— Знаешь что? — сказала Симона. — Я трахнула и Эдуардо. Но Хорхе мне больше понравился.

Утомление не дало Беверли впасть в шок.

— Да?

— Да. Два брата за одну ночь. Шустро.

— Наверное. Давай пойдем завтракать, и ты мне обо всем расскажешь.

Через несколько минут они вышли на проспект Реформы и вдохнули свежий морозный утренний воздух. Симона надела твидовый костюм и повязала шарф. Беверли поверх шерстяного платья надела замшевое пальто.

— Чудный воздух, — сказала Симона. — Такой чистый. Я о таком уж и позабыла.

Как и о чистой жизни, подумала Беверли, удивляясь невинной радости Симоны после того, что та вытворяла ночью. Все французы — настоящие декаденты, решила она, грех у них в крови.

Они миновали отель «Континенталь-Хилтон», сверкающую крепость для американских туристов. Мальчик на углу попытался всучить им лотерейные билеты, а когда они отрицательно покачали головами, он побежал за ними, тараторя по-испански и возбужденно потрясая пачкой билетов.

— Вам повезет! — в отчаянии закричал он им вслед, и тощая фигурка в рваной кожаной куртке осталась позади.

В ресторане Симона заказала яичницу с ветчиной и какао.

— Я прожорлива, — призналась она.

Беверли лукаво глянула на нее, вспомнила о диете и заказала половинку грейпфрута и кофе.

— Как это произошло? — спросила она.

— Что?

— С Эдуардо.

— Ах, это, — пожала плечами Симона. — Не знаю. Хорхе оделся и ушел. Кажется, я заснула. А когда очнулась, Эдуардо уже был в постели.

— Ты не сопротивлялась?

— Нет. А с каких дел? — шаловливо улыбнулась Симона. — У меня было подходящее настроение.

Беверли отрезала кусочек грейпфрута.

— Надеюсь, у тебя не очень часто такое настроение? Для твоего же блага.

— Не говори глупостей. Я чудно провела время. У Хорхе больше, чем у Эдуардо, но Эдуардо искуснее. Любишь физиологические детали? Я их обожаю.

Полный разврат, подумала Беверли. Ни стыда, ни совести. Ничего.

— А как же тот парень в Нью-Йорке? Ты же по нему с ума сходишь. Роберт. Тебя при мысли о нем не мучает совесть?

Симона проглотила кусок яичницы.

— Нет. А с каких дел?

— Меня бы мучило чувство вины за измену.

Симона расхохоталась.

— Измену?

— Да. Что в этом смешного?

— Я смотрю на это иначе.

— Как?

— Ну, если хочешь знать, — начала объяснять Симона, неожиданно став серьезной. — Я считаю, что не важно, изменяю я Роберту или нет, потому что все равно не кончаю. Теперь поняла?

— Нет, — ответила Беверли, — не поняла.

Позднее, когда они пошли покупать шелковые косынки для себя и подарки родным и знакомым, Беверли решила, что Симона ее разыгрывает.

Когда через две недели Беверли и Симона прилетели в Нью-Йорк, то пообещали друг другу вскоре встретиться. Беверли сказала, что, может, Симона как-нибудь выберется на уик-энд в Гарден-Сити, и они пообедают в загородном клубе. Симона предложила, что, если Беверли окажется в городе в рабочие дни, она может позвонить в магазин, и они пообедают где-нибудь поблизости.

Ни одна из них не верила этим словам и не очень об этом сожалела. Из их краткого пребывания в Мексике каждая вынесла впечатление, что живут они в разных мирах, и, хотя обе были не удовлетворены своей жизнью, жизнь другой казалась еще более отвратительной.

— Надеюсь, у вас с Робертом все наладится, — сказала Беверли на прощание.

— И у тебя с мужем тоже, — откликнулась Симона, которая под страхом смерти не вспомнила бы его имени.

Они обменялись дежурными поцелуями и помахали рукой на прощание. Через минуту Беверли напрочь забыла о существовании Симоны. Симона была сном, как и Мексика. Реальность была в замке в Гарден-Сити, и она затрепетала, когда называла адрес таксисту.

Дома Беверли ждало два сюрприза. За время ее отсутствия Питер-младший начал заикаться, а Питер-старший купил еще одного попугая, которого научил кричать: «Счастливые дни вернулись». Беверли ощущала, что между заикающимся ребенком и двумя орущими птицами существует какая-то зловещая связь.

