Павел Сергеевич. Кто Лжедимитрий? Я Лжедимитрий? Я? Товарищи! Я народный трибун. У меня мозоли. Поглядите, какие у меня на руках мозоли. Но это еще что, а вот какие у меня на ногах мозоли, вы себе даже представить не можете.
Иван Иванович. Докажите.
Павел Сергеевич. И докажу.
Иван Иванович. Чем?
Павел Сергеевич. А вот позовите сюда Чичерина и спросите его, коммунист я, товарищи, или нет.
Автоном Сигизмундович. Вы напрасно рискуете, гражданин, у него мандат.
Иван Иванович. Где мандат?
Автоном Сигизмундович (вынимает из портфеля). Вот.
Иван Иванович (хватает бумагу). Теперь вы мне, граждане, все попались.
Павел Сергеевич. Держите его, держите! Куда вы? Куда вы?
Иван Иванович. В милицию, граждане, в милицию! (Убегает).
Павел Сергеевич. Спасите! Спасите!
Все. Спасите!
— Спасите!
Павел Сергеевич. Погиб! Погиб! Повесят меня!
Олимп Валерианович. Как — повесят? Разве вас можно вешать, товарищ?
Надежда Петровна. Павлушенька, что с тобой?
Павел Сергеевич. Православные христиане, ведь мандат-то я себе сам написал.
Варвара Сергеевна. Кланяйтесь маме, я умираю.
Олимп Валерианович. Сам? Как — сам? Но вы все-таки коммунист?
Павел Сергеевич. Нет, товарищи. Я вообще…
Олимп Валерианович. Как — вообще?
Павел Сергеевич. Я, товарищи, вообще такой разносторонний человек.
Олимп Валерианович. Кончено. Все погибло. Все люди ненастоящие. Она ненастоящая, он ненастоящий, может быть, и мы ненастоящие?!
Автоном Сигизмундович. Что люди, когда даже мандаты ненастоящие.
Ариадна Павлиновна. Товарищи, меня нельзя арестовать, у меня дети, вот Тося и Сюся, крошки.
Степан Степанович. Все мы, гражданка, крошки.
Павел Сергеевич. Мамаша, скажите им, что я дурак, скажите им, что я глупый, дураков, мамаша, может, не вешают.
Надежда Петровна. Не поверят они, Павлушенька, не поверят.
Павел Сергеевич. Поверят, маменька, ей-богу, поверят.
Все. Идут!
— Погибли!
— До отказа погибли.
— Что? Что?
Те же и Иван Иванович, садится на стул и рыдает.
Олимп Валерианович. Что? Что?
Иван Иванович. Отказываются.
Олимп Валерианович. Что отказываются?
Иван Иванович. Арестовать вас отказываются.
Пауза.
Павел Сергеевич. Мамаша, если нас даже арестовать не хотят, то чем же нам жить, мамаша? Чем же нам жить?
САМОУБИЙЦА
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ПОДСЕКАЛЬНИКОВ СЕМЕН СЕМЕНОВИЧ.
МАРИЯ ЛУКЬЯНОВНА — его жена.
СЕРАФИМА ИЛЬИНИЧНА — его теща.
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ КАЛАБУШКИН — их сосед.
МАРГАРИТА ИВАНОВНА ПЕРЕСВЕТОВА.
СТЕПАН ВАСИЛЬЕВИЧ ПЕРЕСВЕТОВ.
АРИСТАРХ ДОМИНИКОВИЧ ГРАНД-СКУБИК.
ЕГОРУШКА (ЕГОР ТИМОФЕЕВИЧ).
НИКИФОР АРСЕНТЬЕВИЧ ПУГАЧЕВ — мясник.
ВИКТОР ВИКТОРОВИЧ — писатель.
ОТЕЦ ЕЛПИДИЙ — священник.
КЛЕОПАТРА МАКСИМОВНА.
РАИСА ФИЛИППОВНА.
СТАРУШКА.
ОЛЕГ ЛЕОНИДОВИЧ.
МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК — глухонемой, ЗИНКА ПАДЕСПАНЬ, ГРУНЯ, ХОР ЦЫГАН, ДВА ОФИЦИАНТА, МОДИСТКА, ПОРТНИХА, ДВА ПОДОЗРИТЕЛЬНЫХ ТИПА, ДВА МАЛЬЧИКА, ТРОЕ МУЖЧИН, ЦЕРКОВНЫЕ ПЕВЧИЕ — ХОР, ФАКЕЛЬЩИКИ, ДЬЯКОН, ДВЕ СТАРУШКИ, МУЖЧИНЫ, ЖЕНЩИНЫ.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Комната в квартире Семена Семеновича. Ночь.
