В моей комнате одно окно — в северную сторону. За окном стоит вишня, а дальше — бывшая времянка. За ней забор с воротами, за воротами степь.

Я положил на тумбочку электрическую бритву, зубную щетку, пасту и мыло, повесил на вешалку полотенце, плащ и шляпу, затолкал под кровать чемодан и сел за стол.

Елена Ивановна и Серый стояли в дверях.

— Курить можно? — спросил я.

— Можно, — ответила Елена Ивановна и почему-то вздохнула.

Серый принес и поставил передо мной на стол керамическую пепельницу.

— Старший мой курил. В армии сейчас, весной вернется… — Она присела у другого конца стола.

Мы обсудили все наши взаимные обязанности и права: пищу я готовлю себе сам; топлю, в порядке очередности, печь; участвую во всех тяжелых работах в доме и во дворе. Беспрепятственно пользуюсь всей имеющейся в доме посудой, утюгом и другим хозяйственным инвентарем, включаю и смотрю, когда мне заблагорассудится телевизор, привожу в дом без предварительных консультаций с Еленой Ивановной гостей, обращаюсь к ней с любыми просьбами и выполняю по возможности ее просьбы. В отношениях с Серым должен быть требовательным, не давать никаких поблажек, имею право отчитывать и наставлять на путь истины, по праву старшего и мужчины, конечно; прогоняю его из комнаты, как только он начинает мне мешать, даю ему всевозможные поручения и , если есть время, проверяю, как он выполняет домашние уроки. Этот устный контракт мы скрепили ужином, приготовленным Еленой Ивановной, и долгим сидением перед телевизором.

Я предложил Серому записаться в драматический кружок, так как в пьеске, которую решил поставить, была роль мальчика. Сначала я хотел поручить эту роль голубоглазой толстушке Соне Замятиной, продавщице мясного ларька, но на первой репетиции стало ясно, что в Соне, как ее не наряжай, без труда угадывается девушка, и что по этой причине зрители будут наверняка хохотать, хотя роль и не рассчитана на такую реакцию.

С моим мнением был не согласен только Консул, потому что ему досталась роль отца мальчика. По ходу действия он обнимал сына и целовал в глаза. Понятно, ему хотелось видеть перед собой голубые глаза Сони, которые, как он уверял меня, освещали его бронзовый римский профиль. Но слово режиссера — закон для артиста. Я пригласил на роль Серого, и на следующей репетиции Консул обнимал уже его.

И все же нам недоставало мужчин. Хор мы собрали женский, танцевальный ансамбль — тоже женский. Лука лишь солировал как певец и как танцор. Он пел две песни про любовь и исполнял свою пантомиму «Жил был у бабушки серенький козлик», изображая по ходу действия то бабушку, то козлика, то волка. А драматический кружок без мужчин существовать попросту не мог. Мы это знали и всеми силами старались привлечь в кружок парней. И вот в один из вечеров Соня Замятина привела в клуб тракториста Григория Шура — флегматичного, неповоротливого парня. А Серый — соседского мальчишку Петю Якушева, такого нескладного и долговязого, что на него без улыбки нельзя было смотреть. Петю мы нарядили во фрак и цилиндр и заставили читать меланхолические стихи. У него это получалось настолько смешно, что я сам хохотал до колик в груди — режиссеру так вести себя не полагается — а потом облобызал его и сказал, что он гений.

Совсем иначе обстояло дело с Сониным протеже Григорием Шуром. У него решительно ничего не получалось. Едва мы приступили с ним к очередной пробе, как у Сони глаза из голубых становились черными, и лицо приобретало выражение глубоко несчастного человека. С мольбой она поглядывала на меня, надеясь, что на этот раз мне удастся нащупать в Григории и открыть миру хоть какой-нибудь артистический дар, хоть кроху, хоть песчинку таланта. Но Шур никак не проявлялся. Он забывал и путал слова, у него была ужасная дикция, но зато совершенно обворожительная улыбка, которая обескураживала меня и не позволяла сказать решительное «нет». К тому же мне было очень жаль Соню и очень не нравилось то, что Лука принимался злорадно хохотать, едва Григорий появлялся на сцене. Я несколько раз просил Луку удалиться. Он уходил в свою кинобудку и хохотал там. В конце концов мы нашли для Григория подходящую роль. В пьесе, которая называлась «Обед на четыре персоны» — речь в ней шла о полевом стане, о четырех трактористах, — мы поручили Григорию роль тракториста-лежебоки, который, лежа на боку и время от времени зевая, произносил либо: «о-хо-хо», либо «у-ху-ху». На самом же деле, не по пьесе, Григорий был хорошим трактористом, о чем я не раз читал в районной газете.

