло в море кровавое солнце. Последние его лучи падали на холмы, на исковерканную снарядами, обожженную огнем и усеянную трупами землю.

И ЕЩЕ ОДИН ПРОРЫВ 

Наша группа залегла на фланге ложной батареи.

В 23 часа группа офицеров собралась в одном из окопов, чтобы решить, как выполнить главную задачу — прорвать кольцо окружения.

Никуда нельзя было уйти от жестокой правды, невозможно было закрыть на нее глаза. Наша дальнейшая судьба, наша жизнь зависели только от нас самих, и никто, никакое вышестоящее командование уже не могло нам помочь: время и место определили исход окружения. Более того, нет сейчас в Севастопольском оборонительном районе дивизий, бригад, полков, батальонов и рот с артиллерией, связью, тыловыми службами, штабами. Есть лишь сборные подразделения и отряды с такими же, как «и я, командирами, взявшими на себя командование по старшинству звания, по личной инициативе.

Нужно было решить: остаться тут до утра и дать врагу последний бой, сражаясь до последнего патрона, или, нащупав слабое место в обороне противника, попытаться вырваться из окружения. Конечно, шансы на успех были невелики. Прорыв приведет к большим потерям.

Мы распределили обязанности — кому что делать в самый критический момент боя, — проверили оружие, разделили между собой гранаты и патроны. Жуковскому было поручено возглавить группу прорыва, которую вооружили автоматами. Через связных сообщили соседям о своем решении.

Было около двенадцати, когда наша группа двинулась вперед. Ползли по–пластунски, цепочкой. Жуковский получил приказ: если противник обнаружит группу непосредственно у места засады в зоне обстрела, с ходу забросать вражескую линию гранатами и вступить в бой, дав остальным возможность быстро форсировать опасное пространство.

По расчетам, через 10–15 минут перед нами должен быть передний край противника. Вдруг слева застрочил автомат, затем раздалась пулеметная очередь. Разноцветный пунктир трассирующих пуль прижал нас к земле. Всех захватило одно желание: скорее достичь рубежа, сделать решительный бросок через вражескую линию. Рука судорожно сжала пистолет с тремя патронами. Ползем беззвучно, даже сухая трава не шуршит. Неожиданно через мою голову в сторону противника полетела граната, раздался взрыв.

— Кто посмел? Кто нарушил приказ? — я злобно выругался. Демаскировать группу, подвести товарищей мог либо предатель, либо человек, потерявший от страха голову.

В ответ на взрыв гранаты засверкали желтые вспышки пулеметов. Теперь противник вел прицельный огонь. Мы были обнаружены…

— Вперед, товарищи! — выкрикнул кто–то сзади.

В то же мгновение трое смельчаков бросились вперед и тут же были скошены очередью.

Фашисты усилили заградительный огонь. Оставаться под обстрелом было глупо. Мы ринулись вниз по склону, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь. Добежали и упали на дно какой–то канавы.

Над головами тонко вызванивали пули. Отсиживаться в канаве не имело смысла, надо было снова собирать людей.

Вскоре в новой группе было уже человек пятнадцать. Припав к земле, все тревожно думали о неудаче. Мы не успели принять какое–либо решение, как в воздухе лросвистела граната и на краю канавы брызнуло пламя. Кто–то вскрикнул.

Сквозь едкий дым ко мне подполз Мороз и попросил перевязать рану. Струйки крови струились по его лицу.

За одним из поворотов канавы, в пяти метрах от нас, возникла фигура человека и раздался громкий окрик:

— Хальт!

Фашист! Я разрядил в него последние три патрона. Человек упал, но на его месте появился второй, третий… Теперь вся канава простреливалась. Я видел, как Жуковский поднялся, замахнулся гранатой, на миг застыл в этой позе и рухнул на землю.

Завязалась рукопашная схватка. Наши люди смешались с боевым охранением гитлеровцев. Меня сбили с ног, чьи–то кованые сапоги прошлись по моим плечам и рукам. Передо мной оказалась широкая спина, на которой болтался немецкий противогаз. Я поднялся на ноги и рукояткой пистолета ударил по голове фашиста.

Превозмогая удушье, тяжелую головную боль, я как мог громко подал команду:

— За мной, вперед!

Мы выбрались из канавы и побежали в сторону кустарника. На месте стычки стрельба постепенно утихла, теперь уже автоматы трещали где–то в стороне, слева от нас.

Нас осталось совсем немного.

— Девять человек, — доложил Мороз. — Из них пятеро без оружия и один тяжело ранен. — Он протянул мне две гранаты Ф-1 и стянутые резинкой документы. — Это политрука Азнарашвили, просил передать тебе… Он умер у меня на руках.

Я знал, что остальные, и среди них капитан Жуковский, остались на поле боя… Нужно уходить, уходить! Еще одно столкновение с врагом, и кто знает, сколько нас останется?

Местами ползли по–пластунски. То и дело приходилось останавливаться, поджидая отставших. Всех мучила жажда. Темные силуэты деревьев мы зачастую принимали за людей, глаза слипались от усталости. Силы покинули меня, я припал к земле и, теряя сознание, ощутил на своем плече чью–то тяжелую руку.

— Алеша, друг… что же делать? — узнал я голос Мороза.

ПЛЕН 

…Очнулся от яркого света, бьющего в глаза. Луч фонаря скользнул по лицу, выхватил из темноты группу бойцов, переминавшихся с ноги на ногу.

— Стоять смирно! — по–русски крикнул один из гитлеровцев.

«Что это, бред?» — мелькнула мысль. Но сильный толчок сапогом в плечо не оставил никаких сомнений.

— Вставай, рус! Вставай, пух, пух! — Чья–то сильная рука ухватила меня за воротник и подняла на ноги.