— Почему мы не можем жить, как все нормальные люди? — спросила Беверли мужа. — Почему не завести собаку или сиамского кота? Зачем нам эти проклятые птицы?

— Потому что мы не нормальные люди, дорогая, — презрительно ответил он. — Мы, слава Богу, выше их.

— Я — нет, — сказала Беверли, — и твой сын тоже. Доктор Спок пишет, что мальчики от двух до трех лет часто заикаются. И все же я волнуюсь. Вдруг он от этого не избавится?

— Надо было подумать об этом до поездки в Мексику. Тебе не приходило в голову, что детям нужно, чтобы ты была рядом?

— Ты меня обвиняешь в его заикании?

— Нет, но полагаю, что такая возможность есть.

Она бы убила Питера за эти слова (у нее и так было сильное чувство вины), к тому же доктор Спок утверждает, что заикание часто вызывается тем, что он называет «возбуждением от одиночества». Согласно его мыслям, нельзя надолго покидать ребенка и надо обеспечить ему контакт с другими детьми. Главное — не пытаться исправить речь ребенка, от этого может стать еще хуже.

До сих пор Питер-младший несколько раз в неделю играл с маленьким соседским мальчиком. Это было очень удобно, но сейчас Беверли усомнилась в том, что ее сыну нравится малыш. Когда она прямо спросила об этом, сын ответил:

— О-о-о-н в-в-воняет.

К несчастью, Питер-младший был слишком мал, чтобы ходить в садик, нужно было ждать еще полгода, так что. Беверли обзвонила всех матерей по соседству, у которых были дети примерно такого же возраста. Это было хлопотно, но стоило того, потому что ей удалось составить расписание игр для сына. Встречи были каждый день в разных домах.

День приема детишек у Беверли пришелся на субботу. В первый раз, когда они собрались, у нее началась мигрень. Во вторую субботу она решила уехать в город и переложить на плечи Питера заботу о детях. Питер назвал ее безответственной, но она сказала, что не имеет значения, кто из родителей присутствует. Важно терапевтическое значение самой игры.

— Кроме того, дорогой, — отметила Беверли, — если ты устанешь, Маргарет поможет. В субботу они с Салли будут делать лепешки из бананов.

Питер ненавидел банановые лепешки.

— Здорово, — скривился он.

— Счастливые дни вернулись! — завопил новый попугай.

Музыкальная комедия, на которую пошла Беверли, была кошмарной, и она ушла во время антракта. Было четыре часа дня, когда она выходила из театра, и не знала, чем ей заняться до поезда в Гарден-Сити, который уходил в шесть тридцать одну. Если бы ей нравились магазины в Манхэттене, она бы занялась покупками, но ей претила мысль очутиться в этих лабиринтах.

И Беверли вспомнила о Симоне. К счастью, записная книжка была с собой. Беверли заторопилась к телефону-автомату на углу Бродвея, думая, что интересно было бы взглянуть, как живет ее знакомая.

Вскоре она нажимала кнопку звонка в квартиру Роберта Фингерхуда на Двадцать шестой улице.

— Беверли!

— Симона!

Они обнялись, как две школьницы, которые через двадцать лет вдруг случайно встретились в Сахаре.

— Как я рада тебя видеть! — кричала Симона. — Заходи, заходи. В квартире беспорядок, но меня это перестало волновать, потому что Роберт сказал, что сам Фрейд был неряхой.

Симона была в обтягивающих брюках, свободной синей рубашке с мужским белым галстуком.

— Великолепно выглядишь, — сказала Беверли, — худенькая, как всегда. Как тебе это удается?

— Часто блюю, — ответила Симона.

Беверли не знала, стоит ли относиться серьезно к этому признанию. Симона озадачивала ее. Она правду говорила в Мексико-Сити о том, что не может кончить? Когда они поехали в Пуэрто-Валларту понежиться под солнышком, Беверли хотела переспросить, но духу не хватило. Не потому, что боялась обидеть Симону из-за своей настырности. Она не переспросила потому, что боялась услышать, что это правда.

— Шикарно смотришься, — искренне сказала Симона, оглядев шерстяной костюм и почувствовав запах «Шанели».