Лян ответил по обыкновению коротко:

— Да так. Не пускают его.

Но Нинка вмешалась опять.

— Ага. Его не пускают, а он не слушается. Летом еще ничего — сидит в поселке, учит молодых охотником. А как придет зима — не удержишь: возьмет жену на веревочку, станет на лыжи — и в тайгу.

Это было похоже на шутку: лес, высокие сопки, по белому снегу, жмурясь от солнце, бредет длиннобородый старик, а за ним, как коза на привязи, — закутанная в платки бабка. Петька прыснул. Глядя на него, улыбнулся и Коля. Но на самом деле ничего смешного, оказывается, не было. Майсану, сказала девчонка, уже больше восьмидесяти лет. Правление артели назначило ему пенсию и в тайгу с молодыми охотниками не пускает: боится, как бы старик там не умер. Только деду такая жизнь не в жизнь. Чтобы охотиться, он придумал брать с собой к жену. Уйдет в тайгу километров за двадцать, поставит шалаш из корья и промышляет — сам бродит по распадкам, настораживает капканы, а бабка готовит еду.

— Ну, это ладно, — сказал Петька. — А зачем он сажает старуху на веревочку? Она не хочет? Норовит убежать? Да?

— Куда убежать? Она ж привыкла, и рада. Подышу, говорит, вольным воздухом, послушаю, как шумят кедры. Веревка потому, что бабка слепая. По поселку дед водит ее за руку, а по лесу на лыжах разве так поведешь?

На другом берегу реки компания задержалась у колхозного катера, который привез товары для магазина, потопталась возле конюшни и жеребят. Когда же поднялись по скрипучей деревянной лестнице на обрыв и оказались на главной улице поселка, Нинка и Лян наперебой стали показывать:

— А это колхозная контора…

— А там почта и стадион…

— А тут больница…

Петьку с Колей ни то, ни другое, ни третье, конечно, не заинтересовало: больницы да почты были ведь в каждом селе. Но Лян, заметив это, обиделся еще больше, чем утром на огороде.

— Думаете, это пустяки? Да? — спросил он. — Думаете, нас такое всегда было? Как же! Раньше удэге шалаше жили, грамоту даже не слыхали. А теперь поселке все молодые семилетку кончили. Врач больницы — удэге, бухгалтер конторе — удэге. Есть даже писатель. Вон том домике живет. Видите синие окна?

— Ври! Писатель! — не поверил Коля. — Настоящий?

— Конечно. Какой еще?

— А какую он написал книжку? — вставил вопрос Петька.

— Обыкновенную. Сказки удэге.

— И он тоже удэге?

Этот вопрос Ляна смутил: писатель был не удэге, а нанаец. Однако товарища выручила Нинка.

— А чего — нанаец? Чего — нанаец? — зачастила она. — Не все разно, что ли? Если хотите знать, так писатели-удэгейцы тоже есть. Да! Даже Ляновы родственники. Вот! Расскажи им, Лян, про книжку, которая в школьной библиотеке.

— Про какую книжку? — взглянул Петька на Ляна. — Правда это?

— Конечно, правда, — все еще обижаясь, подтвердил тот. — «Там, где бежит Сукпай» — вот какая книжка. Написал Джанси Кимонко. Мой родич.

— А какой родич? Дядя, брат, дедушка?

— Нет. Человек одного рода.

— Почему — рода?

— Потому. Каждая фамилия удэге значит род. Канчуга — род. Кялундзига — род. Кэмэнка — тоже. Джанси да я — Кэмэнка.

— Ишь как! Но Джанси же не Кэмэнка, а Кимонко. Ты сам сказал.

— Нет. Так написали книжке русские. Правильно надо — Кэмэнка.

Осмотр поселковых диковинок, работа на огороде да всякие тары-бары-растабары отняли у мальчишек все утро. Петька с Колей заметили это, лишь пообедав. И, конечно, сразу же засобирались к геологам. Лян пробовал удержать их, говорил, что лучше всего пойти к геологам вечером, но беглецы не соглашались. Мало ли что может случиться с людьми до вечера? Вдруг дядя Егор и Вася вернутся не завтра или послезавтра, а уже сегодня? Может получиться и так, что нужный тебе человек уйдет вечером в кино и не захочет тратить время на разговоры.

