Боже… казалось, будто его подстрелили. И не потому, что болело какое-то конкретное место. Больше напомнило подступавший холод, когда ты истекаешь кровью из открытой раны. То же головокружение и выпадение из реальности.
— Так, Бутч, что ты выберешь? — тихо сказала она. — Как ты поступишь?
Марисса замолчала, искренне не понимая своего хеллрена, о чем он сейчас думал, услышал ли хоть что-нибудь из того, что она сказала. И это было странно: ее сердце не стучало как сумасшедшее, ладони не вспотели… что, учитывая перепутье, на котором они оказались, было удивительно.
С другой стороны, она высказала наболевшее максимально спокойно и нежно. Сейчас все зависело от него; их будущее целиком и полностью было в его руках, во стольких смыслах.
Когда он заерзал в кресле, она приготовилась к тому, что он уйдет, но Бутч просто уперся локтями в колени и потер легкую щетину. Другая рука теребила огромный золотой крест, который он носил поверх черной рубашки.
Так, ладно, сейчас на ладонях выступил пот.
— Я… эм… — Он прокашлялся. — Столько всего сразу.
— Я знаю. Прости.
— Не извиняйся.
— Хорошо.
По неясной причине тихое гудение компьютера стало таким громким, словно ее уши так сильно хотели услышать что-нибудь от ее мужа, что усиливали внешние звуки.
Он снова прокашлялся.
— Я не знал, что настолько плох в этом.
— Плох в чем?
— В наших отношениях.
— Я по-прежнему люблю тебя. Я все еще хочу тебя. Ты ничего не испортил… и я тоже часть проблемы. Я ведь тоже многое замалчивала.
— Не уверен насчет этого. Я про «испортил».
Сейчас она тоже подалась вперед, протягивая руку через стол, хотя не могла до него дотянуться… вот вам и метафора.
— Бутч, не надо… прошу, не вини себя за это. Это никому не поможет. Поговори со мной. Ты должен поговорить со мной… это все, что я хочу сказать.
— Ты говоришь намного больше этого.
Она вскинула руки.
— Я могу не ходить в тот клуб, если это настолько ужасно для тебя. Я могу не доводить тебя до оргазма своим ртом, если это тебя не заводит. Я говорю только, что ты должен объяснить мне причины, мы должны проговорить это… сказать что-то еще кроме «потому что ты хорошая девочка, а хорошие девочки так не поступают и не способны справиться с этим».
Бутч вытянул пальцы и постучал по губам.
— Я не рассказывал тебе про ночные кошмары, потому что они настолько выбивают из колеи, что обсуждать это — последнее, чего мне хочется, когда я не думаю об этом. Я чертовски сильно злюсь, когда вижу это дерьмо, и мне кажется… поговорив об этом, я дам кошмарам большую власть над собой.
Она подумала о разговоре с шеллан Рейджа прошлой ночью.
— Уверена, что Мери выскажет прямо противоположное мнение. Чем больше ты говоришь об этом, тем меньше власти оно имеет над тобой.
— Может. Не знаю.
Мариссе захотелось проявить настойчивость, но она сдала назад. Ей показалось, что дверь приоткрылась, и последнее, что ей нужно — захлопнуть ее своим напором.
— А что до минета… — Краска прилила к его щекам. — Ты права. Я не хочу обсуждать это, потому что стыжусь себя.
— Почему? — выдохнула она.
— Дело в том…
Скажи, подумала она, видя его колебания. Ты можешь это сделать… расскажи мне.
Его взгляд метнулся к ее.
— Слушай, я не заинтересован в том, чтобы ты подвергала детальному анализу все, что я собираюсь сказать. Как я должен преодолеть себя. Ясно?
Брови Мариссы взмыли вверх.
— Разумеется. Обещаю.
— Ты хочешь, чтобы я рассказал все, хорошо. Но если ты начнешь грузить меня психотерапией, то я не приму это адекватно.
Она никогда не вываливала на него «психотерапию», и прекрасно понимала, что он проводил сейчас границы, чувствуя уязвимость.
— Я обещаю.
Бутч кивнул, будто они заключили сделку.
