Что же до новых имен, то к ним мы еще не привыкли, мы их понимаем; именно поэтому первоначальное значение так и брызжет на нас из них. К Надежде Владимировне вы обращаетесь совсем спокойно, но попробуйте-ка поговорить с Мудростью Никтокакбоговной! Это невозможно, скажете вы. Ну, как сказать: ведь «мудрость» по-древнегречески «София», а «никто как бог» звучит на древнееврейском языке как «Михаил». Не удивляйтесь этому: так бывает часто; теперь тысячи девушек и женщин ходят стрижеными и носят спортивные брюки; это никого не поражает. А лет сто назад за каждой такой женщиной бежала бы удивленная толпа. Почему? Возникла привычка к короткой стрижке женщин. Стриженая голова перестала казаться мужской. Примерно то же бывает и с именем.

«A! — радуетесь вы, — так, значит, все дело в привычке? Значит, можно приучить людей и к такому имени, как Носорог или Кряква?»

Отчего же, — вероятно, можно. Но стоит ли? И сколько времени пройдет, пока они приучатся? А до того как?

Что же требуется от имени?

От него требуется немало.

Прежде всего оно должно быть не слишком длинным и трудным. Вам не удастся сделать именами такие слова, как «электрификация» или «тригонометрия», даже если они благозвучны и преисполнены высокого значения,—«роту тяжело» часто произносить их.

Во-вторых, имя обязано звучать красиво, быть изящным по своей форме. Есть слова, называющие очень хорошие вещи, но неприятные на слух: они не могут стать людскими именами. Попробуйте окрестить вашу дочурку (когда она у вас появится), скажем, Идиомой или Психикой… Не поблагодарит она вас, — а ведь слово «дрима» по-гречески значит «выражение, свойственное только одному из языков»; «психика» — означает «душевная жизнь». Чего уж, казалось бы, лучше? Но вы и сами, всего вероятнее, не хотели бы называться так: подлинное значение слов от нас скрыто, а звуки связывают их с совершенно другими понятиями.

Очень важно и третье: у каждого есть свое, личное представление о красоте, свои собственные вкусы. Однако, выбирая имена или превращая в имена слова, нельзя считаться только с собственным вкусом: ведь носить имя будете не вы, а судить о нем — не только вы.

Допустим, вы — уроженец Северной Сибири, ваше детство прошло на суровых берегах реки Пясины. Можно поверить, что слово Пясина вам с детства мило, что оно кажется вам звучным, нежным, будит у вас в груди теплые воспоминания. Вправе ли вы назвать вашу дочку Пясиной? Конечно, нет: девочка не поблагодарит вас, — ведь ни в ком другом с таким именем не свяжется никаких приятных ощущений.

Четвертое: если бы у вас, как у чукчей (см. стр. 15), каждый человек назывался только одним словом, дело обстояло бы куда проще. Но у нас имена тройные: само имя, отчество, фамилия. И, выбирая имя, никак нельзя забывать, что ему придется звучать рядом с этими соседями, а может быть, и самому превращаться в отчество. Тут, как с цветом материи, идущей на платье: красный цвет хорош, зеленый — не хуже, а многие сочетания красного и зеленого отвратительны.

Имя Роза красиво. Имя Наркис (то есть Нарцисс) тоже не дурно. Но сочетание Роза Нарциссовна Клевер вызовет общий смех: не женщина, — страничка из гербария!

В дореволюционной гимназии у меня был товарищ, носивший прекрасное, гордое испанское имя Родриго; у него была мать испанка. Но отец-то его был русским. Сочетание Родриго Степанов вовсе не казалось нам ни величественным, ни красивым; мы считали его просто смешным. И справедливо. Нельзя допускать, чтобы женщину звали Мирандолина Перерепенко или юношу — Альберт Кошкин. А ведь допускают! И тогда носитель таких, не согласованных друг с другом, имени и фамилии так же привлекает к себе всеобщее насмешливое внимание, как чудак, который явился бы на улицу в фетровой шляпе и лаптях или в современном пиджаке, но в берете со страусовыми перьями. Его сразу замечают, на него с удивлением пялят глаза.

«За столом — предсудкома, невысокий паренек в патлатой огненно-рыжей шевелюрой…

— Совмещай специальности, Рудольф! — крикнул ему кто-то из мотористов…

Лыков с любопытством смотрел на него… подивился эффектному сочетанию имени Рудольф о фамилией Бабошкин…» (Н. Верховская. Молодая Волга (роман), стр. 64-65, Л., «Советский писатель», 1957.).