На знакомой поляне в этот раз было шумно. В дальнем конце, корчуя пни, натужно рычал трактор. Чуть ближе тарахтела, пуская дымок, передвижная электростанция, трещали, круша породу, отбойные молотки, ухали кувалды.

Не зная, к кому обратиться, ребята остановились у площадки, на которой монтировали какое-то сооружение. Огороженное деревянными щитами и решеткой, оно напоминало большой железный станок. Рядом громоздились пять или шесть мощных дизелей, а на тонких металлических подпорках лежала собранная из труб ферма, похожая на поваленную телевизионную вышку.

— А это вышка и есть, — охотно объяснил мальчишкам рабочий, копавший огромную яму. — Только не телевизионная, а буровая. Мы ведь ищем нефть.

— Нефть? А почему вышка лежит? Она же должна стоять торчком?

— Будет и стоять. Сейчас ее пока собирают. А соберут — зацепят за верхушку тросом, поднимут.

Петька попросил рассказать, как бурят скважины.

— Да рассказать-то что! Не жалко, — берясь за лопату, сказал рабочий. — Только на слух такую штуковину вам не понять. Сходите лучше вон к той треноге да поглядите собственными глазами. То ведь не просто тренога, а вышка тоже. Только поменьше. И не для нефти, а для воды.

Срубленная из толстых бревен тренога, о которой говорил дядька, стояла неподалеку. Низ ее был забран досками и представлял собой как бы сарайчик. Впереди, у самой двери этого сарайчика, стоял станок, а сзади деловито постукивал и фыркал дизель. Обе машины, соединенные широким и толстым ремнем, дружно вращали поставленную вертикально трубу, и эта труба на глазах уходила в землю. За установкой присматривали двое рабочих. Один из них вышел покурить и, не торопясь, объяснил ребятам, как крепится труба вверху, как грызет землю. Показал вынутые из нее глиняные и каменные колбаски.

Решив, что перед ним как раз и есть человек, с которым следует посоветоваться, Петька достал камни. Но бурильщик на них даже не глянул.

— По этой части, дружки, я вам не советчик, — придавливая окурок каблуком, сказал он. — Да и другие, кто тут есть, разбираются в камнях не лучше. Придется подождать Константина Матвеевича.

Константином Матвеевичем звали начальника геологического отряда. Он с утра ушел с товарищами в тайгу и возвратился в лагерь лишь часов в пять пополудни. Заждавшиеся и уже заскучавшие от безделья приятели встретили его у самых палаток.

Но начальник отряда заметил их не сразу. Сначала сбросил рюкзак, разделся и долго умыкался за кухней. Потом разговаривал с рабочими, отдавал какие-то распоряжении, посвежевший и довольный, появился перед ребятами минут через тридцать.

— Ого! Да тут, оказывается, гости! Полпреды молодого поколения, так, что ли? — притворно удивился он, поглаживая розовую лысину.

Петька, выступив вперед, принялся излагать свое дело. Константин Матвеевич послушал, шевельнул густыми бровями и поднял руку:

— Стоп, стоп, приятель! Соловьев баснями не кормят. Идемте-ка в столовую да пообедаем. А заодно и разберем, какая у вас там докука.

Пока он обедал (приятели от угощения отказались), Петька и Коля раскладывали на столе камни и рассказывали, как их нашли. Константин Матвеевич кивал головой, изредка задавал вопросы. А когда мальчишки умолкли, сказал:

— Та-а-ак… Решили, значит, осчастливить человечество? Да?

— Как осчастливить? — не понимая, куда клонит геолог, спросил Петька.

— Ну как же? Сбежали из дому, поколесили три дня по тайге и готово: получайте открытие! Стройте, мол, шахты да рудники, а нам даешь славу. Так, что ли? Герои!

Петька, конечно, надулся. Столько мотаться по дебрям, от всей души стараться для государства и вдруг…

— Смеетесь, да? Мы ж делали дело. Видали вон, сколько камней?

Константин Матвеевич скользнул взглядом по коллекции.

— Что же? Камней в тайге бери хоть вагоны. А толку? Надо же точно звать, где залегает порода, сколько ее, что находится рядом. Полагается вести подробные записи. А вы что скажете?

Геолог взял камень.

— Этот где взяли?

— Возле того ручья, в котором ловили ленков, — припомнил Петька.