Не только гусляр, все, кто был вокруг, не ехидничали, сидели или стояли сосредоточенно и с интересом ждали. То ободрило отрока. «Что же им спеть? — думал, а тем временем перебирал струны. — Разве то, что не давало спать, пока не вылилось мелодией и не стало песней? Страшно почему-то, однако лучшей у меня, пожалуй, и нет».

Поиграл сначала, проверяя, как воспримет окруживший народ его песню на мелодии, а потом подал и голос:

Старый гусляр слушал пение Светозара с закрытыми глазами. Отрок тогда только заметил это, как прервал пение, а с пением и игру на гуслях. Заметил и смутился, однако ненадолго. Ибо гусляр улыбнулся и тотчас сказал:

— Вон ты какой! Чья же это песня? Среди поселенцев услышал или от кого-то из калик перехожих?

— Как вам сказать? Сама сложилась.

— Сама? Тебе, то есть принадлежит? Из твоих уст пошла?

Не стал ждать объяснений — без них, наверное, понял, что и как, поднялся, кряхтя, на ноги, взял Светозара за руку.

— Пойдемте. Пойдем, молодец, покажу тебя учителю нашему старейшине гусляров Будимиру. Пусть услышит тебя и побеседует с тобой.

Светозар не сопротивлялся, попросил лишь разрешения положить гусли в мех и пошел вслед за предводителем своим. Как же он был удивлен, когда увидел — старейшина гусляров слепой. Играл, когда приблизились, на гуслях, пел больным голосом, однако слепой был. Поднял непривычно высоко голову и смотрел в никуда невидящими глазами.

Гусляр-предводитель не остановил. Встал неподалеку и Светозару повелел встать и ждать удобного случая. А Будимир пел и пел, не так голосом очаровывал всех, кто был вокруг, как мелодией, добываемой из струн. Казалось, до сердца достают, словами говорят они у него.

— Старейшина, — нашел возможность и склонился к нему предводитель Светозара. — Я к тебе с челобитной.

— Какой, Чугайстро?

— Отрока-гусляра привел. Послушай, какие песни баюкают его мысли, и какая мелодия в его песнях.

Старейшина повел в ту сторону, где стоял Светозар, невидящими глазами, похоже, будто и, правда видел и старался разглядеть.

— Подойди, отрок, — сказал спустя. — Подойди и склонись ко мне, дай я посмотрю на тебя и узнаю, какой ты есть.

Светозар подошел и застыл перед ним на коленях. Будимир протянул сухие свои пальцы, ощупал лицо его, голову и потом отыскал запястья рук, долго и пристально искал линии на ладонях.

— Откуда будешь, молодец? Светозар сказал.

— А чей будешь?

— Сын княжеский Светозар.

— Мать Миловидой зовут?

— Да.

— Бывал я у вас… Садись, княжич, сын доброй матери и славного среди людей отца. Садись и спой нам то, что родил дух твой молодецкий.

Вокруг них собирался и собирался народ. Все это смущало Светозара, и он дольше, чем пристало, усаживался и пробовал струны. Когда решился, наконец, и хотел подать голос, оттуда, где стояло возвышение и откуда должны говорить с вечем, раздался клич:

— Внимание и повиновение!

— Погоди, отрок, — протянул старейшина высушенную годами руку, остановил его. — Зовут к послушанию, сейчас начнется вече. Будь здесь. После послушаю тебя.

— На вече мне надо быть около брата, старейшина.

— Вот проблема. Ну, а мне, как старейшине, тоже следует быть у возвышения. Договоримся так. Разыщи меня, как закончится все. Не медли только, только завершится вече, сразу и приходи. Мы с Чугайстро вблизи возвышения будем.

То, что говорили с вечевого возвышения, говорили известное уже: потребность земли и людей братских земель созвала всех в стольный город Волынь для важного дела. Суть его: на одного из князей земли Трояновой должны возложить сегодня обязанность быть ответственным за покой на рубежах, а затем за мир и согласие с соседями.

— Кто из ныне живущих князей достоин, быть таким? — спросил глашатай и обратился к старейшинам, которые сидели с правой стороны первыми. — Говорите вы, русичи.

Обычай повелел: старейшины родов должны выражать мнение большинства, выражать же его следует старшему. Поэтому на возвышение поднялся не князь — высокий многолетний старец.

— Поляне, росичи и втикачи, — сказал он, — признают целесообразным возложить эту обязанность на князя Тиверии Волота.

И дальше стал высказывать причины. Во-первых, князь Волот старший среди всех князей, во-вторых, по воле богов и обстоятельств ему и его племени пришлось сидеть на земле, которая испокон веков является проторенным путем для всех — тех, кто отправляется с мечом и копьем с запада на восток, и тех, что стремятся с востока на запад или с южных краев в северные. Вот и получается так, что ему больше, чем кому-либо, приходится стоять на страже покоя в земле Трояновой, именуемой иностранцами землей Антов. Следует принять на вид и то, что он вон, сколько лет достойно представлял себя в этом чуть ли не в самом трудном для князей деле. А если так, то почему бы именно ему не быть за это в ответе?

Старейшины полян закивали, переговариваясь меж собой, головами, их поддержали уличи, древляне. Тиверцы же и дулебы не высказали своего согласия — отмалчивались.

— А что скажут тиверцы? — спросили с возвышения. И снова встал и вышел с речью к вечу не сын княжеский — старейшина.

— Князь Волот повелел нам вот что сказать вече, когда будет об этом речь: он отказывается от обязанности главного князя в пользу князя росов Острозора, потому что не чувствует себя в силе брать такую обязанность. Князь росов является после него наиболее умудренным годами и опытом, ему, как и князю Тиверии, также постоянно приходится стоять на страже земли со стороны степи.

Когда спросили дулебов, те говорили дольше. Прежде согласились с мыслью киевлян: князь Волот, действительно, прилагал больше ума и силы, чтобы сберечь землю славянскую от вторжения чужаков, как со стороны степи, так и из-за Дуная. Он больше, чем кто-либо, умудрен посольским опытом переговоров с иностранцами, как и опытом походов ратных, ему и только ему следовало бы быть преемником князя Добрита. Но, увы, лета и труды надломили его силу, слышали ведь, еще раз явил нам свой ум — отказался от обязанности, которую хотим возложить на него.

— Разве есть резон в том, чтобы главенствующим князем у антов был князь Острозор?

Дулебский старейшина окинул всех пытливым взглядом и потом принялся произносить противоположные этой мысли резоны.