– Маман, не стоит так волноваться, – Назар запорхал вокруг первой испытательницы своей живой воды, полностью изменив Поленко с великим открытием по части энергетиков и модуляторов сознания. – Не будем возвращаться к мелочам. Разрешите измерить ваш пульс?

– Полюбуйтесь на этого клоуна в манишке! – Жанна Станиславовна отняла у сына налившуюся богатырскою силой руку и пребольно хрястнула ему по переносице, поставив крест на дальнейших лабораторных наблюдениях. – Чуть не загнал в гроб, а теперь в кусты. Давай, выкладывай, где ты откопал эту жабу бородавчатую, Леньку Поленко.

Опешивший от контрудара и мамулиного необычайного красноречия Назар только сейчас вспомнил, о чем, собственно, был разговор и попытался сочинить связное оправдание:

– Это не я откопал. У меня, маман, по прежнему другие приоритеты в знакомствах, – госпожа Берина саркастически зацокала не усмиренным пока язычком, а химик-сын насупился. – Да, у меня обширные, но беспорочные связи, по крайней мере, жаба – это ваш приятель, не так ли? – Жанна хмыкнула, но слегка остудила зловещее, как жерло Йеллоустона, выражение лица. Назар продолжал:

– Впрочем, не будем тянуть с преамбулой: господина Поленко назначили директором нашей школы, и он, между прочим, намеревается меня уволить. Как борца за права интеллигенции, что вам, уполномоченному глашатаю народной воли по области, должно быть весьма интересно!

Выдохнув эту сногсшибательную для баронессы новость, Назар откинулся в кресле и пристально посмотрел на родительницу. Ее обычно бледное лицо полыхало теперь революционными кумачовыми оттенками.

– Неисповедимы пути, – задумчиво отозвалась баронесса. И после пятиминутного молчания, плотоядно сощурив блестящие гневом глаза, добавила: – Вот мы и встретились, Ленчик… Только теперь моя возьмет.

Жанна Станиславовна стремительно встала и уже вполне голубокровным жестом пригласила сына следовать на ее половину:

– Мальчик мой, за мной! Положим конец этой истории. Сейчас ты услышишь такое, что вряд ли позволит этому скунсу Поленко вообще кого-либо увольнять.

Мать и полный энтузиазма сын скрылись за портьерой, а пораженная экстравагантным ужином прислуга осталась прибирать поле боя.

К двум по полуночи жизнь в доме Бериных только начиналась.

Глава 8

За всеми вечерне-ночными хлопотами провидение как-то подзабыло Тихона Гавриловича, сраженного коварным ударом неизвестного прямо в эпицентре своей мечты – кресле директора спецшколы. В тот миг, когда он, рассматривая забытый на столе листок, уже почти вник в тайну червеобразных каракуль и внезапное озарение уже было готово осенить любознательную голову, поменяв весь ход школьной истории, прямо на темечко трудовика опустилось могучее пресс-папье с конем и Ильей Муромцем в полном богатырском облачении. К чести легкомысленного колеса фортуны, оно наконец таки давало честолюбцу-учителю шанс отъехать в лучший мир с высочайшей в его жизни позиции: буйна голова сложилась на начальственных бумагах, в окружении гарнитура карельской березы и под охраной секретарского предбанника.

Хлипкий организм Квазимодыша не был рассчитан на подобные приветствия недоброжелателей и теперь тряпичной куклой стекал по ребристому кожаному креслу в таинственные глубины директорского подстолья. Настенные часы в деревянном ящике советской сборки механически цоколи, отбивая, казалось, последние минуты молодой тихоновской жизни. Впервые за свою яркую биографию трудовик душой и телом пребывал в полном статическом покое. Его ангел-хранитель, окончательно загнанный подлым демоном всевластия и очумелым чертом-изобретателем, дивился нежданному подарку сверху. Он уже расправлял потихоньку свои пожухлые крылья, дабы осенить ими подопечного и вознести куда следует. Еще совсем немного, и шестеренки расшатанного пустыми усилиями мозга встали бы наконец на место, положенное им анатомическим атласом, и в любом из миров Тихон, глядишь, и стал бы если не полезным, то хотя бы безвредным членом общества. Отдых – лучшее лекарство, как правильно подметил еще старик Авиценна, не желавший тащиться к недужным в мороз и слякоть античного бездорожья, и ловко отсылавший гонцов от пациентов таким вот верным рецептом.

