— Может, Дэвид нарочно перевирал некоторые мои проблемы со здоровьем, а может, сам верил своим словам, — говорила миссис Сверн Лу.

Лу робко смотрела на нее, и Симона подумала, не попросят ли у нее другую салфетку (и новый конфуз с тампонами). Погрузившись в себя, она едва не позабыла о странной связи между двумя женщинами, которые впервые в жизни видели друг друга.

— Понимаете, — продолжала миссис Сверн, — много лет тому назад я сильно болела. И так и не выздоровела до конца. Я сочла более разумным такое поведение, мисс Маррон. Уверена, что вы меня понимаете.

— Вы все время знали обо мне, — сказала Лу.

— Как я, прожив тридцать два года с человеком, могла не знать?

— И вы прикидывались инвалидом, чтобы Дэвид не развелся с вами?

— Полуинвалидом. Больная жена. Это не совсем ложь. Я немного болела. Вы же не думаете, что вы у него первая?

— Вы хотите обмануть меня. — Губы у Лу некрасиво сжались в линию. — Как обманывали все эти годы Дэвида.

— Он хотел, чтобы его обманывали. Честно говоря, я не думаю, что его прельщала перспектива женитьбы на вас. Может, ему невыносима была мысль, что вы можете отказать. Может, ему невыносима была мысль, что вы примете предложение из жалости. А может, ему нравилось просто встречаться с вами раз в неделю, а не видеть вас ежедневно. Как бы там ни было, всех устраивало, чтобы речи о разводе не было.

— И вас тоже.

— Естественно, мисс Маррон, — улыбнулась миссис Сверн. — Я не хотела терять мужа. Теперь все кончилось. Мы обе потеряли его.

Все время, пока Симона работала в «Мини-Ферс», она жалела именно миссис Сверн, но, выслушав этот разговор, ее симпатии перекинулись на сторону Лу. Ее поразила ирония ситуации: все эти годы обманутой была любовница, а не жена. Глаза у Лу затуманились, она дрожала от того, что сейчас услышала. Симоне хотелось сказать ей что-нибудь. Как-то утешить, но ее саму немного трясло. Меньше всех она могла подозревать в неискренности Дэвида Сверна, и это лишний раз доказывало, как мало мы понимаем других людей.

К ним подошли Стив Омаха с матерью.

— Колесо заменили, тетя Лилиан, — сказал он. — Можно ехать.

— Давай сматываться, — шепнула Лу Симоне. — Меня тошнит.

— Мне тоже не по себе.

Стив Омаха извинился перед тетей и матерью, взял девушек под руки, как раньше держал пожилых женщин.

— Мне надо ехать на кладбище, — сказал он Симоне. — Паршиво, но что поделаешь? Мать очень расстроена.

— Может, когда-нибудь позвоните мне? — спросила Симона. — Я есть в справочнике. Я живу на Пятьдесят седьмой.

— Ласситье?

— Да. Кстати, какой у вас знак?

— Стрелец. Лучник.

— Великолепно! А я Весы. Прекрасно сочетается со Стрельцом.

— Кажется, меня снова вырвет, — сказала Лу. — Здесь так душно.

— Поговорим позже, — сказал Стив Симоне. — Позаботьтесь о своей подруге.

Симона послала ему воздушный поцелуй.

— Давай выпьем, — сказала Лу, когда они вышли на улицу.

— Конечно. Тебе действительно так плохо?

— Еще хуже, чем кажется.

Последние дни лета обдавали жарким влажным воздухом, и на Амстердам авеню солнце палило изо всех сил. Они зашли в бар для рабочих и сели в кабинку. Лу заказала двойной коньяк, а Симона чашку кофе.

— Сейчас обеденное время, леди, — сказал Симоне официант. — Между двенадцатью и двумя минимум стоимости заказа — тридцать пять центов.

— Тогда кофе и сандвич. Рыбный, пожалуйста, на тосте.

— У нас нет тостов, леди. Это не «Шрафт». Ржаной или пшеничный хлеб?

— Пшеничный.

Лу одним глотком выпила двойной коньяк.

— У меня ощущение, будто меня лягнули копытом в живот. У тебя так бывает?

Симона вспомнила, как открыла дверь и увидела на полу Беверли и Роберта.

— Да, и я тогда хотела покончить с собой.

— Покончить? Я бы убила их.

— Кого их?

