И другое: как будет Вовка по-китайски? А как, по-вашему, будет Джим или Топси по-русски? Это перевести нельзя: (Может показаться, что я здесь неправ. Западному имени Теодор как будто соответствует Федор. Английское Джон у нас нередко объясняют как Иван. Разве это не перевод?
Разумеется, нет; это лишь приспособление звуков одного языка к обычаям и вкусам другого, при нем и речи нет о передаче значения слова. Потом мы увидим в переводе на русский язык слово Теодор звучало бы как Богдан, и Джон — тоже как Богдан. Но такие переводы нас пока не интересуют.) за этими словами нет тех значений, тех понятий, к которым можно подогнать слова иноязычные… Да и русских равнозначных слов подобрать к ним невозможно. Легко, конечно, вместо того же Вовки, назвать парня Володей или даже Владимиром; но ведь это не более чем если бы «крокодильчика» объяснять то «крокодилушкой», то «крокодилищем».
В чем же тут дело? Очень просто: перед нами не обычное слово, а «особенное» — имя собственное. Сказав так, мы назвали это явление. Но назвать — полдела; надо его уразуметь, понять, что оно собою представляет. А едва вы вдумаетесь в этот вопрос, как увидите: имя собственное — престранная штука!
Крещу и перекрещиваю
Вот стакан воды. Эту воду можно назвать и льдом, однако нужно, чтобы она предварительно замерзла, — иначе получится ошибка.
Вас сейчас зовут девочкой. Потом вас станут звать гражданкой или даже тетенькой. Но это случится лишь после того, как вы изменитесь, вырастете. И студенткой вас никто не назовет, пока вы еще школьница: чтобы изменилось слово, надо заметить изменение вещи, которую оно называет; не так ли?
Но вот, например, Алексей Максимович Пешков с определенного времени начал подписываться: «Максим Горький». И все стали его называть так, хотя он остался тем же самым человеком.
Бывает и еще удивительнее. Во Франции в 1804 году родилась девочка, по фамилии Дюдеван. Окрестили ее Авророй. Она выросла и стала знаменитой писательницей, но всю жизнь подписывалась не Аврора Дюдеван, а Жорж Санд, как будто была мужчиной, Каждый культурный человек знает про писательницу Жорж Санд, но куда меньше людей, которые ответят вам, кто такая Аврора Дюдеван. Окрестили, перекрестили, и никаких неудобств это не вызвало. Не странно ли?
Или возьмите известный город, столицу Норвегии. В глубокой древности она именовалась Осло. В 1624 году ее переименовали в Христианию, а в 1924 — опять в Осло. Каждому ясно, что город этот ничуть и ни в чем не менялся в тот миг, когда люди спокойно перекрещивали его на новый лад. А если вы предложите, допустим, слона с завтрашнего дня назвать «кроликом», ваше предложение не завоюет успеха, даже если вы пообещаете когда-нибудь потом снова переименовать его «обратно в слона».
Конечно, такие, пользуясь выражением писателя Лескова, «повертоны», возможны только потому, что у имен собственных со стоящими за ними предметами не совсем такие отношения, как у имен нарицательных. Чаще всего приходится наблюдать, что между ними просто нет никакой связи, что у имен собственных нет значения, того «прямого предметного значения», которое имеется у всех других слов. Они называют, а не значат.
Действительно, смысл имен нарицательных связан с различными вещами очень тесно, и притом независимо от нашего желания; расторгнуть эту связь не в нашей власти. Когда из-под земли пробивается маленький зеленый стебелек, человек опытный, приглядевшись к нему, сразу говорит: «Вот березка!» или: «Это дубок!»
И понятно: с одной стороны, каждая юная березка во многом похожа на все остальные березы, даже на самые большие деревья этой породы; с другой стороны, она во многом отличается от всех на свете дубов, кленов, елей и осин, даже самых маленьких.
Если вы про молодой дуб скажете: «Ишь какой здесь огурец растет!» — над вами посмеются: вы ошиблись.
