— Твоя мать курила опиум? — пристально глядя на нее, спросил он.

Эсуги промолчала. Ей хотелось вырвать у него трубку, выбросить ее. Но что может предложить она ему взамен? Чем облегчит его жизнь?

— Видать, и твоей матери было не очень-то сладко, — сказал Тыкчен. — Что ни говори, а те, кто породил этот дурман, были куда прозорливей, чем мы. Отведав его, люди становятся сговорчивей, терпимей и уходят из жизни, не запачкав убийц своей кровью.

— Но вы… вы, зная все это, — курите! — в недоумении воскликнул Юсэк.

— А что поделаешь, — вздохнул мужчина. — Все-то мы знаем, а вот поделать с собой ничего не можем. Судьбу не повернешь, да и поздно уже… Поздно… — Он не договорил и сидел, задрав голову.

— Но вы еще молоды, — наседал Юсэк, — еще все можно поправить. Я, конечно, не знаю о вас ничего, но, судя по всему, у вас какое-то горе.

Тыкчен с обидой глянул на Юсэка.

— Да, да, жива еще во мне душонка. Скребется, скулит. Вот здесь, в груди, будто пес, за щенят своих, которые, поди, тоже уже по свету рыщут.

— Зачем же вы так, — попробовал утешить его Юсэк. — У них есть мать, да и вы, похоже, спешите к ним.

— Нет у них матери, — произнес Тыкчен. — Да и отца тоже… — Он не договорил и опять потянулся к трубке.

Он был жалок и не вызывал у Юсэка ни сочувствия, ни отвращения, лишь сердил своим безволием. Ведь и его отцу, Енсу, тоже было нелегко, но он ради сына расстался с фанзой и деревней, влез в упряжку рикши в незнакомом городе. А как он берег деньги! Не соглашался их тратить даже на лекаря. И выложил все сбережения маклеру, чтобы вырвать у него Эсуги. А этот человек растворил свое богатство в ядовитом дыме и теперь с болью прислушивается к своей скулящей душе.

— Как же вы все-таки жить думаете? — спросил Юсэк, наблюдая, как тот непослушными руками пытается распалить трубку.

Тыкчен не ответил. В накаленном чубуке заклокотала вода. С восторгом поглядев на ожившую трубку, он бережно поднял ее обеими руками и жадно приложился к мундштуку. Дым, фильтруясь в воде, потек в его легкие. Он курил долго, наконец, насытившись, опьяненными, мутными глазами уставился на Юсэка.

— Чудодейка она, — сказал он, касаясь рукой трубки. — Ничего ты не смыслишь, парень. А ты вот попробуй — и узнаешь, какая в ней волшебная сила спрятана…

— Я вас о другом спрашивал, — перебил его Юсэк.

— О другом? Да, да, помню, помню. Доведу вас до границы, а там… наши дороги разойдутся.

— А куда ведет ваша?

— Куда она может вести человека, утратившего интерес к жизни? Конечно же — в небо, — сказал он, бессмысленно водя рукой по лицу.

— А как же дети? Вы о них подумали, собираясь на это самое небо? Помирать тоже нужно иметь право.

Тыкчен обозлился. И, будто отрезвев, сказал:

— А мать твоей девушки имела право? А сотни других, ей подобных? Легко осуждать, но так ли просто оставаться человеком среди зверей? Кто научит? И ты тоже не подскажешь.

Юсэку стало неловко, что он, не зная жизни, задумал поучать кого-то.

— Я не хотел вас осуждать, — произнес Юсэк. — Хотел помочь, посоветовать…

— Он хочет мне посоветовать! — засмеялся Тыкчен. — Что ты знаешь об этой жизни? А жалеть меня не нужно. Пустое это дело. Уж если дети мои не смогли этого сделать, то кто сможет? — Он тяжело поднялся, взял трубку и, спрятав ее в мешок, заспешил: — Собирайтесь-ка лучше в дорогу.

Был полдень. С севера дул порывистый ветер, донося слабый запах хвойного леса. Достав из коляски тужурку, Юсэк накинул ее на плечи Эсуги, стоявшей лицом к хозяину, который, передав ей узелок с едой, что-то говорил, с грустью разглядывая ее. И выражение печали в его глазах, и сухие мозолистые руки, да и вся его сгорбленная фигура живо напомнили Юсэку отца. Может быть, поэтому Юсэк впервые низко поклонился ему. А Эсуги, по-видимому боясь разреветься, быстро отвернулась и медленно отошла к тележке, где поджидал их Тыкчен. Все вместе они двинулись от фанзы.

