— Ты серьезно? — заинтересованно спросила Симона. — В следующий раз попробую это со Стейси.

— Кто такой Стейси?

— Стейси Макфарен. Я подцепила его в «Русском чайном доме». Не спрашивай, что он там делал. Сталелитейщик из Детройта. Коммерческий вице-президент громадной корпорации. Любит, чтобы его приковывали к кровати. — Симона пожала плечами. — У каждого свой бзик.

Лысый торговец за соседним столиком подмигнул ей.

— Ты не рассказала, что с твоим зудом, — сказала Анита, стараясь закрыть тему сталелитейщика, чтобы не прыснуть от смеха в чашку с клубникой.

— Это был ужас, когда я все-таки отправилась к гинекологу. Ты представить себе не можешь, в чем было дело. Просто смешно. — Симона оторвала взгляд от фруктового салата с сыром. — Там был тампон.

— Как?

— Уже несколько месяцев.

— Ты шутишь.

— Вовсе нет, — рассмеялась Симона. — Я его там забыла.

— Не верится.

— Я сначала и сама не поверила, но доктор Резник достал его и показал мне. Я просто позеленела.

— Большего безумства я не встречала, — сказала Анита, осознав, что теперь не сможет дообедать.

— Доктор Резник сказал, что, судя по цвету, он там уже давно, и я должна была признаться, что пользуюсь тампонами не только во время менструации, но и в другое время, чтобы согреться. Он был потрясен.

— Надеюсь, это послужит тебе уроком, — сказала Анита, — и ты будешь носить трусики, как все нормальные люди.

— И не собираюсь. Ни за что не откажусь от тампонов, но, если снова зачешется, я буду знать, отчего это.

Выходя из ресторана, она подмигнула лысому торговцу. А потом сказала Аните:

— Когда я приковываю мистера Сталь к кровати, он хочет, чтобы я садилась на его сраное лицо. А люди удивляются, почему мы проигрываем войну во Вьетнаме.

Как и прежде, Анита и Джек продолжали летать то вместе, то врозь, иногда встречаясь в Нью-Йорке. Они ненавидели покой.

Джек любил ходить по музеям, на шоу, в театры, но больше всего ему нравилось бегать по парку Греймерси, чтобы поддерживать форму. Парк был маленьким, так что ему приходилось пробегать его десять раз, что было равнозначно одному кругу вокруг озера в Центральном парке. Молодые матери с колясками и пожилые люди, загоравшие в парке, привыкли видеть его по утрам.

Деятельность Аниты все более угасала. Она любила рассматривать витрины на Пятой авеню, причесываться в хороших салонах, обедать с подругами, предпочтительно в «Палм» (тот молочный ресторан после разговора с Симоной стоял у нее поперек горла).

Им с Джеком нравилось одеться и пойти туда, где их многие увидят, потому что в глубине души они знали, что составляют потрясающую пару. Люди оглядывались им вслед, как будто узнавая, и Анита думала, что вдвоем они похожи на пару из голливудского фильма. Ей нравилось, что люди не догадывались об их настоящих профессиях. У нее было ощущение удачного маскарада. Одной из тайных радостей было то, что Аниту никогда не принимали за стюардессу, в отличие от большинства ее коллег, профессию которых безошибочно определяли, даже если они были не в форме.

Однажды после театра они пошли поужинать в «Орсини». На Джеке был модный белый свитер вместо рубашки и пошитый в Мадриде костюм. Анита надела элегантный розовый жакет с вышитым золотым крестом на груди. Ей нравилось выглядеть католичкой. После появления Жаклин Кеннеди это стало модным. Гораздо более модным, чем быть лютеранкой из Кливленда.

Днем она обесцветила волосы, и золото креста, казалось, отсвечивало в пепельно-белых волос, стянутых позади розовой лентой. Анита знала, что выглядит блестяще, как никогда, и для публичного выступления не было места лучше, чем тусклый зал «Орсини». Даже не склонный к комплиментам Джек, когда она оделась, сказал:

— Ты, как Кэрол Ломбард.

Анита просияла.

— Я видела ее только в одном или двух фильмах, — призналась она. — Ее убили вскоре после моего рождения.

— Я все время забываю о твоей молодости, — хохотнул Джек.

— Молодости? Мне двадцать пять.

