— Пусть не щадят! — вспыхнул Хагу. — Верно говорят на Востоке: не страшно, что дом сгорел, зато клопы сдохли!

Юсэк попробовал присесть — ему это удалось. Скрипя половицами, Хагу вышагивал по избе и что-то бормотал под нос. Следя за ним, Юсэк старался понять этого обозленного человека. Кто он? Враг комиссара Синдо. Стало быть, недруг Ира, а раз так, он не может быть и его, Юсэка, другом. Однако Юсэка сейчас занимало не это, а вторжение японцев в Россию. Рушились последние надежды устроить жизнь в этой стране. Он бежал от нищеты, покинув больного отца, ушел, чтобы избавиться от назойливого Санчира и его жандармского шефа, пытавшихся превратить его из лошади в собаку-ищейку. И что же? Убегая от хвоста дракона — угодил в пасть? А бедная Эсуги еще ничего не знает. Что он скажет ей при встрече?..

— Вы уверены, что японцы будут драться с русскими? — спросил он. — Разве им мало Кореи?

— А зачем бы они тогда пожаловали сюда? Конечно, будут. И не столько за эту богатую землю, сколько за то, чтобы разделаться с такими, как Синдо.

— Но ведь русские сильные. Неужто так просто уступят свою большую землю, как это сделали корейские власти? Неужто не выстоят, не осилят?

— Боюсь, что нет, — ответил Хагу мрачно.

— Боитесь?

— Да, боюсь, — повторил Хагу. — А болтал я по злобе. В гневе язык не подчинен человеку. Ведь и мои родители пришли сюда из Кореи, чтобы найти пристанище. Поверь — совсем нелегко на чужбине гнездо вить. Свили. Тем и досадней, что сестра разорила и развеяла по ветру дом своих предков. Конечно, нужно защищать землю, которая приютила тебя, кормила лучше, чем родная. Я совсем не против сестры, пусть воюет. Но не с братом, который вынянчил ее, вложил в нее душу. Да какой же я ей враг?! Там ее враг! — Хагу показал в окно. — Он жесток. Только битый может понять тяжесть самурайских дубинок. А мои предки были биты, и не раз. — Хагу замолк.

За окном шумел лес и тревожно ржали лошади. Из-за двери доносилась незнакомая речь. Вскоре в избу вбежал мужчина. Он был громадного роста, с русым взлохмаченным чубом и такой же нечесаной густой бородой. Ватная тужурка на нем была затянута веревкой, из-под которой торчало дуло какого-то оружия. Из широкого голенища сапога торчал кнут. Большими жилистыми руками он мял шапку и что-то быстро сообщал Хагу, кивая на улицу. Юсэк его не понимал, но, судя по выражению лица Хагу, догадывался, что весть не из добрых.

— Ну, давай поправляйся, — торопливо сказал Хагу, направляясь к двери.

— Так кто же вы, Хагу, — красный или белый? — вдогонку спросил Юсэк.

Тот задержался и, не зная, что ответить, усмехнулся.

— Все такой же — желтый, — сказал он, закрывая за собой дверь.

Послышался топот копыт, потом все стихло, и лишь по-прежнему за стеной шумел лес да изредка где-то над головой тревожно горланила ворона.

Времени, с тех пор как ушел Хагу, прошло много. Воображение и память уносились на берег далекого моря к бездыханному телу старика, погружающегося в пучину. Иногда ему казалось, что он слышит голос Бонсека, повествующего о своей смерти, в которой виноват он, Юсэк. Перед глазами возникало скорбное лицо тетушки Синай, которая шершавой рукой гладила неподвижное лицо отца. Он видел Санчира и жандарма, видел Хэ Пхари и старуху разбойницу, идущих по тайге в поисках его и Эсуги. И вся эта почти осязаемая вереница картин заслонялась зловещим огнем… Юсэк чувствовал, что не спит, но не мог прервать этот бред. Он лежал мокрый от пота, бормоча какие-то несвязные слова.

Скрипнула дверь, и в избу осторожно вошла Эсуги. Увидев Юсэка, лежащего на топчане, она подлетела к нему и слабой рукой коснулась его лица.

— Юсэк, мой милый, — прошептала Эсуги, с тревогой разглядывая его. — Мне сказали, что ты здесь. Я не верила. О как я счастлива! Тебе все еще плохо? А мне, видишь, лучше. — Она присела рядом, положила руку ему на грудь.

Он сдавил ее, и она, ощутив слабое пожатие, поняла, что ей не следует его беспокоить.

— Заморился я немного. Но уже проходит, — сказал Юсэк тихо. — Наверное, лекарство помогло.

— Какое лекарство? — испугалась Эсуги.

— Не знаю. Хозяин дал. Я сначала боялся его проглотить, а как подумал, что тебе придется меня нести, принял. Ты смогла бы меня тащить?

