— Где сейчас командный пункт Западного фронта? — спросил меня Сталин.

— В Гнездове — дачный поселок Смоленска. Там Тимошенко и часть штаба.

— Вылетайте в Смоленск, — распорядился Иосиф Виссарионович. — Помогите Шапошникову [Маршал Шапошников в тот период выполнял обязанности начальника штаба Западного фронта. (Примеч. Н. Лукашова.)] проконтролировать прибытие и использование войск. Особенно девятнадцатой армии. — И, помолчав, добавил: — Вылетайте с наступлением темноты. Днем там хозяйничает немецкая авиация… Жду ваших сообщений, выводов, предложений.

И вот я снова на Центральном аэродроме. Совсем недавно вылетал отсюда курсом на Минск, а теперь маршрут был гораздо короче, всего лишь до Смоленска. Да и то неизвестно, можно ли там приземлиться, немецкие танки были где-то поблизости.

Слава богу, все обошлось благополучно. Утром я добрался до Гнездова и там встретился с Тимошенко и Шапошниковым, которые только-только пробудились от короткого сна. Вместе позавтракали, круто соля свежий крестьянский хлеб и запивая парным молоком. На гул вражеских самолетов, на глухие взрывы авиабомб, от которых содрогался дачный деревянный домишко, никто не обращал внимания. Немцы бомбили Смоленск и шоссе, все это стало уже бытом, горьким, но привычным фоном.

Смачно отхлебывая из большой кружки, Тимошенко выразил пожелание, чтобы я побывал на передовой, на прифронтовых дорогах, посмотрел, что там творится. Для доклада товарищу Сталину. Можно, мол, поехать с его заместителем генералом Андреем Ивановичем Еременко. Я промолчал — надо было сориентироваться в обстановке.

Побеседовав после завтрака с Борисом Михайловичем Шапошниковым, узнал новости, отнюдь не радующие. Особенно по 19-й армии, на которую возлагались большие надежды, ради которой я и приехал на Западный фронт. Переброска армии из-под Киева началась успешно. Прозевали немцы начало рокировки. Головной эшелон, в котором находилось все армейское управление, без помех проследовал до станции Рудня, возле которой намечено было развернуть в лесу штаб армии. Почти без потерь прибыли к местам разгрузки эшелоны 127-й и 129-й стрелковых дивизий, входивших в состав 25-го стрелкового корпуса. Они усилили нашу группировку в районе Смоленска. А потом фашисты словно бы спохватились, начали почти беспрерывно бомбить все станции, через которые шло с юга подкрепление на Западный фронт: Фастов, Дарницу, Конотоп, Брянск, разъезды и полустанки. Велики были разрушения на железнодорожных магистралях, велики потери в людях и технике.

Эшелоны 19-й армии вынуждены были следовать не к месту назначения, а двигаться туда, куда можно, где не разрушен путь. Войска выгружались в Вязьме, в Ржеве, на других далеких от фронта станциях. Некоторые составы были загнаны к черту на рога, аж на Валдай, оттуда полки вынуждены пехом добираться до районов сосредоточения. Не ближний свет! И путаница была, и переподчинение целых дивизий. Монолитная армия, укрепившись на выгодном рубеже, могла бы нанести большой урон неприятелю, но она была раздроблена и рассеяна, даже не вступив в бой. Определенная вина ложилась на Конева, не сумевшего организовать переброску войск. Мало проку, что он бомбардировал телеграммами Кагановича, отвечавшего за железнодорожные перевозки. Самому надо было соображать.

Не только 19-ю армию постигла при переброске печальная участь. И в других армиях были большие потери. А мы с Шапошниковым сделали для себя соответствующие выводы: о рокадной переброске войск, о маневрировании резервами в зоне деятельности вражеской авиации. Не сразу, но выводы эти впоследствии скажутся, воплотившись в официальные документы. Мы, как всегда, медленно запрягали…

Итак, мне надо было разыскать генерала Конева. Казалось бы, чего проще: командарм должен находиться в штабе или на командном пункте и оттуда оперативно руководить всеми делами, и боевыми, и тыловыми. Но это — если настоящий командарм, а не попрыгунчик, еще не уяснивший своей роли, не отрешившийся от принципа "делай, как я!".

