— Прими, господи! — вторили князю люди.

— Будь и впредь милостив к нам, Перун. Множь нашу силу, поддерживай победоносный дух и острый меч, а более всего отведи от нас намерения вражеские.

— Отведи, боже, злые намерения!

— Встань на страже земли нашей и народа нашего! Оборони от зла и несчастья!

— От зла и напасти оборони, Перун!

— Уповаем на это и воздаем дань, уповая!

Князь взял в руки серебряную тарелку с жертвенной кровью и вылил кровь в огонь. Пламя всколыхнулось, зашипело, казалось, погас на миг. Но после той минуты забушевало сразу, и с такой силой, что народ отхлынул от неожиданности и всколыхнул окрестности слитым воедино голосом светлой радости.

— Перун принял нашу жертву. Радуйтесь, люди! Веселитесь, люди! Перун принял нашу жертву! Он с нами, он за нас!

Шум людской, радость людская заглушили голос князя, но не могли заглушить слаженное пение тех, кто воздавал хвалу богу-громовику песней. Она возносилась над всеми и оповещала всех своим вознесением: жертвоприношение увенчается светлой надеждой, а ожидание питает веру: народ не одинок в делах и помыслах своих, у него есть высокий и надежный заступник.

Расходились медленно и не все сразу, зато по всему видно было: уходят от капища утешенные, а еще уверены: теперь и убитым можно воздавать дань. Воистину верно сказал князь: бог с нами, бог за нас.

Тризна должна состояться не где-то там — сразу у рощи, на зеленой поляне между Детинцем и рощей. Молодцы еще вчера позаботились, чтобы в изобилии было хвороста для костров, чтобы возвышался перед выстланными по всему безлесью полотнищами стол для князя и тех, кто стоит близко к князю, а сегодня вместе с огнищанами заботились и заботились о яствах и питье на столах. Поэтому когда народ подошел от капища, все было наготове. Горели жертвенные костры, каждого ждало щедрое застолье: хлеб и соль, жаркое из говядины и жаркое из вепрятины, дичь зажаренная, и вареные яйца, мед и сыта в сосудах и корчагах. А еще дымилась перед каждым столом-полотнищем миска со свежей пищей, которую не успели приготовить, однако бегали-суетились, готовя, а еще шли на тризну со своими яствами и питьем жены погибших на поле боя — у них своя обязанность перед кровными и своя дань кровным.

Садились, где кто видел, однако без лишней суеты и шума. Поэтому и уселись быстро.

Князь Богданко дождался этого и поднялся за столом.

— Друзья и сородичи мои, мужи и жены. Мы вернулись с рубежей земли Трояновой, окрыленные победой. Но были бы такими и имели бы ее, перехваченную у супостата возможность, если бы не те, что шли бок о бок с нами и которых нет сейчас среди нас, павших на поле боя, как мученики поля битвы? Воздайте им почет и прославим имена их на веки вечные!

Князь берет кувшин и наливает в свою братницу хмельное, затем подходит к костру и выплескивает напиток в огонь.

То же делают и поселяне, прежде всего те из них, чьи мужи не вернулись из похода.

— Поделимся с ними и яствами вашими, — зычно говорит всем, будто трубою трубит, князь, — пусть имеют, что съесть, на пути в рай.

Берет хлеб, жаркое, отдает, как и прежде, огню. Подождал, пока справятся с данью убитым все остальные, и снова подал голос.

— А теперь наполним медом братницы и выпьем за здоровье живых. Хмель послан богами для веселья, поэтому будем, как и положено быть, веселыми. За ваше здоровье, сородичи мои!

Князь высоко поднял наполненную медом братницу, и люди не замедлили воздать должное князю и выпили за свое здоровье.

Некоторое время слышался только шум на поляне. Кто-то пробовал яства и хвалил князя за обильное застолье, кто-то вспоминал, под хмелем, как закрыл его собой сосед Стемид, когда они вторглись в ряды конных кутригуров, рубили и рубили супостатов, что зарились на нашу землю и на наши доходы, пока сам не упал, убитый, а кому-то не терпелось похвастаться, как он сам мог бы быть убитым, если бы не проявил ловкость, и как заслонял собой слабых.

— Выпьем, братья, — угомонил его кто-то из соседей. — Князь правду сказал: только питье и помогает сбросить с себя бремя потерь, как и бремя сечи.