Глава шестая

ТЫКЧЕН

Дорога тянулась через густой хвойный лес. В глубокой и сырой, утоптанной, вероятно, бычьими копытами колее, сплетаясь по-змеиному, торчали из земли омытые дождем гладкие корни. Идти было трудно, особенно Юсэку. Тележка то и дело цеплялась за корни и пни, поэтому местами он нес ее на спине. Шли гуськом: Тыкчен впереди, Эсуги неизменно в середине. Несмотря на то что шли медленно, она часто останавливалась перевести дыхание. Юсэк не сводил с нее глаз, старался подбодрить. Становилось все темней и прохладней. Тыкчен своим небольшим ростом и упрямой походкой сейчас очень походил на Ира. Он шел, не оглядываясь и уверенно обходя препятствия. Под ногами, словно снег, хрустел сухой лишайник. Проходы между деревьями становились все уже, и Юсэку подчас приходилось протискивать коляску боком, а вскоре он и совсем вынужден был остановиться. Не зная, что делать, он с огорчением поглядел на коляску, потом на Эсуги. Пожалуй, впервые ему было так трудно бросить тачку рикши. Без нее разве смог бы он пройти столько ли с Эсуги?! И неизвестно, какие еще сюрпризы поджидали их в пути. Он готов был разобрать коляску и нести дальше. Но разве соберешь эту развалюху заново?

— Оставь ты ее, Юсэк, — сказала Эсуги, поняв причину его замешательства. — Ты видишь, что я обхожусь и без коляски. Я почему-то совсем не устала.

Юсэк видел, что она очень устала, знакомая грустная улыбка, не предвещавшая ничего хорошего, снова появилась на ее лице. Правда, теперь рядом шел Тыкчен, но можно ли на него рассчитывать?..

— Ну как же мы будем без коляски? Неужто нет других путей? — с отчаянием спросил он подошедшего Тыкчена.

— Да ты и в самом деле еще глупыш! — возмутился тот. — Сейчас это самый надежный путь. Тайга не обидит, не ограбит, наоборот, спрячет от злых людей. Так что бери-ка ты, парень, свою котомку — и пошли. А тележку брось: не для тайги она.

Юсэку ничего не оставалось другого, и он нехотя достал из коляски вещи.

Теперь шли быстрее, под ногами по-прежнему хрустел лишайник и изредка трещал, обламываясь, валежник. Высоко над головой, раскачиваясь и скрепя, о чем-то переговаривались великаны кедры. Эти звуки беспокоили Эсуги: ей казалось, что тайга затевает что-то недоброе.

— Почему у тебя дрожат руки? Тебе холодно? — заволновался Юсэк.

Юсэку тоже было не по себе, но его пугал не лес, беспокоил этот идущий впереди мужчина. Он утешал себя лишь тем, что в его котомке лежал пистолет, подаренный Иром.

Сквозь кроны деревьев едва проглядывало потемневшее вечернее небо. Оставаться на ночь здесь, в этой непролазной тайге, было так же неприятно, как и идти через нее. Однако нужно было выбираться отсюда, поэтому Юсэк и Эсуги покорно следовали за Тыкченом. К их радости, лес стал редеть — и вскоре они выбрались к крутому, размытому ливнями обрыву, на склоне которого лежали повергнутые бурей стволы сосен и кедров. Тут было чуть посветлей. Тыкчен объявил, что здесь они останутся на ночь. Ступив на ствол дерева, он стал обламывать ветки и кидать их в костер. Корчась в огне и судорожно вздрагивая, ветки издавали жалобные звуки. Эсуги было душно и без этого огня, поэтому она сидела поодаль от костра.

— Ты поближе к огню садись, — обратился к ней Юсэк. — Ночью знаешь как холодно.

— Далеко еще до границы? — тихо спросила она, ни к кому не обращаясь.

— Завтра до темноты выйдем к Уссури, — ответил Тыкчен.

— Неужели вы один ходили по этому пути? — Юсэк недоверчиво поглядел на Тыкчена.

— И не один раз…

— И всегда благополучно?

— Как видишь. Бояться здесь некого — людей нет. А зверя не тронешь — и он тебя обойдет.

Юсэк задумался. Странно, до сих пор он не остерегался хищных зверей, но с опаской обходил деревни. И с оглядкой, недоверчиво относился к этому человеку. Тыкчен наверняка успел обжечься на ком-то. Но откуда такое недоверие к людям появилось у него, Юсэка? Ведь до сих пор ему приходилось встречаться с людьми честными, добродушными… Конечно, попадались и откровенные негодяи, такие, как Санчир, Хэ Пхари и хунхузы… Но ведь их было гораздо меньше…