Как только мы нашли роль для Григория, Соня Замятина успокоилась, а Консул перестал хохотать и загрустил.

— Как успехи? — спросил я его однажды. — В каком кружке невеста?

Лука улыбнулся, сощурил глаза и сказал:

— Кое-кто уже освещает зеленым светом мой бронзовый римский профиль. Ведь талант, как вы знаете, манит…

Зеленые глаза были только у одной нашей хористки. Они принадлежали молодой учительнице совхозной начальной школы Зинаиде Петровне.

Силами нашей художественной самодеятельности в канун Нового года был дан трехчасовой праздничный концерт. Под конец у меня пропал голос — я вел конферанс, — но на этот раз, как выяснилось, от холодного шампанского, которым угостил меня в антракте Егор.

— Ну, брат, — хвалил он меня, сжимая ручищей мое плечо, — ну, брат… Такого и по телевизору не показывают. Это ж хорошо, а? Хорошо! Молодец! Я дам тебе дом, обязательно. Если к тому времени не удерешь, — добавил он смеясь. — Не удерешь?

— Если ты запишешься в драмкружок, не удеру, — ответил я.

— Смеешься, Ген-Геныч. Директор совхоза играет на сцене… Как по-твоему это можно назвать?

— Нерон был императором, однако не гнушался сцены, — сказал я.

— Мне бы с ролью директора справиться, — вздохнул Егор.

— А что такое?

— Да разное, — махнул он рукой. — Газету вчера видел? Областную. Там нас изрядно поругали… За дело, — поспешил он добавить. — Но это только цветочки. После праздника на бюро райкома приглашают. Обвиняют в нетребовательности… Мягкое у меня сердце, Ген-Геныч. Не научился бить кулаком по столу, а надо.

— Надо ли?

— Иногда надо. Урожайность зерновых у меня самая низкая в области — на этих камнях ни черта не растет, виноград не уродил, кормов для птицы и скота заготовили мало... А ты — в артисты. Только этого мне не хватало... Но ничего, переживем. Поколотят, крепче станем. Такая диалектика. А концерт — великолепный, душа тает... Жми и дальше в таком же духе. Награда за мной.

— Какая? — поинтересовался я.

— Да дом, целый, понимаешь, дом тебе дам. Только ведь удерешь, а? Многие уже удрали, — вздохнул он сокрушенно. — А хорошие были люди, деловые, — и он налил мне бокал того самого шампанского, из-за которого я потерял голос. Третье отделение концерта по этой причине вел Лука. И хорошо вел. Да что там хорошо — превосходно! Он выдал все шутки и побасенки из моего репертуара — запомнил, бестия! Я от всей души пожелал Луке, чтобы его бронзовый римский профиль освещался зеленым светом все ярче.

4

После новогоднего концерта наши клубные кружки пополнились. Записались новые девчата и парни. Вот что значит агитация делом! — сказал я себе. Драматический кружок пришлось разделить надвое. Во вторую группу вошли новички и те из прежних кружковцев, которые сами пожелали оказаться под началом Луки. Там же, после некоторых колебаний стала заниматься и зеленоглазая Зинаида Петровна. Соня Замятина, ее жених Григорий Шур, мой друг Серый, Петя Якушев и еще десять человек остались в моей группе. Хоровой ансамбль я тоже оставил за собой. А танцевальный уступил все тому же Луке. Разделение это я произвел с умыслом. Если вдруг случится мне покинуть Васильки, думал я, меня заменит Лука.