— Серый признался.

— Ну уж ты скажешь…

— Ты, поди, видел, как он пеной плевался. А она от малого бега у лошадей изо рта не брызгает. Наездник ты, конечно, что надо, а вот смекалки пока небогато.

— Малый еще, — согласился Игнат. — Когда доживу до твоих лет, тогда уж ты меня не словишь.

— А ты собираешься еще меня обманывать?

— Нет, конечно… Но только если очень потребуется.

Пряча улыбку, Мартынов ускорил шаг.

Дома Игнат не сдержался и подробно рассказал о том, где был и зачем ездил. Мартынов пообещал помочь Бонсеку. А за признание — снял два дня ареста.

Эсуги поправлялась медленно. Вглядываясь в ее худое и все еще бледное лицо, Юсэк сравнивал ее с веточкой могынхва, срезанной для пересадки на благодатную землю. А она вдруг стала увядать. С тех пор как ушли друзья, прошло много дней. Все это время Юсэк не отходил от Эсуги. Велика была его радость, когда однажды, придя из лесу, где он помогал Сониму заготавливать дрова, увидел ее во дворе.

— Наконец-то! — не веря своим глазам, проговорил Юсэк, крепко придерживая ее.

— Я могу уже ходить! — похвасталась она. — Какое это счастье! — И, словно впервые вставший на ноги ребенок, покачиваясь и балансируя руками, пошла по двору, но вдруг споткнулась и упала.

Подскочив к ней, Юсэк помог подняться.

— Ты ушиблась?

— Нет, нет, мне совсем не больно, — сказала она, скрывая огорчение.

— Это у тебя от слабости, скоро пройдет, — поспешил он утешить ее, уводя под руку в фанзу.

«Нет, не окрепла она еще, — с горечью думал Юсэк. — Что с ней?» Лекарь тоже не мог что-либо ответить вразумительное и лишь утверждал, что ее болезнь вызвана нервным потрясением. Конечно, все случившееся с нею не прошло бесследно, но исцелится ли она от этой болезни навсегда? Сомнения приходили к нему ночами, когда Эсуги металась в бреду, звала омони, вновь не узнавала его и, пугаясь, таращила на Юсэка безумные глаза. Лишь под утро, скованная слабостью, она засыпала. Тогда, глядя в ее неподвижное лицо, он с трудом верил, что какой-нибудь час назад нежное, прекрасное лицо Эсуги могло наводить на него страх.

Каждый день Юсэк с ужасом ожидал приближения ночи. Но постепенно припадки стали ослабевать и наконец прекратились. Теперь Юсэк мог и подремать ночью или занять ее разговорами, мог отлучаться на какое-то время, чтобы помочь Сониму. А когда возвращался, то непременно заставал ее веселой и бодрой.

Эсуги приходила в себя. Она уже могла ходить без посторонней помощи. Ее выздоровлению обрадовались все: и хозяйка, и Соним, и лекарь. Но счастливее всех был Юсэк.

Теперь он часто поглядывал на север, глубоко веря, что в скором времени увидится с дорогим ему учителем Иром.

Однажды, когда он вернулся с вязанкой хвороста к фанзе, Эсуги его не встретила. Вбежав в ее комнатушку, он увидел аккуратно прибранную постель на циновке, лежащее на ней платье, подаренное хозяйкой. Хозяйка сказала, что Эсуги ушла еще утром. Юсэк обошел все дворы и фанзы соседей, побежал к ближней роще, но ее не было и там.

На розыски пошли Соним и его жена, дети из соседних фанз. Даже старик лекарь и тот не усидел и побрел в сторону оврагов.

Эсуги вернулась в фанзу только вечером, когда солнце уже лежало на дальних холмах. Ее лицо напоминало безжизненную маску. Всем своим видом она настолько ошеломила Юсэка, что он не успел ни обрадоваться, ни возмутиться.

— Я была на кладбище, — выдавила Эсуги устало и хрипло. — Разговаривала с омони, просила ее унести с собой и мою болезнь, и мои беды. Ведь из-за меня, ради моего благополучия она принесла себя в жертву.

— Но… кто тебя надоумил пойти на кладбище?

— Я сама так решила, — ответила Эсуги. — Мне больно смотреть на твои мученья. Не болезнь точит меня, а совесть. А я должна жить, чтобы приносить тебе радость. Я так тебе обязана.

— Но… твоя омони похоронена не на этом кладбище, — заметил Юсэк.

— Домом моей омони стала земля. А она везде одна. Нет чужих матерей. А там, на кладбище, много их. Им я и поклонилась.