И не замужем, мысленно добавила она. Иногда Анита думала, что если не выйдет замуж до тридцати, то застрелится. Дожить до тридцати лет и не иметь мужа — это величайший позор, который могла вообразить себе Анита. Даже быть разведенной лучше, и она подумала о Беверли, которая спит с Робертом, не снимая обручального кольца. Симона рассказывала, что, когда они были в Мексике, Беверли много говорила о разводе, но не очень верила в то, что получит его.

— Мне ее не жаль, — ответила Анита. — Ни капельки. У нее хоть есть муж, от которого можно уйти.

— Ну, мне-то и подавно не жаль ее, — сказала Симона. — У нее не только муж, но и Роберт. А кто у меня кроме маньяка из Детройта?

— Я думала, что тебя не волнует замужество, — сказала Анита.

— Ну и что? Приятно услышать предложение.

Предложение. Как много это значит для женщины, думала Анита, гораздо больше, чем мужчины могут предположить.

— Мое назначение на Триполи в следующем месяце отменено, — сказал Джек, приступая к салату. — Так что некоторое время мы не будем видеться.

Вино, которым она наслаждалась, в эту секунду превратилось в уксус.

— Почему? Куда ты улетаешь?

— В Индиану.

Она не сразу поняла.

— Опять домой, в Индиану, — тихо пропел он, — над полями, где слышны стоны старых пилотов…

— Нет! — воскликнула она.

— Да.

В Индианаполисе была школа авиакомпании, и раз в год все пилоты должны были проходить трехнедельную переподготовку. Много лет тому назад один пилот написал свой текст на мотив песни «Дом в Индиане», где рассказывалось о тоске этих курсов.

— Когда ты уезжаешь? — спросила она.

— Двадцать восьмого.

— Так скоро.

Он кивнул в ответ.

Это значило, что Джек приедет в Нью-Йорк в конце июня. Жутко несправедливо терять его, когда он только что вернулся.

— Ужасно, — угнетенно сказала она. — Я буду очень скучать.

Он похлопал ее по руке и загадочно улыбнулся.

— Ну-ну.

— Нет, правда, Джек. — Она уже начала тосковать.

— Это всего три недели.

Он мог хотя бы сказать, что тоже будет скучать, даже если это неправда, но, кажется, Джек вообще ничего не собирался произносить. Она давно уже заметила в нем неспособность (или нежелание) произносить слова утешения, когда они более всего необходимы. Он и вправду бездушный, подумала Анита.

— Можно мне еще бокал вина? — спросила она, погружаясь в пучину отчаяния.

Они возвращались в квартиру Джека. Анита предпочла бы поехать к себе, но недавно она подселила девушку, чтобы сэкономить деньги. Та тоже была стюардессой и, к несчастью, сегодня развлекалась с приятелем, который жил в квартире с двумя соседями. Анита пообещала, что не вернется до следующего утра.

Едва они переступили порог, как Джек тут же включил телевизор, чтобы посмотреть шоу Джонни Карсона. Даже в хорошем настроении Анита могла обойтись без Джонни Карсона, а сейчас ей хотелось, чтобы он подох на сцене.

— Если он снова заговорит о гольф-клубе, я закричу, — сказала она.

Но Джек налил себе водки с водой после того, как спросил, не хочет ли она выпить, и уселся перед телевизором, не обратив внимания на ее слова.

— Я переоденусь, — заявила Анита.

Джек смеялся над диалогом Карсона и Эда Макмахона.

— Всем на меня наплевать, — сказала Анита, направляясь в ванную.

Она стерла земляничную помаду с губ, но оставила остальной грим, затем аккуратно повесила жакет в шкаф Джека, сняла лифчик и крошечные трусики и надела индийский халат, который купила в Париже в прошлом году.

Чтобы компенсировать утерю лифчика, выпятила грудь, как делают модели в журналах. «Создайте свою грудь», — писалось там и объяснялось, что из-за плохой осанки маленькая грудь кажется еще меньше. Анита давно прекратила водные процедуры, от которых все равно не было никакого толка, и занялась упражнениями для груди.

Одно из них выполняло сразу две функции. В каждой руке у вас должны быть щетки для волос, вы наклоняетесь и начинаете расчесывать волосы поочередно каждой рукой. Считалось, что, если вы делаете это по пять минут каждый день, то у вас будут сверкающие волосы, а грудь увеличится. Анита делала это уже пару недель, и, как ей казалось, грудь у нее действительно стала немного больше.