— Хорошо,— сказала Наташа.— Я постараюсь вас называть Николаем.

— Это уже чуточку лучше.

— Только чуточку? Может быть, тогда уж товарищем Звягиным?

— Нет, нет! — Николай замахал руками.— Согласен на Николая.

— То-то же! Но вы, Николай, не ответили на мой вопрос. Вы очень тревожились?

— Очень. Особенно после того, как Перевалов сказал, что сам сядет на экскаватор,

— А правильно он поступил?

— Конечно, правильно. А если и неправильно, то все равно каждый на его месте поступил бы так же.

— Каждый? И Калиновский тоже?

— Калиновскому никогда не быть на его месте.

— Да, конечно,— согласилась Наташа.— А почему так рассердился Кузьма Сергеевич?

— Рассердился — не то слово. Он был огорчен, взволнован. Нелегко остаться одному, когда все против тебя… Он привык, чтобы ему верили, а тут все были против. Калиновский не в счет. Его мнение в глазах Кузьмы Сергеевича мало весит. А вот Перевалов и Швидко… Кузьме Сергеевичу было очень тяжело.

— Но Перевалов же поддержал.

— Не поддержал, а согласился. У него не было другого выхода. Он знал, что Кузьма Сергеевич все равно сделает, как решил… Вы говорите: поддержал? Если бы поддержал, не согнал бы экскаваторщика с места, чтобы сесть самому. Значит, не верил или в крайнем случае не очень верил Набатову.

— А вы верили?

— Тоже не верил,— честно признался Николай. Несколько шагов они прошли молча, потом Наташа сказала:

— А все-таки Кузьма Сергеевич оказался прав.

— Я надеялся, что он окажется прав. Но у меня не хватило бы смелости поступить так, как поступил он.

— А поступить, как Перевалов? Сесть в кабину экскаватора?

— Думаю, что хватило бы. Это ведь много легче.

Они поднялись из распадка. Тропка влилась в широкую, гладко укатанную дорогу. Здесь можно было идти рядом.

Наташа сама взяла Николая под руку и сказала:

— Вы очень хороший человек, Николай Николаевич.

После этого Николай уже никак не мог заговорить с нею о том, о чем ему так хотелось говорить.Они вышли на главную улицу поселка. Сегодня здесь было пустынно.

Мороз давал себя знать.Сейчас поворот направо, и второй от угла ее дом. Сейчас она уйдет. Крепко, по-мужски тряхнет его руку, улыбнется с едва заметной лукавинкой и скажет: «До свидания, Коля!» Нет, не скажет она «Коля». Да если бы и сказала! Все равно ведь уйдет…

И Николай решил: как только свернут за угол, он скажет: «Наташа, я проводил вас, теперь проводите меня». И еще полчаса вместе.

Но он не успел ничего сказать.На крыльце общежития, прислонясь к поддерживающему навес столбику, стоял высокий парень в кожаной тужурке.

— Вадим!— прошептала Наташа с изумлением, которое Николаю показалось испугом.

Вадим тоже заметил их.

Заслонясь рукой от бьющего в глаза света уличного фонаря, он пристально всматривался в приближающуюся пару. Потом резким движением спрыгнул с крыльца, секунду-другую постоял неподвижно, как бы решаясь, в какую сторону пойти, резко повернулся лицом к Наташе и Николаю и не спеша, вразвалочку пошел им навстречу.

Когда их разделяло всего несколько шагов, Наташа подняла голову и встретилась с ним глазами. Вадим усмехнулся. Половина его лица была в тени, и оттого усмешка показалась Наташе уничтожающей, почти зловещей. Она, конечно, не поняла, что за усмешкой этой кроются стыд и боль.

Не спуская с Наташи пристального взгляда, Вадим посторонился, давая им дорогу.

— Добрый вечер, Вадим!—сказала Наташа. В ответ он подчеркнуто внятно процитировал:

— «И когда с другим по переулку ты пройдешь, болтая про любовь…»

Николай круто повернулся к Вадиму. Вадим неторопливо уходил, что-то насвистывая,

— Не надо, Николай Николаевич, не надо! — прошептала Наташа.— Он прав… И не надо вам меня провожать.

Она резко выдернула свою руку и убежала.

Ряж опустился на дно, но оба экскаватора, ни на минуту не замедлив ритма работы, продолжали загружать его камнем.