— Да. Разве на долю тех, что были на поле боя и вернулись живыми с поля боя, меньше выпало. Ведь, завидовать нечему. Видите, как изуродовал мне обрин руку? Как я буду ходить теперь за товаром, как обрабатывать пашню?

Ему поддакивают, а тем временем идут между людьми и кланяются подвыпившим людям жены и дети убитых:

— Выпейте, соседи, и из наших корчаг, — в них мед отца нашего. Выпейте, и помяните его добрым словом, и не забывайте, что был такой.

Сидящие за столом, молча, подставляют братницы, и жены и дети не медлят наполнить их медом.

— Добрый отец были, дети, — говорит кто-то, — а вам, соседка, муж. Пусть будет вечной и светлой память по нему.

В другом месте слышно было, как добавляли еще обещания и увещевания.

— Ваш отец заслонил нас от меча и стрелы лютого обрина. Мы в пожизненном долгу перед ним, а затем и перед вами. Вовек будем помнить это. И вы помните, и растите достойными отца своего. Община позаботится, чтобы вы не знали, что такое безлетье. Да, одним родом живем.

И угощались, и угощали, пока не захмелели все, а захмелев, прогнали за громады грусть, терзания свои и спели всем застольем. Лишь немногие, распевали и прислушиваясь, как поют другие, склоняли вдруг на руки голову и принимались плакать. На них не обращали внимания, а если и обращали, то странным, для людей, образом: стучали по спине десницей и призывали к пению и потешались, призывая, как бы говорили тем: ударьте лихом об землю; пейте-гуляйте со всеми, будьте, как все.

Слева, ближе к реке, отозвались, призывая к себе, сопели, за сопелями — бубны, сопели, перегудницы, и молодежь Детинца, и прилегающих к нему сел, умудрилась оставить стариков на застолье и отправиться на этот призыв. Шли отдельно девушки, отдельно шли молодцы или наоборот: девушки любого из сел старались держаться молодцов своего села и потому отправились вместе с молодцами, они собирались и собирались, так как звала не только музыка, звали и обещанные игрища.

На опушке, где был уже и князь, мужи из княжеской дружины, стояли в конном строю отроки, в частности те из них, кто получил, под присмотром дядек, ратные навыки и должны перейти теперь в младшую княжескую дружину. Праздник перехваченной возможности — одна из лучших возможностей показать князю, его мужам и народу втикачскому, кто на что способен. Поэтому такой интерес к игрищам, потому столько предосторожностей среди тех, которые будут представлять себя на игрищах.

Первыми выйдут и покажут ловкость лучники. Распорядители игрищ отметили им место, откуда они должны стрелять, измерили и расстояние и поставили там, на крайних рубежах стрельбища, набитые паклей человеческие чучела. Тогда уже, как показали и убедились, что показали правильно, кто в какое чучело целится, дали каждому из десяти по пять стрел и объявили всем, присутствующим на игрищах людей: две из пяти стрел лука должны пустить в грудь чучела, две — в живот и одну — в лицо. Кто попадет всеми пятью стрелами и попадет куда надо — победитель, кто четыре — второй после победителя, кто тремя — признается, как и два предыдущих, достойным быть дружинником. Все остальные подвергаются сомнению: судьба их решится во втором поединке — на скачках.

Вероятно, волновались отроки в присутствии князя и такого, как сейчас, многолюдья. Десяток за десятком выходили и становились на определенное для стрельбы место, а победителя не объявлялось и не объявлялось. Даже тех, что шли вторыми, было мало. Большинство отроков отстояли себе всего лишь право быть в младшей княжеской дружине и носить гордое наименование дружинника. Однако и таких, которые не отстояли, это право было немало. Это ослабило удовольствие от игр, и все, особенно молодежь Втикачи, ждали скачек.

Они действительно оживили людей. Когда зрители дождались и убедились: все-таки начинается уже ожидаемое, то кровушка заиграла в теле. Жеребцы под отроками были молодые и холеные, так и рвались, выказывая силу. Пусти таких, дай волю — буйным ветром полетят долинами. Да и отроки охвачены не какой-то другой — а все-таки той же, что и в конях неистовством. Вон, какие юные и соблазнительные сидят в седлах. Все — в чадигах из темной кожи, в синих рубахах, перевязанных в поясе червлеными поясами, в черных смушковых калансувах с червленой, что защищает глаза, тульей из дибаджи. Не отроки — восхищение. Как не захочешь видеть таких среди победителей и как не поверить, что если не все, то большинство способны быть ими?