— Тебе не будет мешать шум фонтана? — спросила Лиззи миссис Конуэй. — Мы можем выключить воду, когда ты будешь играть.

Лиззи на минуту задумалась, потом сказала, откинув с лица свои прямые черные волосы:

— Нет, пожалуй. Я сыграю ноктюрн Дебюсси «Терраса, освещенная лунным светом». Мне всегда казалось, что это терраса прилепившегося к скале дома, под которым шумит водопад. Мне даже нравится, что рядом будет шуметь фонтан, миссис Конуэй.

— Называй меня Синтией. Я все никак не могу привыкнуть к тому, что замужем и вообще… — Она вздохнула. — Твоя мама очень горюет по отцу? Или тебе тяжело об этом говорить? Тогда прости меня и забудь.

— Нет, — решительно сказала Лиззи. — Мне иногда кажется, что с тех пор, как погиб папа, минуло много-много лет. Я переиграла столько музыки и словно успела прожить несколько жизней. К тому же я верю, что мой папа попал в рай. А вот мама…

— Что мама? — нетерпеливо спросила Синтия. — Она очень страдает?

— Да. Она считает себя виноватой в его гибели, но это не совсем так. Понимаешь, Синти, это даже совсем не так. Но мама мучается из-за того, что ей кажется, будто она никогда не любила отца так, как должна была его любить.

— Она говорила об этом тебе?

— Они разговаривали со Сьюзи, моей тетей, а я сидела с книжкой на диване и невольно все слышала. Сьюзи тоже считает, что мама ни в чем не виновата. Знаешь, Синти, Сьюзи была влюблена в моего отца еще когда не знала, что он — муж моей мамы. Она из-за него стала… совсем другой.

— Твоя мама придет на праздник? — неожиданно спросила Синтия, ведя Лиззи к выходу.

— Не знаю. У нее часто сильно болит голова, и она рано ложится спать. Или же уходит в свое бунгало и сидит там совсем одна. Наверное, она плачет. Знаешь, Синти, моя мама несчастная и какая-то… странная.

…В следующий раз, когда Лиззи пригласили на репетицию, Синтия познакомила девочку с мужем, мистером Конуэем. Лиззи показалось, будто она уже где-то видела этого высокого красивого мужчину с седыми висками. Он поцеловал ей как взрослой руку и ласково похлопал по плечу. И ей вдруг сделалось грустно. Она играла одну вещь за другой, а этот мистер Конуэй просил играть еще и еще. Он слушал очень внимательно, словно был профессором академии музыки, его лицо было задумчивым и печальным. Потом он показал ей, как можно подсветить струи фонтана при помощи небольшого плоского пульта с дисплеем. Это было удивительное зрелище. Сперва Лиззи показалось, будто все струи превратились в звенящие сосульки, и от этого гигантского айсберга, освещенного светом холодной северной луны, на нее дохнуло настоящим морозом. Потом фонтан вдруг ожил, рассыпавшись на разноцветные ниточки-струи, превратился в гигантский цветущий розовый куст, благоухающий росистой свежестью.

— Я сыграю «Сирень» Рахманинова, ладно, мистер Конуэй? — возбужденным голосом спросила Лиззи. — Это… это божественная музыка. А вы не могли бы превратить его в цветущий куст белой сирени?

Бернарду это не сразу удалось, зато когда от фонтана нежно запахло едва распустившейся поутру сиренью, Лиззи захлопала в ладоши, бросилась Конуэю на шею и расцеловала его в обе щеки.

Наблюдавшая издалека эту сцену Синтия больно прикусила губу. Нет, к этой хрупкой умненькой девочке она мужа не ревновала. За симпатией и нескрываемым интересом Бернарда Конуэя к Элизабет Грамито-Риччи скрывалась какая-то тайна…

— Мне хорошо, чудесно, легко, хорошо, хорошо… — твердила Маша. — Мне еще никогда не было так… Глупая, искала что-то, куда-то стремилась… Знаешь, Берни, мне хотелось достать с неба звезду и положить себе в карман. Но зачем, скажи, зачем держать звезды в кармане?..

— Незачем, родная, — отозвался Бернард и, приподняв голову, с интересом посмотрел на лежавшую рядом с ним женщину. Это была та самая Маджи, которую он так страстно хотел и любви которой так долго добивался. Гибкое стройное тело с бархатистой матово отливающей слоновой костью кожей, мягкие локоны, пахнущие прериями и медом диких пчел… Только почему-то последнее время ему так хочется схватить эту женщину за плечи, крепко встряхнуть и сказать: «Верни мне прежнюю Маджи!»