— Конечно, — не задумываясь, ответила Эсуги. — Но куда? Разве мы не пришли в Россию? Я сама видела русских.

— Мы в России, но еще не у своих, — сказал Юсэк.

— А где наши?

— Неподалеку отсюда, — ответил Юсэк неуверенно, полагая, что Ир, если с ним ничего не случилось, ушел воевать с японцами.

Неуверенность в его голосе Эсуги заметила сразу же.

— Ты, наверное, что-то от меня таишь? — пытливо всматриваясь в его глаза, сказала она. — Кто тебе сообщил об этом?

— Хагу — хозяин избы.

Эсуги успокоилась, но вдруг вскочила и строго сказала:

— Никуда отсюда больше не пойдем. Беда обошла нас обоих, и не нужно за ней гоняться. Разве нам здесь-плохо? Хозяин, видать, тоже добрый, как и хозяйка, — лекарство тебе дал. А эта русская женщина такая же сердечная, как и жена Сонима: глядит на меня и все время почему-то вздыхает. И обед тебе приготовила. — С этими словами она выбежала из избы и скоро вернулась с корзиной. Пододвинув к лежаку табурет, она выложила из корзины хлеб, картошку и сало, принялась кормить Юсэка, приговаривая: — Русское небо оказалось ко мне более жалостливым, чем наше. Видишь, какая я здоровая. И ты тоже скоро поправишься. А дядю Ира мы найдем позже.

— Ты сама хоть ела что-нибудь? — перебил ее Юсэк.

— Нет еще, — призналась Эсуги.

— Тогда — ешь.

Взяв с табурета краюху ржаного хлеба, она отломила кусочек, положила себе в рот.

— Вкусно?

— Ага, — кивнула Эсуги, хотя хлеб показался ей очень кислым.

— Все равно лучше чумизы, — сказал Юсэк, заметив, что Эсуги с трудом проглатывает хлеб. — Ты салом заедай, тогда вкусней.

Эсуги кивала головой и ела теперь без притворства. С тех пор как их подобрали люди Хагу, она не выпила и глотка воды Ее поместили в другую половину дома, где было тепло из-за кухонной печи. Очнувшись, она увидела русскую женщину, которая предложила ей чаю. Строгое лицо, незнакомая речь и вся обстановка избы с висящими на толстых бревенчатых стенах рогами и шкурами каких-то зверей пугали ее. И каждый раз, когда женщина пыталась заговорить с нею, она пряталась под одеяло и лежала до тех пор, пока та не уходила из избы. Но сегодня она усмирила свой страх, увидев собранную в корзине еду, которую хозяйка попросила отнести Юсэку. Услышав его имя, Эсуги сразу же обрадовалась и поднялась с кровати…

— А трудно научиться говорить по-русски? — вдруг спросила Эсуги.

— Наверное, нет. Здесь все корейцы хорошо разговаривают по-ихнему. И дядя Ир тоже. Иначе нельзя. Научимся и мы.

— А как же пока общаться с ними? Не можем же мы на их внимание отвечать молчанием? Что они подумают?

— Пока отвешивай поклоны, — посоветовал Юсэк. — Придерживайся наших обычаев.

Совет, данный Юсэком, не понравился Эсуги. Она умела угождать, но ей это было отвратительно. Не смея разогнуть спину, стояла она перед Хэ Пхари в ожидании конца его трапезы, кланялась вечерами, освежая его ноги душистой водой, ночами склонялась перед Буддой, прося избавления от маклера. Поклониться можно только хорошему человеку.

Юсэк почувствовал себя гораздо лучше. Сбросив с себя ватник, попытался встать. Увидев его ноги, Эсуги пришла в ужас: они были покрыты волдырями.

— И ты еще куда-то собрался идти с такими ногами! — возмутилась она.

— Не забывай, что я — рикша, — сказал Юсэк, присаживаясь. — Рикша без волдырей на ногах ничего не стоит. Ни один уважающий себя янбани не сядет в его коляску. Не любят они белоножек. — И, заметив развалившиеся башмаки, с сожалением добавил: — Ноги заживут, а обувь жалко.

Он заставил себя встать. Сделав несколько шагов, остановился. Ему показалось, что ноги ступают по колючим ветвям хвои. Но, превозмогая боль, пошел дальше. Шаг, еще шаг — и он упал. Эсуги помогла подняться и доползти до лежака, потом побежала на кухню, схватила за руку хозяйку, потянула за собой. Показывая ноги Юсэка и едва не плача, она упрашивала ее помочь. Женщина, на удивление Эсуги, как-то уж слишком спокойно осмотрела Юсэка и не спеша принялась за лечение. После горячих примочек наложила на опухоль тряпочки с какими-то травами и обернула ноги портянкой, затем, что-то сказав, ушла.