– Это очень долго рассказывать, – прошелестела Эфимия. – Меня помогла Родоклея.

– Родоклея?! – Тимандра так резко повернулась к сводне, что чуть не упала.

Зато упала та – на колени. И молящее сложила руки:

– Идомена, девочка моя… Кора… Прости…

Тимандра протянула руку и погладила Родоклею по седой голове:

– Мне не за что прощать тебя. А за спасение Эфимии я сама встану перед тобой на колени – в знак благодарности!

– Я буду молить о приюте при школе гетер! – захныкала старая сводня. – Я вам пригожусь!

– Думаю, верховная жрица тебе поможет, – улыбнулась Тимандра. – Ведь она знакома с тобой еще по Афинам. Она рассказывала, что с твоей помощью нашла жену одному человеку… Хоресу Евпатриду…

– Хорес Евпатрид! – слабым голосом вскричала Эфимия. – Мы чуть не забыли, Родоклея! Мы чуть не забыли, что Фирио хочет его убить!

Коринф, Южная окраина, булевтерий

Слугам архонта пришлось потрудиться, чтобы вместить в не слишком большой внутренний двор булевтерия столько гостей, да еще устроить поудобнее, тем более, что это был тот редкий случай, когда вместе собирались и мужчины, и женщины. В театрах было гораздо проще: народ вперемежку садился на скамьях амфитеатра, – а здесь все же предполагалось задать небольшой пир. Весь двор был поделен на три части: первая – помост для выступлений танцоров, актеров и музыкантов, справа – столы для мужчин с апоклинтрами вокруг них, слева – это была самая маленькая часть – столы для женщин и стулья, на которых предстояло сидеть жрицам и избранным супругам самых именитых горожан.

Все приглашенные женщины были столь почтенных лет, что верховная жрица храма Афродиты среди них казалась просто юной девушкой! Однако мужчины, которых, как всегда, раззадорило вино, прекрасно знали, что, если верховная жрица отдается кому попало на ступенях своего храма во дни Афродиты, то сейчас она не менее неприкосновенна, чем прабабушка архонта, а потому даже взглядом, исполненным похоти, ее нельзя оскорбить. И мужчины с нетерпением ждали, когда начнется представление, чтобы хоть немного повеселиться.

Однако сначала отзвучали все пылкие речи, которыми обычно напутствуются люди, решившие выступить в военный поход. Пока не было высказано ни слова о том, что Коринф, скорее всего, примет сторону Спарты против Афин, чтобы потеснить этих гордецов. Сейчас главное было – собрать боеспособное войско… которому пока еще безразлично, на чьей стороне сражаться, лишь бы победа принесла больше выгод великому городу Коринфу!

Наконец пир закончился, рабы убрали со стола еду, оставив только кратеры с вином.

Помост заполнили актеры театра Диониса, которые разыграли короткое представление из истории Коринфа. Речь в нем шла о том, как синевласый Посейдон и сияющий Гелиос, бог солнца, перессорились из-за власти над Истмом. [110] Рассудить свой спор они позвали гекатонхейра [111] Эгеона по прозвищу Бриарей, то есть Могучий.

Бриарей славился не только силой, но и умом. Он присудил Посейдону Истм с омывающими его морями, а Гелиосу – Акрокоринф. Все остались довольны. Впрочем, Гелиос вскоре подарил Акрокоринф Афродите – в знак своей любви, на которую Афродита охотно ответила.

Переложил эту историю в стихи один из известнейших поэтов, Аристодемус Коринфский, и, когда его пэзо [112] ставили на сцене театра Диониса, она выглядела весьма внушительно, потому что каждый хорег [113] считал своим долгом соорудить достоверный наряд для актера, которому предстояло играть сторукого и пятидесятиглавого Бриарея, а также подобрать на роль Афродиты самого изящного и женственного актера с нежным голосом. Однако помост, воздвигнутый в булевтерии, был гораздо меньше, чем сцена театра Диониса, поэтому актеры вышли без грима и костюмов, чтобы только прочесть прекрасные стихи Аристодемуса Коринфского.

Зрители, впрочем, остались вполне довольны и теперь с нетерпением ждали выступления музыкантов и юных аулетрид.