Иван Соломин, верткий молодцеватый парень лет двадцати пяти, поднялся в кабину экскаватора и сказал сидевшему за рычагами Перевалову:

— Семен Александрович, теперь, поди, мне можно поработать?

Сказал с не остывшей еще обидой. Перевалов то ли не слышал его, то ли сделал вид, что не слышит.

— Семен Александрович,— громче повторил Соломин,— разрешите приступить к работе.

Перевалов оглянулся.

— Будь человеком, Иван. Дай душу отвести. Когда еще доведется!

Соломин сдвинул на затылок потертый, заношенный танкистский шлем, показав русые с рыжинкои кудри, и засмеялся.

— Беда с такими начальниками! У рабочего человека хлеб отбивают.

— Не плачь. И на твою долю останется,— сказал Перевалов.

— Вы что же теперь, Семен Александрович, каждый ряж сами начинать будете?

— Не задирай старших. Нехорошо.

— А вот мне батя рассказывал,—не унимался Соломин,— на фронте был такой случай: один генерал попер сам в атаку. Разжаловали его за геройство.

— Не разжаловали — только выговор объявили,— уточнил Перевалов.—И не генерал,а маршал. И пример твой неудачный: я не генерал, а рядовой.

— Как же, рядовой! — возразил Соломин.-Так бы я уступил рядовому!

Перевалов ничего не ответил. Соломин оглянулся, ища, где пристроиться, бросил на пол большие, лохматые, собачьего меха рукавицы, сел на них и закурил. Но долго молчать Соломин не умел.

— Семен Александрович! Если можно, объясните, пожалуйста: вы это жалеючи меня прогнали с экскаватора или по какой другой причине?

— Знал бы, что ты такая заноза, и не подошел бы к. твоему экскаватору,— ответил Перевалов.

— Я, Семен Александрович, серьезно интересуюсь.

— Посуди сам,— с нарочитой степенностью отвечал Перевалов.— За тобой девки табуном ходят. Случись что, они бы меня по клочкам разнесли. Выходит: куда ни кинь — везде клин. Безвыходное у меня было положение, товарищ Соломин.

— С вами, Семен Александрович, говорить надо, пообедавши,— уже с обидой сказал Соломин.

— Вот, наконец, дельное слово сказал. Сходи в столовую, перекуси, чтобы потом не отрываться, и… садись за рычаги.

— Понятно! — сказал Соломин.— Вы пока ряж загрузите, а мне, как извозчику, обратно гнать колымагу на правый берег.

— Не тревожься. Загрузки хватит до вечера. А экс-. каватор твой, я думаю, здесь останется до весны. Сегодняшний день — всем наука.

— Ну, коли так,— сказал Соломин,— придется выполнять приказание. Есть сходить в столовую! — Он откозырял, сделал налево кругом, гулко топнув огромным валенком, и вышел.

«Будут мне теперь промывать косточки,— подумал Перевалов.— А до райкома дойдет, так и мозги промоют. Ну и пусть! Посмотрел бы я на вас, что бы вы стали делать на моем месте!»

В парткоме машинистка сказала Перевалову, что звонил Набатов и просил после работы зайти к нему домой..

— Просили, если сможете, к шести часам.

«Ну что ж, поговорим по душам,— подумал Перевалов.— Прятаться не станем».

А сейчас за работу. И так полдня отводил душу.И он погрузился в свои так называемые текущие дела.В большом настольном блокноте записаны самые неотложные. И этих самых неотложных почти целая страница. Первая запись:

«Подобрать пропагандиста в тракторный парк вместо Казаченкова».Отличный пропагандист. Перевалов вспомнил, как однажды, зайдя к нему на кружок с намерением пробыть несколько минут, просидел два с лишним часа, пока не закончилось занятие. А на другой день собрал всех пропагандистов и рассказал им, как проводит занятия Казаченков. И вот Казаченкова отправляют в длительную командировку, месяца на полтора, а то и на два. В резерве пропагандистов нет. Люди все на деле. Сам Казаченков советует поручить кружок бригадиру первой бульдозерной Перетолчину. Кандидатура подходящая: мужик серьезный, обстоятельный.

Перевалов звонит и говорит машинистке (она же и заведующая учетом):

— Принесите карточку Перетолчина Федора Васильевича из парторганизации механизаторов.

В партии с 1943 года. Образование — среднее. Водитель танка. Отличные данные.