На двуспальной кровати спят супруги Подсекальниковы — Семен Семенович и Мария Лукьяновна.
Семен Семенович. Маша, а Маша! Маша, ты спишь, Маша?
Мария Лукьяновна. (кричит). А-а-а-а-а…
Семен Семенович. Что ты, что ты — это я.
Мария Лукьяновна. Что ты, Семен?
Семен Семенович. Маша, я хотел у тебя спросить… Маша… Маша, ты опять спишь? Маша!
Мария Лукьяновна. (кричит). А-а-а-а-а…
Семен Семенович. Что ты, что ты — это я.
Мария Лукьяновна. Это ты, Семен?
Семен Семенович. Ну да, я.
Мария Лукьяновна. Что ты, Семен?
Семен Семенович. Маша, я хотел у тебя спросить…
Мария Лукьяновна. Ну… Ну, чего ж ты, Семен… Сеня…
Семен Семенович. Маша, я хотел у тебя спросить… что, у нас от обеда ливерной колбасы не осталось?
Мария Лукьяновна. Чего?
Семен Семенович. Я говорю: что, у нас от обеда ливерной колбасы не осталось?
Мария Лукьяновна. Ну знаешь, Семен, я всего от тебя ожидала, но чтобы ты ночью с измученной женщиной о ливерной колбасе разговаривал — этого я от тебя ожидать не могла. Это такая нечуткость, такая нечуткость. Целые дни я как лошадь какая-нибудь или муравей работаю, так вместо того, чтобы ночью мне дать хоть минуту спокойствия, ты мне даже в кровати такую нервную жизнь устраиваешь! Знаешь, Семен, ты во мне этой ливерной колбасой столько убил, столько убил… Неужели ты, Сеня, не понимаешь: если ты сам не спишь, то ты дай хоть другому выспаться… Сеня, я тебе говорю или нет? Семен, ты заснул, что ли? Сеня!
Семен Семенович. А-а-а-а-а…
Мария Лукьяновна. Что ты, что ты — это я.
Семен Семенович. Это ты, Маша?
Мария Лукьяновна. Ну да, я.
Семен Семенович. Что тебе, Маша?
Мария Лукьяновна. Я говорю, что если ты сам не спишь, то ты дай хоть другому выспаться.
Семен Семенович. Погоди, Маша.
Мария Лукьяновна. Нет уж, ты погоди. Почему же ты в нужный момент не накушался? Кажется, мы тебе с мамочкой все специально, что ты обожаешь, готовим; кажется, мы тебе с мамочкой больше, чем всем, накладываем.
Семен Семенович. А зачем же вы с вашей мамочкой мне больше, чем всем, накладываете? Это вы незадаром накладываете, это вы с психологией мне накладываете, это вы подчеркнуть перед всеми желаете, что вот, мол, Семен Семенович нигде у нас не работает, а мы ему больше, чем всем, накладываем. Это я понял, зачем вы накладываете, это вы в унизительном смысле накладываете, это вы…
Мария Лукьяновна. Погоди, Сеня.
Семен Семенович. Нет уж, ты погоди. А когда я с тобой на супружеском ложе голодаю всю ночь безо всяких свидетелей, тет-а-тет под одним одеялом, ты на мне колбасу начинаешь выгадывать.
Мария Лукьяновна. Да разве я, Сеня, выгадываю? Голубчик ты мой, кушай, пожалуйста. Сейчас я тебе принесу. (Слезает с кровати. Зажигает свечку, идет к двери.) Господи, что же это такое делается? А? Это же очень печально так жить. (Уходит в другую комнату).
Темно. Семен Семенович молча лежит на двуспальной кровати.
В комнату возвращается Мария Лукьяновна. В одной руке у нее свеча, в другой — тарелка. На тарелке лежат колбаса и хлеб.
Мария Лукьяновна. Тебе, Сенечка, как колбасу намазывать: на белый или на черный?
Семен Семенович. Цвет для меня никакого значения не имеет, потому что я есть не буду.
Мария Лукьяновна. Как — не будешь?