Экипаж у самолета. Сегодня штурманом летит замполит эскадрильи Яскин.

— Ну как, Южилин, отвезем подарочек врагу, — весело говорит Яскин.

— Будем бить без промаха, — отвечает Южилин и дает команду: «По местам!».

Тихо на аэродроме. Алеет запад в облаках вечерней зари. В воздухе с шипением летит зеленая ракета, и вот она уже распласталась, как жар-птица. Через секунду пришла команда:

— От винтов!

— Есть от винтов.

Заработали десятки пропеллеров. Лопасти загребают воздух, гонят его под фюзеляж. Самолеты подруливают к взлетной площадке. Короткое «мигание» на плоскостях и взлет разрешен.

Самолет тяжело, но послушно оторвался от взлетного поля. Моторы работают ровно.

— Связь установлена, — докладывает Одуденко.

— Хорошо, — отвечает Южилин.

Яскин уверенно дает курс и самолет ложится на заданное направление.

Через два часа полета впереди стали видны пожары, вспышки орудий, гирлянды ракет. Это — линия фронта. Близко враг.

— Смотреть внимательно за воздухом, — предупреждает командир корабля.

— Есть внимательно смотреть!

Самолет проходит через передний край.

— Скоро цель, — говорит штурман, — впереди облачность.

— Ну что ж, пойдем под облаками, — говорит Южилин.

Вспышки прожекторов коснулись самолета.

— Довернуть 10 градусов влево, — раздается команда штурмана. И Южилин доворачивает послушную машину на цель.

Резкий шипящий звук — это открылись бомбовые люки, и бомба, на которой написано «Смерть Гитлеру», пошла вниз.

Самолет уходит с разворотом от цели. Рядом разорвался зенитный снаряд.

— Слева сверху разрыв, — докладывает Одуденко.

— Справа сзади разрыв, — кричит стрелок.

Самолет выравнивается и с повышенной скоростью уходит назад.

Вдруг яркое пламя сзади осветило облака и горизонт.

— Что такое? — спрашивает командир.

— Бомбы попали в эшелон с горючим, поэтому большой взрыв, — сообщает Яскин.

— Очень хорошо, — и Александр Григорьевич еще крепче сжимает штурвал.

— Над станцией большой пожар, — радуясь успеху, сообщает радист.

— Смотреть за воздухом, — командует Южилин.

Мы с Южилиным сидим в уютной комнате и полностью отдались воспоминаниям. Перелистываем летную книжку, сохранившуюся до сих пор.

— Разве все запомнишь, — извинительно замечает Александр Григорьевич. — Боев было много, удачных и неудачных. Всякое случалось.

Я прошу Южилина рассказать о боевых вылетах в глубокий тыл противника.

…Мы стояли на подмосковных аэродромах. Наши ИЛ-4 были оборудованы добавочными баками и это позволяло совершать дальние полеты, находясь по 10—11 часов в воздухе. Помню, в апреле сорок третьего летал на Берлин. Выходили к Балтике и, ориентируясь береговой линией, поворачивали на Штеттин. От него до Берлина сорок минут полета.

Сплошные мечи прожекторов рябили в глазах, мешали пилоту и штурману. Ежесекундные вспышки разрывов зенитных снарядов нервировали экипаж.

Когда оказались над Берлином, были ясно видны очаги нескольких пожаров. Это только что ушли английские самолеты, которые, видимо, неплохо поработали.

Наши бомбы легли хорошо на цель, и зловещие языки большого пожара осветили поверженный город.

Развернув корабль под прямым углом, я уводил его от зенитного огня, но все же один осколок угодил в правый мотор и он начал давать перебои. Так и тянул на одном моторе около тысячи километров. Но, представьте себе, благополучно привел самолет на свой аэродром. Такие случаи нередко бывали и с моими товарищами.

…В феврале 1944 года Южилин за две недели четыре раза вылетал со своим звеном на вражеские объекты, расположенные в Финляндии.

26 февраля, вернувшись с бомбежки, Александр Григорьевич почувствовал неприятное колотье и боль в пальцах ног и рук. Обморозился в полете. Спросил товарищей об этом совсем неожиданном явлении, а у них тоже самое. Ноющая боль усиливалась.