Волга, советский дизель-электроход, заседание суд-кома, и вдруг, среди обычной, знакомой, естественной обстановки, милый парнишка с именем Рудольф — непривычным, чуждым, претенциозным. И все смотрят на него, как на коня с коровьими рогами или на собаку с петушиным хвостом. Зачем же допускать такую нелепицу?

Вот почему до сих пор остались в большинстве своем неудачными старания ввести в обиход новые имена взамен устаревших: их придумывали кое-как, считая, что для этого годится любое слово, лишь бы оно было хорошо как слово. Их изобретали целыми сотнями, не интересуясь законами, которым подчинены личные имена, не советуясь с людьми занимающимися их жизнью — языковедами. Языковед нередко мог бы заранее предсказать судьбу, которая постигнет то или другое именословное новшество. Вот имя Ким; у него с самого начала были все шансы выжить, привиться; оно коротко, просто, благозвучно. Кроме того, у него есть еще достоинство: у других народов оно уже давно существует. Есть множество людей, которых зовут Кимами в Корее; правда, там это скорее фамилия. Возможно это имя и в Англии, как сокращение от Кимбэлл: у Киплинга есть герой, которого зовут Ким. И наконец, может подействовать и немаловажное обстоятельство: слово Ким похоже на старое, давно привычное имя Клим. Ну что же, имя Ким и на самом деле более или менее привилось.

Нетрудно было в свое время сообразить, что надежда сохраниться есть и у таких имен, как Лилия, Нинель, Спартак, Тимур. Почему? Лилия очень напоминает общепринятое Лидия; оно близко и литературному старинному Лила, и распространенному, давно живущему у нас уменьшительному Лиля (от Елизавета). А кроме того, и само слово означает нечто приятное, красивое, женственное. Такое имя никому не режет слух, очень быстро перестает казаться диковиной.

Имя Нинель (прочитанное справа налево «Ленин») тоже имеет преимущество: сходство с привычным Нина и со столь же естественным и знакомым Нелли. Слово Нинель похоже на имя; к тому же его первые изобретатели поступили разумно, не убоявшись закончить его мягким знаком, которого нет в фамилии Ленин (происходящей, как известно, в свою очередь от имени Лена); не поступи они так, новое слово не могло бы легко войти в именослов: «Нинел» казалось бы мужским именем, и люди задумывались бы: «Нинел — очень хорошо, но как же будет сокращенно? Нина? Неля? Так зовут девочек, а тут — мальчик».

Спартак и Тимур — просто заимствования; почему бы им было не привиться у нас? Может быть, первому немного мешало наличие различных названий, данных в честь славного вождя восставших рабов — «спартакиада», клуб «Спартак» и пр. Но это оказалось преодолимым: имя живет.

Что же до множества других, в свое время предложенных, имен, то им не повезло, и вполне естественно. Советовали, например, называть детей изящными терминами из теории литературы: Поэма, Элегия, Легенда. Такие имена не могли привиться и тем более — быстро: ведь даже красивое христианское имя Роман у нас не очень в ходу как раз потому, что его смысл понимают неправильно: думают, что оно означает «литературное произведение», тогда как на самом деле имя Роман значит «римский», «римлянин» (Однако такие имена встречаются. Есть известная поэтесса НОВЕЛЛА Николаевна Матвеева. Еще до революции писатель Евгений Чириков сумел назвать свою дочку Новеллой. А число Романов, и ныне живущих и уже усопших, достаточно велико). Конечно, если бы сейчас, так же, как в дни принятия нашими предками христианства, незнакомые имена давались людям против их воли и желания, принудительно, тогда можно было бы искусственно привить любое из них: привились же в свое время такие, попервоначалу дико звучавшие, имена, как Николай или Степан.

Однако они прижились именно потому, что их, без спроса и согласия, по велению церкви получали сразу сотни и тысячи людей; и то понадобились, как мы видели, долгие века, чтобы народ принял их и перестал заменять их своими «мирскими». А теперь положение изменилось: никто не диктует нам свыше новых имен, они не сваливаются в мир пачками. И нужна известная смелость, чтобы щеголять одному среди всех в новом имени, как в новомодном платье. А такая смелость далеко не у всех есть. Да и к чему она?