Чтобы гости, выпившие уже немало, не шумели слишком громко и не заглушали музыку и речь актеров, за порядном следили общественные рабы, стражники архонта. Полсотни их было отряжено сюда. Часть стояла вдоль стен, часть расхаживала по залу, держа руку у пояса, на которых висели их короткие широкие ножи. Вокруг булевтерия, конечно, тоже была выставлена небольшая охрана.

Сумерки еще не наступили, солнце только-только начало клониться к закату. Вокруг булевтерия бродили и любопытные, и уже успевшие весело подгулять мореходы и их девки (по виду – портовые порны самого низменного пошиба). Сводни так и шныряли близ главного входа, надеясь увлечь гостей архонта, когда закончится пир, прелестями гетер, которым служили. Кое-какие зеваки пытались прорваться на пир, но были отправлены прочь весьма бесцеремонно.

Тимандра обошла здание со всех сторон и, заметив приоткрытую калитку, попыталась в нее проскользнуть, однако была небрежно отброшена могучим стражником. Вообще-то он толкнул девушку лишь слегка и пошел дальше, в обход булевтерия, но Тимандре этого оказалось вполне достаточно, чтобы улететь в кусты, окружавшие ограду. Наверное, она крепко ушиблась бы о землю, однако угодила на что-то мягкое. Это был человек, который, видимо, решил поспать под едва расцветающей глицинией, хотя весна еще только начиналась и ночи стояли довольно прохладные.

Тимандра начала было выбираться из кустов, как вдруг почувствовала, что у нее мокрая рука. Брезгливо взглянула на нее – и отчетливо различила что-то темное. Поднесла ладонь к носу… да ведь это кровь! У человека была перерезано горло!

Городская охрана каждую ночь подбирала в закоулках и на берегу моря трупы, к этому все привыкли, однако Тимандра все же вернулась к мертвому человеку и, испуганно расширив глаза, всмотрелась в него.

На его мощном мускулистом теле была только набедренная повязка. Ни хитона, ни плаща, ноги босые… Рядом валялся большой кусок черной, жесткой, криво обрезанной кожи.

У мужчины были гладко причесанные волосы до плеч с челкой до самых бровей. И… девушка тихо ахнула, увидев татуировку в виде буквы каппа на руке!

Да это же один из общественных рабов, стражников архонта!

Тимандра громко всхлипнула от страха и выбралась из кустов. Она хотела закричать и кликнуть стражника, однако именно сейчас рядом не было ни одного из них! Зато боковая калитка, от которой ее только что отшвырнули, уже никем не охранялась.

И Тимандра, отважившись, проскользнула в эту калитку.

Шум, смех, рукоплескания, звуки музыки оглушили ее! Тимандра было отпрянула, съежилась, зажмурилась, но, решившись приоткрыть глаза, обнаружила, что она притулилась около помоста, на котором разместились музыканты. Они играли, а перед ними танцевала Лавиния.

Тоже мне, танец, с презрением подумала Тимандра. Впрочем, ничему другому аулетриды пока не успели научиться, а кордак – почти непристойный танец – у Лавинии получался куда лучше, чем у других, потому что она обладала роскошными формами. Тело ее волнующе сотрясалось, мужчины были в восторге, а женщины поглядывали на них со снисходительным терпением. Сегодня, в такой знаменательный день, многое можно было простить!

Впрочем, Тимандра пришла сюда не Лавинией любоваться. Она изо всех сил всматривалась в лица гостей, скользнула взглядом по Никарете, сидевшей слева от помоста, посмотрела правей – и наконец увидела Хореса!

Только теперь, глядя на него, живого, рассеянно подносящего к губам килик с вином и хмуро глядящего куда-то в пустоту, Тимандра ощутила, какой ужас сковывал ее, стискивал горло и мешал толком вздохнуть с тех самых пор, как она узнала, что замыслила Фирио. Девушка хотела бы броситься к Хоресу, оплести его бедра ногами и слиться с ним. Она хотела бы подойти и встать с ним рядом, глядя снизу вверх в его серые, всегда мрачные глаза. Она хотела бы навеки остаться вот здесь, у помоста, чтобы Хорес не видел ее, а она могла бы ласкать взглядом его лицо, плечи, руки, которые небрежно поигрывали киликом. Красное вино выплеснулось на его нарядный белый гиматий с синей каймой, а он словно бы и не заметил ничего!