Наконец пришла секретарша и сообщила, что совещание еще не кончилось и что ее начальник, к сожалению, не сможет сегодня меня принять.

Что ж, ладно… Я отправился домой. Мне за это платят, а в остальном – мое дело маленькое.

В метро, на станции «Севр-Бабилон», я увидел странную надпись, выведенную кем-то на стене:

Я подумал: кто же он, этот человек, так хорошо осведомленный о замыслах Всевышнего?

Глава 8

Обычно в выходные я ни с кем не общаюсь. Сижу дома, занимаюсь уборкой; впадаю в легкую депрессию.

Однако в эту субботу, между восемью и одиннадцатью часами вечера, у меня назначена встреча. Я ужинаю с моим другом-священником в мексиканском ресторане. Ресторан хороший; с этим всё нормально. Но вот мой друг… По-прежнему ли он мне друг?

Мы вместе учились; нам было по двадцать лет. Совсем молодые люди. Теперь нам тридцать. Он, получив диплом инженера, пошел в семинарию – выбрал свой путь. Сейчас он приходский священник в Витри. Приход не из легких.

Я ем лепешку с красной фасолью, а Жан-Пьер Бюве говорит со мной о сексуальности. По его мнению, интерес, который наше общество якобы испытывает к эротизму (уделяя ему столько места в рекламе, в иллюстрированных журналах, во всех средствах массовой информации вообще), на самом деле чисто напускной. В действительности большинству людей эта тема быстро приедается; но они утверждают обратное: такое вот занятное ханжество наизнанку.

И он принимается излагать мне свою теорию. Наша цивилизация, говорит он, страдает от истощения жизненной силы. В век Людовика XIV, когда аппетит к жизни был велик, официальная культура упорно и последовательно ниспровергала наслаждение, отрицала власть плоти, настойчиво напоминала о том, что мирская жизнь может дать только несовершенные радости, что единственный источник истинного счастья – в Боге. Сегодня, утверждает он, никто не стал бы и слушать подобные суждения. Мы не можем обойтись без пикантных историй о любви, без эротизма, ибо нам необходимо снова и снова слышать, как упоительна и волнующа жизнь: потому, разумеется, что сами мы в этом слегка сомневаемся.

У меня такое впечатление, что он видит во мне яркий пример этого самого истощения жизненной силы. Ни сексуальности, ни честолюбия, ни даже простой тяги к развлечениям. Не знаю, что ему ответить; по-моему, все кругом такие же. Я считаю себя нормальным. Ну, может, и не полностью, но кто же полностью нормален, а? Скажем так нормальным на восемьдесят процентов.

Поскольку я должен что-то ответить, я замечаю, что в наше время каждый человек в тот или иной момент своей жизни неизбежно ощущает себя неудачником. Тут наши мнения совпадают.

Разговор не клеится. Я через силу ем слипшуюся вермишель. Он советует мне обратиться к Богу либо сходить к психоаналитику; от такого сближения меня передергивает. Он развивает свою мысль, моя ситуация его беспокоит; очевидно, ему кажется, что я – на пороге беды. Я одинок, слишком уж одинок; а это, по его мнению, противно природе.

Мы выпиваем по рюмке, и он раскрывает карты. Он считает, что выход – это Иисус, источник жизни. Жизни наполненной, живой. «Ты должен признать свою божественную природу!» – восклицает он; люди за соседним столиком оборачиваются. Я чувствую усталость; у меня впечатление, что мы с ним зашли в тупик. На всякий случай я улыбаюсь. У меня не так уж много друзей, и этого друга терять не хотелось бы. «Ты должен признать свою божественную природу…» – повторяет он уже не так громко; я обещаю, что постараюсь превозмочь себя. Говорю еще какие-то фразы, пытаюсь восстановить консенсус.

Напоследок – чашка кофе, и мы расходимся по домам. В сущности, это был приятный вечер.

Глава 9

Шесть человек сидят за овальным столом, стол красивый, под красное дерево. Темно-зеленые шторы на окнах задернуты, словно находишься в небольшой гостиной. У меня вдруг возникает предчувствие, что совещание продлится все утро.