— Любого, кто обидел меня. Поздновато думать о том, чтобы убить Дэвида, но если бы он был жив и я знала то, что мне сейчас рассказали… — Она потрясла кулаком. — Я бы так грохнула этого сукиного сына.

— А почему его? А не миссис Сверн? Ты же на нее сердишься.

— Я была дурой. Какой же я была дурой! Когда об этом думаю, я… — Она подозвала официанта. — Еще один двойной коньяк, пожалуйста.

Симона взяла сандвич с тунцом и луком и задумалась, каким окажется в постели Стив Омаха. Художники не славятся тонкостью и искусностью в любви. Она надеялась, что он не кончит сразу. От этого на стену лезла, а Нью-Йорк кишит такими одноминутными мужчинами. Она как раз ценила Роберта за то, что ему нужно было время, он умел сдерживаться. Большинство не умеют и не хотят. Они так озабочены своей карьерой и карабканьем по лестнице успеха, что на все остальное им наплевать. Творческие люди меньше торопятся. У них мозги не заняты встречами с продавцами, клиентами и прочей белибердой. У нее как-то была короткая связь с девятнадцатилетним художником. Только он кончал, как у него снова вставал. Был неловким, но чего ждать от девятнадцатилетнего парня?

— Дэвид любил меня, — сказала Лу. — Я это знаю. И он бы женился на мне, если бы не его жена. Мне все равно, что она сейчас говорит. Может говорить что угодно. Дэвид уже не возразит. Ей кажется, что он любил ее и не хотел развода, но я лучше знаю. Он чувствовал себя слишком виноватым, чтобы просить о разводе. — Лу прикончила вторую порцию коньяка. — Он чувствовал вину из-за сына.

— Какого сына?

— Ты не знала? Я думала, что в любой конторе люди знают все.

— До сих пор и я так думала, — откликнулась Симона, думая, что надо возвращаться к доктору Хокеру, иначе будут неприятности, но у нее не было ни малейшего желания провести остаток дня в созерцании мозолей и вросших ногтей. Может, ей позвонить Гарри и сказать, что так расстроена, что не может сегодня работать, она отработает этот день на следующей неделе (или лишний раз трахнется в откидном кресле).

— У них был сын, он умер при рождении. Что-то связанное с кровью. После этого они боялись заводить детей. А вдруг умрет и следующий? Врач сказал, что на это существует один шанс из тысячи, но они слишком боялись.

— Я об этом не знала.

— Это было очень давно. Дэвид старался не вспоминать об этом. — Лу бросила на Симону извиняющийся взгляд. — Извини за инцидент в туалете. Мне не следовало давать волю рукам. Но зачем ты это сделала? Зачем ты рассказала Дэвиду обо мне и Питере?

— Мне было так жаль его.

— Жаль? — закричала Лу, и люди вокруг в удивлении оглянулись на нее. — Если жаль человека, то не бьешь его по яйцам.

— Я не думала, что на него это так подействует. Мистер Сверн был очень несчастен, и я решила, что, узнав о тебе, забудет все, и ему станет легче. Он так любил тебя.

— Правда, любил? — робко спросила Лу.

— Просто боготворил. В магазине все об этом знали. И гордился тобой. Ты бы видела, как он хватался за каждый номер «Тряпья», если в нем была твоя статья! Если видел ее там, то весь день сиял от счастья.

Лу закурила, улыбнулась и прислонилась спиной к дешевой пластиковой стене кабинки.

— Она лгала. Раньше у него никого не было. Она из ревности хотела меня уязвить. Ты не слышала, был у него кто-нибудь раньше?

— Не знаю. Я недолго работала. Меньше года.

— Но ты бы знала о слухах. Знаю я все эти конторы.

— Я ничего не слышала, — искренне сказала Симона.

— Конечно, нет. Потому что ничего не было. Никого не было. Она лжет. Как лгала Дэвиду о своем здоровье. Ты ее видела. Она тебе показалась больной женщиной?

Симона едва не сказала, что Дэвид Сверн тоже выглядел здоровым, но решила промолчать и отрицательно покачала головой.

— Она здорова, как лошадь, — продолжала Лу. — Она переживет всех нас, эта жуткая женщина. В последние годы Дэвид не мог спать с ней. У них были раздельные спальни. Она допекала его все время и чего добилась?

— Попробуй забыть об этом, — сказала Симона. — Тебе же хуже становится. Забудь. Думай о будущем. О Питере.