— Я люблю, когда ты ласкаешь меня, прижимаешься ко мне всем телом… Мне так нравится засыпать в твоих объятьях. Скажи, зачем раньше мы терзали тела друг друга, желая во что бы то ни стало достичь оргазма? Как ты думаешь, почему все стремятся достичь оргазма?

— Так нас устроила природа, — прошептал Бернард и нежно поцеловал Машу в мочку уха. — Но с тобой мне на самом деле и так хорошо. С тобой можно бесконечно долго заниматься любовью, хотеть тебя еще, снова заниматься. И не думать ни о каком оргазме.

— Берни, я теперь не кладу звезды в карманы — пускай они остаются на небе. Смотри: в камине потрескивают поленья, мы окружены водой, сушей, деревьями и цветами. Мы отгорожены от всего мира нашей с тобой любовью. Берни, я хочу, чтобы так было всегда. Почему так не может быть всегда? Давай никогда не выходить отсюда.

— Но у нас кончится еда и все остальное. И потом…

— Что потом? Почему мужчины всегда думают о том, что будет потом?..

Его поцелуй был нежным и долгим. Она обвила его шею руками, потом скользнула ими по всему телу, заставила его лечь сверху и стала ласкать и слегка пощипывать кончиками пальцев его ягодицы. Он почувствовал неодолимое желание овладеть ею целиком, насладиться, насытиться, испытать этот самый оргазм, но он боялся потерять ее снова и сдержал свой порыв.

— Хорошо, хорошо как… — пела-шептала Маша. — Нас обступает вечность, а ты… ты думаешь о том, что будет потом?

— Я не думаю об этом, Маджи, — сказал Бернард, потихоньку входя в нее нежными короткими толчками. — Потом будем ты и я, и снова я и ты…

— И нам никто не помешает? — вдруг громко спросила Маша, застыв всем телом.

— Нет, родная, не помешает.

Она вдруг выскользнула из-под него и, вскочив с кровати, подошла к мягко мерцавшей зеленовато-фиолетовым светом стене-аквариуму, прижалась к нему лицом. Со дна лениво всплыла рыба-черт и, достигнув уровня Машиного лица, повисла, едва заметно шевеля плавниками. У нее были круглые равнодушные глаза сытого хищника.

— Берни, я хочу одну-единственную звезду. Бирюзовую. Переливчатую. Неуловимую. Я не знаю, в какой части неба она появляется и в какой исчезает, потому что она у меня все время перед глазами. Я люблю эту звезду, Берни. Ее не положишь в карман. Да я бы и не хотела прятать ее к себе в карман.

Она повернулась и протянула к нему руки.

Он встал с кровати и, шагнув ей навстречу, замер. Ее губы беззвучно шевелились.

— Что ты сказала, родная? — спросил он. — Извини, но я не расслышал.

— Я хочу звезду по имени Ян. Берни, дорогой, помоги мне достать эту звезду.

Он скрипнул зубами и медленно опустился на ковер.

Через минуту Маша уже была рядом. Она обняла его за плечи и тихонько вставила в рот зажженную сигарету. Бернард затянулся и стал медленно заваливаться на спину, увлекая за собой Машу.

Над их головами клубились созвездия Млечного Пути.

Детективы, нанятые Синтией Конуэй, уже на следующий день обнаружили дом-аквариум на скале. Еще через день они предоставили видеопленку, снятую скрытой камерой.

Синтия закрылась в своей комнате, задернула шторы и включила кассету.

Ее муж, обнаженный и с растрепанными волосами, целовал распростертую на пушистом ковре возле камина женщину, которая, судя по всему, была в полной отключке. Он целовал каждый дюйм ее тела. И как целовал… Потом она плавно подняла обе руки, обняла Бернарда за шею и, приподнявшись, поцеловала в губы…

К концу просмотра Синтия напилась в стельку. Она позвонила Луизе Маклерой, сопровождавшей мужа в деловой поездке в Вашингтон, и сказала заплетающимся языком, что беременна, что муж завел любовницу-наркоманку и что она наймет киллера убить их обоих.

Луиза уже через три с половиной часа была в Беверли-Хиллз. Она долго не могла войти в поместье — видела на экране телевизора в своей машине, как Синтия, обернутая куском мохнатого синтетического меха, расхаживает по дому со стаканом хайболла[43] в руке в окружении леопардов, тигров, рысей и прочих обитателей зверинца. Похоже, больше во всем поместье не было ни души — по крайней мере на настойчивые звонки Луизы никто не отзывался. Наконец Синтия, увидев на экране телевизора в зале с фонтаном сидящую в машине мать, показала ей длинный нос, потом, зашвырнув стакан в фонтан, приставила к своей растрепанной макушке два указательных пальца и стала отплясывать дикарский танец.