— Я рос в католической традиции. В настоящем католицизме, а не повседневно-привычном смысле этого слова. И, прости… но меня учили, что только шлюхи и потаскухи делают это. А ты… ты — все, что я когда-либо захочу в женщине.
Внезапно он опустил взгляд, казалось, не в силах продолжить.
— Почему тебе стыдно? — прошептала она.
Он нахмурился так, что почти все лицо исчезло под его бровями.
Потому что я…
— Потому что ты хочешь, чтобы я довела тебя до оргазма?
Он смог лишь кивнуть. Потом резко поднял взгляд.
— Почему это такое облегчение для тебя?
— Что, прости?
— Ты выдохнула так, будто испытала облегчение.
Марисса улыбнулась ему.
— Я думала, что ты никогда не позволишь мне этого… а я всегда хотела узнать, каково это.
Лицо ее хеллрена стало алым. Ярко. Красным.
— Я просто… я не хочу проявить к тебе неуважение. А мое воспитание говорит, что это неуважение — кончить в рот своей женщины… тебе она не нравится, ты ее не любишь, не уважаешь. И да, конечно, мне давно пора избавиться от этих предрассудков, но это не так просто.
Марисса подумала обо всех проблемах, которые причиняло ей ее воспитание.
— Блин, я так тебя понимаю. Знаю, что давно пора перестать чувствовать боль и неуверенность из-за своего брата и проведенных в Глимере лет. Но я словно на горьком опыте узнала, насколько болит ожег от конфорки, понимаешь?
— Абсолютно. — Он слегка улыбнулся. Потом потер лицо. — Я настолько же красный, как я думаю?
— Да. И это восхитительно.
Бутч резко рассмеялся… но потом помрачнел. Надолго.
— Есть и другая причина. В смысле, с клубом… но это сумасшествие. То есть, полный бред.
— Я не боюсь. Пока ты продолжаешь говорить, честно, я ничего не боюсь.
Она уже чувствовала, как между ними растет связь… не кратковременная, которая приходит после хороших оргазмов, но потом снова приходится решать проблемы.
Эта связь была железобетонной. Каменно-твердой.
В духе я-раньше-любила-свою-половинку-а-сейчас-еще-больше.
И она поняла, что он был готов поговорить о своей сестре, потому что все его тело застыло… казалось, он перестал дышать. А потом пелена слез накрыла его прекрасные ореховые глаза.
Марисса было поднялась, чтобы подойти к нему, но Бутч резко провел рукой по воздуху.
— Не вздумай. Не прикасайся ко мне, не подходи. Если хочешь, чтобы я выговорился, ты должна дать мне пространство.
Марисса медленно опустилась на кресло. Сердце гулко билось за ребрами, и пришлось приоткрыть губы, чтобы пропустить воздух.
— Я всегда был суеверным… — сказал он тихо, словно обращаясь к самому себе. — Ну, суеверным и думал много. Рисовал всевозможные связи, которые не существуют на самом деле. Это похоже на то, что я рассказывал Аксу о перчатках. На рациональном уровне я понимаю, что не оставил на тех телах ничего своего, но… по ощущениям все иначе.
Когда он замолк, Марисса не сдвигалась с места.
— Моя сестра… — Опять прокашлялся. А потом, когда он, наконец, заговорил, его от природы хриплый голос, напоминал наждачную бумагу. — Моя сестра была хорошим человеком. У нас была большая семья, и не все хорошо относились ко мне. Она — хорошо.
Мысленно, Марисса вспомнила все, что знала о девочке: исчезновение, изнасилование, тело, обнаруженное неделю спустя. Бутч был последним, кто видел ее.
— Но у нее была и другая сторона, — сказал он. — Она тусовалась с кучей… черт, тяжело говорить… но она тусовалась со многими парнями, ты понимаешь, о чем я?
Сейчас его лицо было бледным, губы сжаты, орехово-карие глаза скрылись под веками, словно он проигрывал в голове плохие воспоминания.
Но потом он просто остановился. И когда он больше ничего не сказал, ей пришлось самой заполнить пропуски.
— Ты думаешь, что ее убили, — прошептала Марисса, — потому что она не была хорошей девушкой. Ты думаешь, что может, если бы она не занималась сексом с теми парнями, то не оказалась бы в той машине, они бы не сделали с ней то, что сделали, и она бы не умерла.