У первого представителя министерства сельского хозяйства голубые глаза. Он молод, носит маленькие круглые очки, надо полагать вчерашний студент. Несмотря на свою молодость, он производит более чем серьезное впечатление. Во время совещания он будет постоянно делать какие-то записи, иногда в самые неожиданные моменты. Это явно начальник, если не сейчас, так в будущем.

Второй представитель министерства – мужчина средних лет, со шкиперской бородкой, как у строгих наставников в детском комиксе «Клуб Пяти». Похоже, он имеет большое влияние на Катрин Лешардуа, сидящую рядом с ним. Это теоретик. Во всех своих выступлениях он будет призывать нас к порядку, напоминать, сколь важна методология, а если взять шире – как важно всё обдумать перед тем, как начать действовать. В данной ситуации эти призывы непонятны: что тут обдумывать, если программное обеспечение уже куплено, – однако я не решаюсь высказаться. Я сразу почувствовал, что не нравлюсь этому человеку. Как завоевать его расположение? И я решаю: при каждом его выступлении буду ему поддакивать с глуповато-восторженным видом, как будто он раскрыл передо мной бездны премудрости. Тогда он наверняка подумает, что я – очень исполнительный молодой человек, готовый по его приказу устремиться в нужном направлении.

Третий представитель министерства – Катрин Лешардуа. Сегодня она, бедненькая, вроде как погрустнела; от ее прежней воинственности ничего не осталось. Маленькое некрасивое личико насуплено, она то и дело протирает очки. Не исключено даже, что она плакала; вполне могу представить себе, как утром, одеваясь в одиночестве, она вдруг разражается рыданиями.

Четвертый представитель министерства – прямо карикатура на деятеля социалистической аграрной партии; он в сапогах и в теплой куртке с капюшоном, словно только что вернулся с полевых работ; у него окладистая борода, он курит трубку; не хотелось бы мне быть его сыном. На столе перед ним выложена напоказ книга под названием «Освоение новых технологий в сыроваренной промышленности». Не понимаю, что он тут делает, – ведь явно ничего не смыслит в обсуждаемой теме; должно быть, это представитель рядовых аграриев. Как бы там ни было, он, по-видимому, поставил себе целью накалить атмосферу и спровоцировать конфликт частыми замечаниями насчет «бесполезности таких совещаний, которые в итоге ничего не дают», или же «компьютерных программ, которые подбирают в министерстве кабинетные работники и в которых совершенно не учитываются реальные потребности тружеников полей».

Напротив него сидит сотрудник моей фирмы, который неутомимо – и на мой взгляд, довольно-таки неуклюже – парирует его замечания, притворяясь, будто думает, что тот нарочно всё преувеличивает, то есть просто-напросто шутит. Этот человек – один из моих начальников; кажется, его зовут Норбер Лежайи. Я не знал, что он будет на этом совещании, и не могу сказать, чтобы меня радовало его присутствие. Физиономия и манеры у него в точности как у свиньи. Он не упускает ни малейшей возможности посмеяться – долгим сальным смехом. Когда он не смеется, то не спеша потирает руки. Он полный, даже тучный, и обычно я с трудом переношу его ничем не оправданное самодовольство. Но сегодня утром я чувствую себя очень хорошо, и раза два я даже рассмеюсь вместе с ним, когда он сострит.

Во время совещания в комнате будет эпизодически появляться еще один, седьмой участник, внося оживление в рабочую обстановку. Это начальник «отдела разработок по информатике» министерства сельского хозяйства, с которым я разминулся позавчера. Кажется, что он прямо-таки задался целью воплотить в себе особо динамичный тип молодого, напористого руководителя. В этом отношении он намного превзошел всё, что мне когда-либо приходилось видеть. Рубашка у него расстегнута, словно ему некогда было даже застегнуться, галстук сбился набок, словно от стремительного движения вперед. В самом деле, он не ходит по коридорам, а носится. Он бы летал, если бы мог. Лицо у него лоснится от пота, волосы взлохмаченные и влажные, как будто он только что вылез из бассейна.