Но, как всегда, добро опоздало победить: пока ангел возносил хвалу Всевышнему, а шестеренки собирали перекличку для установления отсутствующих, прозрачные веки Тихона затрепетали, раздался протяжный стон, и в предрассветный сумрак кабинета вперился взор мятущихся водянисто-голубых глазок. Тихон выглядел скорее живым, хотя общая синюшность его птичьего личика хороших перспектив не обещала.

Спасли неутомимого труженика прогресс и дружба народов. Богатырский конь был изготовлен из китайской бронзы по особой технологии шанхайских умельцев, набивших руку на картонных джипах и яйцах из желатина с паклей. Работая без выходных и перерывов на обед, стратегический партнер из Поднебесной наводнил своим изделием все сопредельные территории, в зависимости от региона продавая его под видом гнета для капусты, истинно русского сувенира или наглядного пособия по строению простыночника древовидного.

Губерния не стала исключением на пути товарного изобилия: подаренная старому директору вещица прочно угнездилась в его кабинете, радуя глаз посетителей оригинальностью композиции и тренируя их ум и сообразительность задачкой – а что же это все-таки такое.

Правдивой в этой тяжелой на вид миниатюре была только надпись на псевдомраморной подложке: "Дорогому начальнику – 65!", в остальном же и всадник, и его средство передвижения вызывали много вопросов. Во избежание раскола в коллективе мудрый директор гигантским усилием воображения провозгласил штуковину былинным богатырем. Впрочем, при проводах на пенсию он все же не рискнул уносить это непотребство в дом. Жена и так в красках живописала ему горгулий, являвшихся к ценителям водочки и крымского портвейна, а видеть их наяву было выше его сил.

Затылку Тихона Гавриловича довелось познакомиться исключительно с достоинствами необычной скульптурки. Легкость и неопределенность форм боевого коня подарили ему жизнь, а упитанный Муромец при столкновении с монолитом трудовой головы отозвался глухим звоном и смялся до микроразмеров самых дорогих манекенщиц, так и не причинив жертве весомого вреда. Ночной злодей, видимо, все же был удовлетворен исходом поединка и высоко оценил многофункциональное пресс-папье. По крайнем мере, после нападения он аккуратно протер его тряпочкой и с заботливо водрузил на шкаф, подальше от шаловливых пальчиков нечутких к восточному искусству товарищей.

Сейчас трудовик, чуть приоткрыв рот и вылупив глаза на манер тщедушного журавлика, проспавшего вылет на юг, в недоумении озирался по сторонам, пытаясь сопоставить время, место и саднящую боль в затылке.

– Удар, это удар! – запричитал Тихон. Ему почему-то не хватало воздуха, челюсть ныла и неохотно включалась в работу, а сухие, бесформенные, как два куска взопревшего теста, губы шлепали друг о друга с липким болотным звуком. Тщательно ощупав ребра, галстук и пряжку на ремне, Квазимодыш немного успокоился, раскидал собравшиеся было мысли и привел рассудок в обычное разболтанное положение. Дышать стало легче. – Инсульт в расцвете лет! – плач Ярославны продолжился уверенней. – Тогда, когда меня поимело, наконец, руководство! Заметило, и поимело меня соратником, правой рукой! Вся эта никоновская шушера и мизинца выеденного не стоит дорогого нашего Леопольда…Леококка…Как же?! – Тихон горестно закатил сверкнувшие слезой глазки и энергично потряс и без того перетрясенной головой, на что она мгновенно отозвалась всеми симптомами крепкой черепно-мозговой травмы. Трудовика затошнило и бросило в пот. В испуге от признаков скорой кончины помазанник новой власти заметался в кресле, выискивая бумагу. Она срочно нужна была для записи его последней воли, призванной значительно облегчить будущее человечества.

– Хотя бы краткую программку реформ в школе, стране и мире! На двадцатипятилетку, не больше…Времени, наверное, в обрез, где же ручка? – сокрушался Квазимодыш, шаря под креслом.