…Командира звена гвардии капитана Южилина позвали к командиру полка подполковнику Аверьянову.

— Как самочувствие капитан? — спросил Аверьянов.

— Хорошее.

— А как руки, ноги? Здорово прихватило?

— Есть маленько, — ответил Южилин.

— Вот что, дорогой капитан. Через час нужно лететь снова в Финляндию. Можешь или трудно будет?

— Могу, — уверенно ответил Южилин и стремительно выбежал из землянки, боясь, что командир может изменить свое решение.

Задание командования было выполнено. Позднее было установлено, что бомбы, сброшенные летчиками, ложились точно на военные объекты. Точное ночное бомбометание русских летчиков ошеломило врага.

— Потом пришлось на месяц с лишним уехать в госпиталь, а так ничего, сошло — рассказывает Южилин.

В апреле южилинское звено летало на Тильзит и Кенигсберг. Дальние полеты по-прежнему чередовались с налетами английской и американской авиации. Боевая дружба союзников крепла.

…Противник подтягивал резервы к окруженному Севастополю. Эскадрилье приказано на дальних подступах разрушить узловую станцию, уничтожить скопление вражеских эшелонов.

Посмотрев на Южилина, штурман эскадрильи Коньков сказал:

— Какой калибр бомб взять, вы сами знаете.

— Машина к полету готова, — поблескивая золотыми зубами, доложил техник Ворошилов Виктор.

Ворошилов — неутомимый труженик, весельчак, каких поискать. Три года он обслуживает южилинское звено. Летчики всегда уверены, что этот воин безупречно подготовит самолет к полету.

Южилин улыбнулся и вспомнил в эту минуту, как в зимнюю стужу, в пронзительный ветер, когда тысячи мельчайших крупинок снега окутывали моторы, Ворошилов с распухшими пальцами менял цилиндры и, опробовав моторы, неизменно докладывал: «Манюня», как всегда, в порядке».

К самолету подкатила легковая машина, и из нее вышел плотный, среднего роста пожилой офицер.

— Капитан Южилин? — спросил он.

— Да.

— Полковник Зусиков из генерального штаба. Я штурман и полечу с вами на боевое задание. — Зусиков отдал папаху штурману капитану Воронецкому, взяв у него шлемофон.

Экипаж занимает свои места.

Южилин по привычке командует:

— Штурман, курс! — и тут же спохватывается — на штурманском месте не Гриша Воронецкий, а москвич.

Через два часа линия фронта осталась позади. Видны вспышки разрывов. «Наши уже работают», — подумал Южилин.

Над головой плывут редкие облака. Ярко светит луна.

«Сейчас бы на тебя штору одеть», — думает Южилин, поглядывая на луну, и командует:

— Смотреть за воздухом!

— Есть смотреть! — откликаются Одуденко и Паньшин.

— Заходим к станции под 30 градусов, — сообщает Зусиков.

— Есть под 30 градусов, — отвечает пилот.

Заходить на цель пришлось при ярком освещении луны.

— Хорошо вижу станцию, — говорит полковник-штурман. — Держи курс, скорость и высоту.

Сброшена бомба. Самолет делает разворот.

— Домой? — спрашивает Южилин.

— Нет. Разрыв около здания станции, путь не поврежден. Еще заход, — командует штурман.

При следующих заходах три бомбы положили на железнодорожные пути и одну — в здание.

Бьют вражеские зенитки, иглы прожекторов, кажется, насквозь прошивают бомбардировщик, но экипаж работает уверенно. Еще один заход. Последние бомбы снова накрыли цель.

…В мае бомбили суда и транспорты в Севастопольской бухте. При подходе к Крымскому полуострову погода улучшилась. Штурман Воронецкий уверенно прокладывает курс. Впереди видна бухта, освещенная огнями с воздуха. Разрывы снарядов и сотни прожекторов противника сопровождают наши самолеты. Вот на воде вспыхивает сильный взрыв. Взорвался транспорт.

— Мы тоже свой груз положим куда надо! — кричит штурман.

— Довернуть влево на пять градусов, — слышит Южилин голос Воронецкого. — Так держать. Бомбы сброшены точно в цель.

Самолет уходит от цели.

— Поработали сегодня неплохо, — рассуждает капитан Воронецкий. — Многие корабли врага не уйдут в море.