А увидев на улице незнакомую девочку, вы, каким бы вы ни были наблюдательным и опытным человеком, никоим образом не определите — Оля перед вами или Танечка? Может быть, это даже Василиса!
Поэтому-то при рождении ребенка никто никогда не говорит родителям: «Эх, вы! У вас родился типичный Фотий, а вы его Кирюшей назвали!» Это нелепость; ни про одного Кирилла нельзя сказать, что он чем-то похож на остальных Кириллов мира или что он резко отличается от любого Фотия или Степана.
Каким бы именем собственным ни окрестили вы появившегося на свет щенка, назовете вы его Бутькой, Шариком, Бобиком или Трезором, никто никогда не сможет уличить вас в ошибке. Однако, если вы начнете всерьез уверять людей, что перед ними кролик или росомаха, — увидите, что получится… Видимо, между именами нарицательными и именами собственными — существенная и прелюбопытная разница.
Различие или сходство
Было бы удобно, если бы с этой бросающейся в глаза разницей не соединялось сбивающее с толку сходство. Вот имена: Вася, Шура, Олег, Лев, Вера, Любовь. Что до первых трех, о них не скажешь ничего нового по сравнению с тем, что я уже вам сообщил: ни с одним из них у вас тоже не связывается никакого внутреннего смысла, никакого реального значения. Что значит Шура? Только Шура, и ничего более. Ну, Саня или Саша… Имя — и все тут! Вполне понятно, почему в старое время, вступая в «побратимство», названые братья легко и спокойно менялись именами: Шура становился Васей, Вася — Шурой; никаких неудобств в связи с этим не возникало. Никого не смутило, когда немецкая принцесса София, став русской императрицей, вдруг превратилась в Екатерину (Вторую). (Прекрасно, по совершенно другому поводу, замечает В. Б. Шкловский в своей книге «Художественная проза» (стр. 476): «Когда мы узнаём, что женщину зовут Катерина, то все наше знание про нее состоит в том, что она, вероятно, христианка…». Значит, никакого значения в имени мы не находим и не можем найти.). Имя — не сущность человека, его переменить ничего не стоит. Казалось бы, иначе и не может быть.
Однако последние три из названных мною имен, каждое по-своему, нарушают это впечатление простоты и ясности.
Вера — имя собственное, к нему полностью относятся все наши рассуждения. Да, но ведь и в то же время «вера» — это и имя нарицательное. «Вера» — свойство того, кто верит или верует. Слово «вера» без всякого затруднения можно перевести на любой язык мира: по-французски «вера» — «ля фуа» (la foi); по-немецки— «дер глаубен» (der Glauben), на турецком языке— «инан» или «итикат», и так далее. Не так уж сложно подобрать и слова, имеющие прямо противоположное значение: «неверие», «атеизм», «сомнение»… А попробуйте-ка подберите слово с противоположным значением к имени Олег!
Выходит, что «вера» может быть одновременно (или попеременно) как собственным, так и нарицательным именем. Но тогда как же надо это понимать: это одно слово или два разных, хотя и совпадающих по звукам? Связаны ли оба они между собою общим происхождением? Может быть, одно из них произошло от другого? Но если это так, то которое же из них слово — родитель и которое слово — дитя?
«Вера», конечно, не исключение. Те же вопросы возникают и в связи с именем Лев. Оно вовсе не равно слову «лев». От слова «лев» можно произвести прилагательное «львиный», а от имени «Лев» — нельзя. «Площадь Льва Толстого» совсем не то же, что «Площадь толстого льва».
Наоборот, от имени Лев легко отпочковать уменьшительное Лёва, а назвать «лёвой» даже самого смирного варварийского льва можно лишь смеха ради, в шутку. Если Лев — человек, то мы с вами спокойно зовем его детей Львовичами, однако никому не придет в голову серьезно рассказывать: «В клетке, знаете, сидела львица с двумя маленькими Львовичами» Напротив того: мы почти никогда не образуем уменьшительного «львенок» от мужского имени Лев; мы не способны всерьез сказать: «А вон идет Марья Петровна со своими двумя львятами», даже если мужа Марьи Петровны зовут Львом.