— Скачи на поле боя, — обратился к первому, кто оказался под рукой, — и узнай, как долго они позволят кутригурам топтать нашу землю? Не пора ли им податься прочь?

Первый гонец вернулся и сказал:

— Терпение, достойный. Еще немного — и побегут. Второй был более сдержан:

— Большую ярость имеют на нас кутригуры, так прут, как звери, или же стоят насмерть.

«А вы?» — хотел крикнуть Сандил, но его предупредили:

— Хан Заверган напоминал своим на поле боя: «Кутригур! Если ты не убил трех утигуров, считай, что ты не отомстил за кровь и слезы кровных». Они и стараются. Наших, хан, вдвое, если не втрое ложится больше, чем их.

«Так? — похолодел Сандил. — Ну, погодите же». Он повернулся, чтобы сказать то, что задумал, исполнителям своей воли, и замечает вдруг: на северные рубежи котловины, где бились его с Заверганом силы, выскочили всадники. Схватились и остановились почему-то, присматриваются к потасовке, которая происходила долом.

«Благой? — воспрянул духом Сандил. — О, радость! Неужели успел справиться с кутригурами? Впрочем, к чему эти сомнения?»

— Утигуры! — повернулся к стоявшим позади. — Нам пришла помощь. Кметь Благой разгромил татей палящих стойбища в северных землях, и стоит он, ждет нашего повеления. Кличьте тысячи верных и вперед, на кутригуров. Добыча ваша и вся Кутригурия с победой ваша!

Сандил обнажил, наконец, меч и пошел в передних рядах. Это взбодрило утигуров, придало им ратной смелости.

— Хан с нами, — кричали, — и Небо за нас! Слышали, Благой тоже подошел. Смерть свинопасам! Наказание и смерть!

Бились и не оглядывались, пока кто-то из утигуров не заметил и не крикнул крайним, а те — в вихрящуюся круговерть битвы:

— Обры! Это не Благой, то обры обступают нас! Разят всех подряд, утигуров и кутригуров!

Соединенные недавно смертельными узами супостаты раскатились, как испуганные волком стада, и скучились особняком, а скучившись, силятся сдержать обров, наседавших со всех сторон и, вероятно, не одной тысячей.

— Круговая порука! — слышен громкий голос кутригурского хана. — Уходите на закат и защищайтесь со всех сторон!

Мужам, как воинам кутригурских родов, видно, не впервые оказываться в такой, как эта, ловушке. Пробивали себе путь к Широкой реке, однако не забывали и о тех, кто наседал на них со всех сторон. Словно сбитая воедино лавина, катились котловиной и не позволяли супостатам разъединить их.

Куда делись утигуры, не оглядывались. Только тогда уже, как обры второй раз и надежно закрыли им путь в свою землю и, наконец, выехали вперед и посоветовали не лить напрасно крови, они остановились и увидели: утигуры удостоены той же чести.

— Мы шли не к обрам! — встал перед посланцами из супротивных рядов Заверган. — Чего им от нас надо?

— Если ты и есть хан кутригуров, — ответили ему, — иди к нашему правителю, он скажет, что надо.

— Хан не пойдет, — поспешили возразить те из кметей, которые были при Завергане. — На разговор, если он необходим и неизбежен, может пойти кто-то из его мужей, таких же ведающих и надежных, как и хан.

Обры не разозлились на это.

— Жаль, если так, — сказали рассудительно. — Баян предпочел бы иметь беседу только с ханом. Если есть страх и недоверие — добавили после некоторого молчания, — пришлем заложников, тоже мужей ведающих.

И сомневались, и досадовали, и гневались, не зная на кого, когда остались без свидетелей, а что-то отраднее, нежели то, что велели им, придумать не могли. Обров, сами видели, тысячи и тысячи, прорваться сквозь их ряды, нечего и надеяться. А если так, другого выхода нет: не кому-то другому, Завергану придется идти на зов Баяна и встать перед ханом Баяном.

Пошел не один, в сопровождении двух кметей и четырех отроков. Да идти пришлось не какое-нибудь поприще, — чуть не все десять преодолели, пока добрались до палатки хана Баяна. Однако не это удивляло и возмущало всех: когда приблизились и остановились, возле палатки стоял и ждал приглашения правителя обров, хан Сандил.

