— А что насчет новой работы?
— Наверное, — вытерла слезы Симона, — я буду работать у доктора Хокера.
— Кто это?
— Хорошенький мозольный оператор, которого я встретила в «Русском чайном доме». Его контора за углом от моего дома, и он говорит, что ищет девушку для работы.
— И что ты должна делать? Резать грязные ногти на ногах?
— Мы не обсуждали деталей, но какая разница? Он очень милый человек, место работы удобное. Я могу обедать дома.
— Если останется аппетит после запаха грязных ног.
— У меня плохой нюх. Как и у доктора Хокера. Он говорит, что через три дня я ничего не буду чувствовать. Как люди на мусороуборочных машинах. Для них мусор пахнет не хуже духов.
— А может, перейти к другому меховщику? У тебя большой опыт.
— Нет. Надо поменять жизнь.
Хелен пожала плечами.
— Да уж, доктор Хокер — это настоящая перемена.
— Он к тому же говорит, что у меня будет белая одежда медсестры. Белое лучше, чем осточертевшее черное каждый день. У меня предчувствие, что в белом мне будет легче.
— Не могу представить тебя в халате медсестры.
— Да, — засмеялась Симона, — зрелище еще то будет.
Похороны были назначены на 11 утра в часовне Риверсайд на углу Семьдесят шестой улицы и Амстердам авеню. Вчера вечером Хелен по телефону сообщила трагическую новость.
— Он умер прямо в демонстрационном зале, на глазах у всех. Сидел с дураком из Луисвиля, обсуждал ондатровые шапочки и вдруг рухнул на стол. Когда приехала «скорая», он уже был холоден, как рыба. Инфаркт, как я и предсказывала.
— Интересно, как воспримет это мисс О’Хара?
— Не знаю, как она, а вот его жена в ужасе. Сразу начала кричать, как только ей позвонили.
— Ирония судьбы, — сказала Симона. — Долгие годы она была инвалидом, а он скопытился первым. Да, интересные будут похороны.
— Ты хочешь сказать, что пойдешь? — удивилась Хелен.
— Конечно, а ты?
— Ни за какие коврижки. Ты была на еврейских похоронах?
— Нет.
— Жуткий плач, Симона. Они невероятно плаксивы, совсем не сдерживают себя, особенно если смерть была внезапной. Сама увидишь. Они задыхаются и падают в обмороки.
— Ну, нельзя же себя вести, как на китайском Новом годе, правда?
— Восхищаюсь твоим мужеством. Расскажешь, как выглядит мисс О’Хара.
— Я все запишу, — пообещала Симона.
Доктор Хокер милостиво отпустил ее в это утро, чтобы она смогла пойти на похороны. Работать у него было не плохо, совсем даже не плохо, решила Симона, когда еще раз попыталась удалить пятно с платья. Мозоли и вросшие ногти. Ей в голову не приходило, что так много внешне благополучных людей страдают от них. Она должна была только вымыть пациенту ноги после операции и посыпать тальком между пальцами, а все остальное время отвечала по телефону, составляла график и заполняла счета. В полдень шла домой, разогревала обед и гуляла с Чу-Чу. Нет, совсем не плохо.
Пятно не выводилось, и Симона решила закрыть его брошью. Брошь странновато выглядела на подоле платья, но люди решат, что это новая мода. Другое платье совсем не подходило для таких печальных событий. Оно было бы оскорблением памяти мистера Сверна, и, хотя он ее и уволил, она сохраняла наилучшие воспоминания о хорошем человеке. Было и чувство вины. Может, ее рассказ о сексуальной жизни мисс О’Хара ускорил его преждевременную смерть.
Симона пошла к станции метро, чтобы доехать до часовни Риверсайд («Там хоронят всех богатых евреев», — сказала Хелен). Она не ездила в метро с тех пор, как ушла из «Мини-Ферс инкорпорейтид», и оказалось, что оно осталось таким же отвратительным, как и прежде. Несмотря на все прожитые в Нью-Йорке годы, Симона не переставала удивляться тому, сколько в нем можно встретить уродов и сколько там людей разговаривают сами с собой. Когда вышла на Семьдесят второй улице, пуэрториканец в яркой полосатой рубашке спросил ее, не жарковато ли она оделась для теплого сентября. Симона жалела пуэрториканцев, но хотела, чтобы они вернулись домой, где с ними не обращались бы так пренебрежительно и где они не выглядели бы такими забитыми. Ее поражало, что они продолжают приезжать в Нью-Йорк.