Иван Степанович Конев принадлежал к числу тех людей, о которых у Сталина по каким-то причинам сложилось хорошее мнение. Один раз и надолго, если не навсегда. Похвалил, выдвинул, значит, в обиду не даст. Ежели, конечно, не будешь выступать против него, якшаться с подозрительными элементами. А с Коневым получилось вот что.

Еще в начале тридцатых годов кто-то из наших военных деятелей рассказал на досуге при Сталине такую историю. Осенью 1919 года 5-я армия Тухачевского успешно продвигалась в глубь Сибири, к Омску — столице "верховного правителя" России адмирала Колчака. Город был близок, но белые взорвали мост через широкий Иртыш. Застряли на западном берегу эшелоны с боеприпасами, с пополнением, санитарные поезда, а главное — артиллерия и бронепоезда, прокладывающие своим огнем путь пехоте. Успешно начатое наступление могло сорваться. Колчак получил бы передышку, пополнил бы свои силы, нанес ответный удар. Положение было сложным.

Двадцатидвухлетний Конев, недавний унтер-артиллерист царской армии, был тогда комиссаром бронепоезда № 102, больше известного под названием «Грозный» — такое имя дали ему балтийские моряки, составлявшие костяк команды. Чтобы восстановить рухнувший мост хотя бы "на живую нитку", требовался минимум месяц. Но ушедшая вперед пехота погибает без артиллерийской поддержки!

"Что мы можем сделать?" — обратился Конев к командиру бронепоезда Пеатриковскому, который был старше, опытнее и значительно образованнее комиссара. А Пеатриковский, поразмыслив, высказал предположение весьма рискованное, трудноосуществимое, но, пожалуй, единственно возможное в той ситуации. Энергичный, напористый Конев сразу оценил идею командира и взялся за ее осуществление. Лихих моряков-балтийцев послал в ближайшие поселки, деревни, на железнодорожные станции. Вскоре оттуда начали прибывать группы жителей с ломами, кирками, лопатами. Крестьяне на санях. Пожарные команды с насосами. Людей разбивали на группы, каждую из которых возглавлял боец ремонтно-восстановительной бригады бронепоезда.

Одни взрывали, долбили мерзлую землю, готовя пологий спуск к реке. Другие наращивали тонкий еще лед. Третьи несли и везли из населенных пунктов бревна и доски разобранных домов, заборов, сараев, делая поверх льда настил. А на него укладывали шпалы. Тянули рельсы. Несколько тысяч человек без отдыха трудились на широком просторе Иртыша сначала при тусклом свете холодного ноябрьского дня, а затем при свете костров. А руководил всей этой работой молодой комиссар, разом решавший все сложности. Сюда подбросить людей! Здесь — поднажать именем революции!

Переправить состав по льду — ответственность за это взял бы на себя далеко не каждый. И ведь не простые вагоны, а тяжеловесные, обшитые стальными плитами, с пушками и пулеметами. Под таким грузом гранит раскрошится!

Первым буквально-таки на руках спустили с берега паровоз. Медленно катился он через реку. Угрожающе потрескивали бревна. Но лед выдержал!

Один за другим перекатили через Иртыш вагоны и вновь собрали состав. Вся эта операция заняла ровно сутки. Бронепоезд «Грозный» пошел на Омск, к месту боя. А следом двинулись по настилу другие поезда…

Иосиф Виссарионович с интересом выслушал эту историю, задал несколько уточняющих вопросов. Сам-то ведь он не воевал на Урале и в Сибири, не сблизился ни с кем из «восточников». А в тот раз произнес удовлетворенно: "Нам расписывают заслуги Тухачевского, Блюхера, Уборевича, а простые люди остаются в тени. Чапаев, Конев — вот кто истинные герои, вот кто обеспечил победу над Колчаком". Ну, Чапаева, как известно, не было в живых, а с Коневым Иосиф Виссарионович встречался на партийных съездах, раз или два прилюдно высказал ему свое расположение. Вполне естественно, что Иван Степанович быстро шагал вверх по служебной лестнице и чувствовал себя весьма уверенно, по крайней мере, до начала сражений. А когда гром грянул, он, не имея опыта и достаточных знаний, не смог справиться с многотрудными обязанностями командарма. Вернее, не смог хорошо справиться с обязанностями. И это, разумеется, была вина и беда не только Конева, но и многих наших новых командиров и полководцев разных рангов.