— Старый шакал! — стиснул зубы хан кутригуров. — Что ты наделал? Какую узду накинул своей татьбой на роды наши!

Сандил взглянул исподлобья, видно, собирался ответить Завергану должным образом, и не успел собраться с мыслями, из шатра вышел тот, кому велено было передать правителям враждующих соседей, чтобы заходили уже и становились перед глазами повелителя великого племени аваров, именуемого в степях антского приморья, обрами.

Пришлось перенести объяснение между собой на удобное время.

Хан не один был в палатке. По правую руку от него сидели три мужа, по левую — жены (также три), без сомнения — жены самого Баяна. Другие два мужа ютились у ног хана и значительно ниже, чем восседал хан и его сторонники.

Как убедились позже, это были толмачи.

Годами Баян был не намного старше Завергана. С виду, хоть и сурового аж слишком, но ему можно дать не больше тридцати. Однако муж при теле, как и при силе, конечно. По телосложению его, по длинным и толстым рукам, не трудно убедиться: когда поднимется, достигнет чуть ли не самого верха в палатке.

Делает вид только, что гневается, на самом деле вон какой довольный. Поэтому и вырядился, вероятно, в праздничное, поэтому и волосы заплел в новые ленты. Как же, так легко, без малейших потерь и усилий покорил две рати, послушными поставил перед собой правителей двух племен. Двух и одним заходом!

Что скажет, когда заговорит?

— Хану племени утигуров, как и хану племени кутригуров, — услышали, наконец, его голос, — не приходится, слишком, сердиться на меня и мои турмы.

Подождал, пока толмачи вложили в уши обоих ханов сказанное, и уже потом добавил:

— Легионы мои вынуждены были вмешаться в битву между вами, ибо видели: вы не разойдетесь, пока не истребите друг друга до конца. А это не нужно ни вам, ни женам и родам вашим, как не надо и той обязанности, которая возлагается на всех нас волей Неба.

Первый решился возразить Заверган.

— Мы не просили об этом хана, как и его турмы. У нас свои обиды на утигуров, и никакая другая обязанность не может заставить кутригурские роды забыть о них.

— Знаю. И все же надо забыть.

— Утигуры нарушили обычай предков: будучи нашими кровными и имея договор на мир и согласие, воспользовались отсутствием кутригурских воинов и пошли в их землю с татьбой, пролили кровь наших родов, связали беззащитных и отвели их на сарацинские торги. За такое расплачиваются кровью и только кровью!

— За все вместе хан Сандил расплатится золотом — тем, что взял с ромеев за удар по своим сродникам в спину и тем, что выручил на торгах по распродаже тех же сородичей.

Сандил вытаращил от удивления или от страха глаза, вероятно, намеревался возражать, и в этот момент взревел, как раненный бык, Заверган и лишенный брони, бросился на хана утигуров с голыми руками.

— Проклятый шакал! Задушу, как полоза!

— Стой! — Баян поднял руку, и этого было достаточно, чтобы на хана кутригуров бросилось сразу четыре обрина. А с четырьмя даже Завергану, молодому и сильному, невозможно было справиться: — Усните себе: отныне вы мои данники. За преступления и проступки чьи-то наказываю только я, за то, что буду защищать вас от меча и надругательства других, вы будете платить дань. Если согласны на это, кладите к ногам покорность и будьте свободны, если нет, идите к своим воинам и готовьте их к сече. Я и мои легионы будем брать это право мечом.

Ханы стояли молчаливые и понурые. О том, чтобы собрать сейчас воинов и организовать их в силу, способную биться с обрами, тем более сообща с соседями, нечего и думать. А в одиночку ни утигурам, ни кутригурам не одолеть обров.

Рассудительным, как и подобает старшему, оказался хан Сандил. Сделал, осилив немощь, шаг-другой вперед и уткнулся Баяну в ноги. Что-то бормотал себе под нос, а Заверган тупо смотрел на это и отмалчивался.

— Я тогда только явлю смирение, — поднял, наконец, на Баяна глаза, — когда узнаю, сколько золота возьму с хана утигуров.