После этого случая Юсэк не оставлял Эсуги одну. Работы по хозяйству хватало и здесь. Он рубил и стаскивал под навес дрова, убирал двор, помогал хозяйке носить воду из родника. А вечерами толок в ступе кукурузу и гречиху. Эсуги тоже как могла помогала хозяйке. Она готовила обед, убирала посуду, играла с детьми. И только после ужина они могли отлучиться куда-нибудь за деревню, чтобы побыть наедине. Вот и сегодня, рано управившись с работой, они направились к оврагам, где было много небольших водоемов с дикими утками и гусями, отдыхавшими здесь во время перелета с севера. Водоемы эти образовались от недавних ливней, поэтому крутые берега не успели еще обрасти камышом и травой и хорошо просматривались издали. Вдруг Юсэк застыл на месте.

— Смотри — лебеди!

От берега на середину водоема, очевидно заметив людей, отплывали два белых лебедя. Юсэк и Эсуги припали к земле и, затаив дыхание, стали следить за ними. Они боялись вымолвить словечко, чтобы не спугнуть птиц, которые живо воскресили в их памяти родную долину и пору беспечного детства. «Откуда, с каких далеких краев вы залетели сюда? Что вынудило вас покинуть свои гнезда и искать здесь, в этом безжизненном водоеме, себе пристанище? И почему вы отбились от своей стаи и теперь, беззащитные, пугливо озираетесь по сторонам? Куда же вы летите?»

— Пойдем, Эсуги, — позвал ее Юсэк, когда птиц уже не стало видно. — Мы вернемся сюда завтра. Они не улетят.

Эсуги нехотя поднялась.

На другой день лебеди встретили их тем же обеспокоенным криком, но в этот раз остались на месте неподалеку от берега. Один из них даже осмелился подплыть к самому берегу и доверчиво глядел на притихших людей. Отломив кусочек пампушки, Эсуги бросила в воду. Лебедь схватил ее в клюв и тотчас же устремился к своей подруге. И тут Юсэк заметил, что подружка с трудом удерживает голову.

— Да она раненая! — невольно вскрикнул Юсэк.

Лебеди, тяжело хлопая крыльями, ринулись в сторону, удаляясь от берега. Одна из птиц на какое-то мгновение застыла в воздухе и тут же упала в воду. Бессильно опираясь на расправленные крылья, она пыталась вытянуть из воды отяжелевшую голову, но это ей не удавалось. Не мешкая, Юсэк бросился с обрыва, быстро подплыл к ним. Другой лебедь тотчас же взлетел и, кружась над оврагом, жалобно кричал. Раненая птица из последних сил боролась, чтобы увернуться от протянутой к ней руки. Когда Юсэк дотянулся и взял ее, она еще слабо билась. И была мертва, когда он вынес ее на берег. Плетью упала на землю белая лебединая шея.

Разве мог предвидеть Юсэк, что вся эта идиллия у озера кончится так нелепо? Видя новые страдания Эсуги, он проклинал тот день, когда привел ее сюда. Большую часть времени она вновь проводила в постели. Юсэк решил не дожидаться прихода Ира и самим добираться до границы, которая, судя по словам Сонима, находилась где-то совсем рядом. Когда он сообщил ей о своем намерении, она вскочила с постели, будто не болела, и кинулась обнимать Юсэка. Затем выбежала на улицу, стала кружить хозяйку, громко восклицая: «Вы послушайте, что сказал Юсэк! Он сказал, что мы уходим! Мы уходим, добрая адимай!..»

Радуясь за нее, Юсэк с тревогой думал о том, что уйти просто, но как будет в пути?

Хозяйка фанзы всполошилась не на шутку. Оставшись наедине с Эсуги, она попыталась отговорить девушку.

— Ты же еще совсем слабенькая! — сокрушалась она, с испугом всматриваясь в худое и бледное лицо девушки. — Как ты осилишь эти овраги, леса, болота? Куда спешите, пожили бы еще. Привыкла я к вам обоим…

— Но мы ведь еще встретимся, адимай, — сказала Эсуги, заметив ее печаль. — Мы вас никогда не забудем.

— Когда вы уходите?

— Наверное, завтра.

— Я еще успею напечь лепешек, — сказала женщина и, схватив ее за руку, повела в фанзу, где долго рылась в корзинах.

Наконец, что-то достав, пояснила: — Эти посони мне еще моя старушка сшила к свадьбе. Они не такие уж красивые, зато теплые. Время к холодам идет, пригодятся. — Затем вынула со дна корзины чогори[47] и юбку красного цвета. Разложив все на ондоле, добавила: — Моя свадьба уже позади, а твоя еще предстоит. Красная юбка приносит невесте счастье. Так что — возьми и обязательно надень на свадьбу.