Часовня Риверсайд была большим внушительным зданием, и сердце у Симоны забилось при приближении к нему. Когда она сказала, что не была на еврейских похоронах, то не стала уточнять, что вообще ни разу в жизни не была на похоронах. Мысль о смерти так ужасала ее, что Симона не могла столкнуться с ней лицом к лицу. И все же сегодня она пришла сюда под воздействием чувства вины, раскаяния и любопытства.
У здания стояла толпа разговаривающих между собой людей. Все поглядывали на часы. У Симоны часов не было, но она знала, что одиннадцати еще нет, так как взглянула на часы в метро. В вестибюле к ней направился высокий торжественный человек с седыми волосами. Он казался одним из персонажей фильма «Семья Аддамсов».
— Могу я чем-то помочь?
— Да, я хотела бы знать, где проводы мистера Сверна.
— На четвертом этаже. Они еще не начались.
— Спасибо.
У лифтера тоже был очень торжественный и очень душевный вид. Симона подозревала, что после работы все они отправляются пить пиво и играть в боулинг.
Когда она вышла из лифта, к ней направились три молодых человека, похожие на служащих в кинотеатрах. У нее было ощущение, что ей предложат хорошее место в первом ряду на хороший фильм, но где же их фонарики? Они провели в высокую часовню с витражами, где уже собралось много народа.
— Покойный вон там, — прошептал один из молодых людей. — Служба начнется через десять минут.
Она задумалась, а что же за люди стояли на улице. Может, они ждут другую службу, а может, хотят видеть покойника не больше, чем она сама. Но было уже слишком поздно уходить.
Они положили слишком много румян на щеки мистера Сверна, стараясь, чтобы он выглядел, как живой, и это поразило Симону, потому что он был холоден и мертв, как камень. Тихая процессия людей шла в один ряд мимо открытого гроба Дэвида Сверна, у некоторых были слезы в глазах, на лицах отражалась нестерпимая боль, у других только вежливое любопытство. Посмотрев на мертвого человека, они останавливались и разговаривали с женщиной, сидевшей в первом ряду сразу за гробом. Симона тут же узнала в ней вдову Дэвида, потому что в его кабинете висели ее фотографии.
Миссис Сверн была маленькой женщиной с курчавыми темными волосами и темными глазами, в которых не было слез. Она держала себя очень достойно, совсем не так, как ожидала Симона после рассказа Хелен о ее реакции на сообщение о неожиданной смерти мужа. Кроме того, к удивлению Симоны, миссис Сверн выглядела невероятно здоровой. И это полуинвалид, которая страдала от приступов колита и целые дни проводила в постели?
Симона подошла к ней и сказала:
— Мы не встречались, но я работала у мистера Сверна. Меня зовут Симона Ласситье.
— Да, — улыбнулась миссис Сверн, — он говорил о вас. Вы та французская девушка, которая работала моделью. Он очень любил вас. Ему было жаль, что вы ушли.
Симона удивилась, что миссис Сверн знает о ее уходе, и рассердилась, что он все переврал. С другой стороны, нельзя же было ожидать, что хозяин расскажет своей жене, будто уволил работницу только потому, что она слишком много знает о его подружке.
— Он был удивительным человеком, — сказала Симона. — Я очень расстроилась, когда узнала о его… уходе.
Симона ненавидела слова типа «уход», она от них задыхалась.
— Спасибо, моя дорогая. Нам всем его будет недоставать.
Симона подумала о своем отце, убитом немцами, когда она была маленькой, и у нее забурчало в желудке. Один из киношвейцаров показал ей, где туалет. В умывальной комнате несколько женщин причесывались и пудрили носы перед зеркалом. Одна из них сказала:
— Надеюсь, служба не затянется. Я должна встретиться с Флоренс в половину первого.
В другой комнате с кабинками она отчетливо услышала, как кого-то рвет за одной из дверей. Симона прокляла недостаток интимности в американских общественных туалетах, потому что знала, что через минуту и ее все услышат, и ничего не поделаешь, потому что начинался понос. Нервы. Они губят ее до сих пор, несмотря на то, что работа у доктора Хокера имела те преимущества, что здесь были любые таблетки и ее еженедельно трахали (для успокоения нервов) в удобном откидном кресле. Доктора Хокера очень волновала проблема ее оргазма, но он так был похож на комического актера, что ей хотелось не кончить, а рассмеяться.