Кабинет примыкал к гостиной. Он был маленьким и уютным. На ореховом комоде размещалась прекрасная коллекция китайского фарфора. Роберт Фингерхуд сел за письменный стол, а Билли Дей разместился напротив.

— Давайте сразу проясним, — начал Роберт, — что никто не считает вашего ребенка сумасшедшим, никто не считает, что у него серьезные проблемы с психикой. Мы думаем, что у него есть проблема, с которой сам он не справится, а родители при всех их добрых намерениях не могут ему помочь. Рассмотрим эту проблему с нескольких точек зрения. Поговорим о счастье и несчастье вашего сына, о его периодических буйствах. Обсудим разрыв между его прекрасным умом и удручающе низкой успеваемостью.

— Хорошие отметки мало что значат, — отрезал Дей. — В школе у меня были плохие оценки, а я, как видите, не посуду мою.

— Согласен. Хорошие оценки мало что значат, но, говоря по совести, меня гораздо больше волнуют несчастье вашего сына и эмоциональные всплески, то, к чему они приведут очень скоро. Но в нашей ситуации, когда мы плохо знаем друг друга и ограничены во времени, нам проще поговорить о более простых и понятных вещах типа успеваемости в школе.

— Вы говорите о несчастьях, об эмоциональных всплесках, но когда я учился в школе, то не был образцом послушания, мне нелегко приходилось там. А у других детей не так? У детей есть свои невзгоды, но они все равно потом нормально живут. Посмотрите на меня. Я не хочу хвастаться, но разве у меня не все в порядке?

— С точки зрения профессии, более чем в порядке, — сказал Роберт.

Билли Дей подозрительно глянул на него. Роберт удивился, что в жизни тот выглядел гораздо лучше, чем на телеэкране.

— Вы о чем? — спросил Дей.

— О том, что я мало знаю вашу личную жизнь, мистер Дей, поэтому говорю только о том, что читал в газетах, о сути вашей профессии. И могу поспорить, что ваша взрослая жизнь не похожа на веселую карусель, как бы вы ни выглядели на экране. Могу поспорить, что вы страдаете от сердечных приступов и депрессии.

Вид у комика был такой, будто он попал в капкан.

— Ладно, — сказал он, — может, и так. Ну и что?

— Я могу подытожить, что если вы желаете нормальной жизни вашему сыну, а я в этом убежден, то вы хотите, чтобы у него не было хорошо вам известных сердечных приступов. Я считаю, что вы можете помочь ему…

Губы Дея искривились в легкой восхищенной усмешке.

— А вы не зря получаете свои деньги, верно?

Аните понравился фильм «На последнем дыхании», Симона была в ярости.

— В розовых бигуди он выглядит лучше, — пояснила она свою позицию и продолжила рассказ о странных процессах в ее влагалище.

Они сидели в автобусе, едущем через город в Ист Сайд. Влагалище у нее горело, а беловатые выделения пачкали трусики.

— У меня горит и в эту минуту, — прошептала Симона, когда они проезжали через Центральный парк.

Они не занимались любовью уже целую неделю, и в глубине души она понимала, что ее состояние — прямой результат того, что ее не любят и не желают, но она не могла сказать об этом Аните, которая считала, что Симона вне себя от счастья.

— Надо бы пойти к врачу, — сказала Анита. — Может, это что-то серьезное.

— И лечь в унизительное гинекологическое кресло? Я и подумать о нем не могу. Да я и не в восторге от своего гинеколога. А как тебе твой? Нравится?

— Нормальный, — буркнула Анита, не простившая того, что врач увеличил размер противозачаточного колпачка. — Старый и безобидный.

— И что в этом хорошего?

— Ты же не хочешь, чтобы молодой и красивый парень ковырялся там холодными инструментами, верно?

— А почему нет?

— Тебя не смущает, если врач молодой и красивый?

— Нет, наоборот. Приятно.

— Ты с ума сошла.

— Если так долго хочешь достичь оргазма, как я, — сухо сказала Симона, — то ни от чего не откажешься, что бы это ни было.

— Полная идиотка.

Они вышли на Лексингтон авеню, чтобы пересесть на другой автобус. Каждая из них в этот момент удивлялась, почему они дружат. В витрине рядом с автобусной остановкой был плакат: «БОГ ЖИВ И ЖДЕТ ВАС В МЕКСИКО-СИТИ».

Свет в гостиной горел, и утомленный Роберт ждал Симону с бокалом в руке.

— Привет, — сказала она. — Как все прошло?

— Уладилось, — кивнул он.

Симона взглянула на манекен и с облегчением увидела, что фен выключен.

— Спасибо, что спас парик, — сказала она.

— Ради Бога…

Она внимательно посмотрела на Роберта: не издевается ли он. Тот сидел в костюме с распущенным галстуком и был слишком утомлен, чтобы издеваться.

— Как тебе Билли Дей? — спросила она.

— Как и любой другой рассерженный отец.

Роберт был в тысяче миль от нее, погрузившись в мир больных детей и трудных родителей, в мир, куда вход ей был запрещен. Он не думал о ней. Ему на нее наплевать. Он даже не удосужился спросить, где она была. Можно было весь день трахаться с каким-нибудь красавчиком. Ему все равно.

— Скажи, — произнес он, к ее удивлению, — как ты можешь заплатить двести долларов за новый парик, если на шее висят другие долги?

Роберт даже не ревновал.

— Если он стоит двести долларов, это не значит, что я за него платила. Я одолжила парик у «Франклин-Симона».

Он смотрел на нее так, будто она была дебильной девчушкой.

— Рано или поздно тебе придется заплатить, — сказал Роберт. — Рано или поздно тебе придется оплатить все свои счета.

— Может быть, — сказала она, ощутив прилив сильной ненависти.

— Что значит «может быть»?

— В один прекрасный день все магазины сгорят, и я буду свободна.

— Забавно, что мне никогда это не приходило в голову, — сказал Роберт Фингерхуд и допил бокал одним глотком.

Когда на следующий день Симона из-за месячных опоздала на работу на десять минут, Дэвид Сверн был, как обычно, не в настроении.

— Мне надо делать то же, что делают все, — сказал он, уставившись на нее. — Срезать зарплату за опоздания.

— Извините, мистер Сверн, я плохо себя чувствую.

— Наверное, месячные?

— Так оно и есть.

Он пожал плечами, как бы говоря, что все бесполезно, жизнь бессмысленна. Потом бросил таблетку сахарина в кофе.

— У меня как-то работала модель, у которой месячные были каждую неделю. Представляете? Я даже хотел написать о ней статью в медицинский журнал. Каждый раз, когда она опаздывала, у нее в то утро были месячные. Что оставалось делать? Проверять, правду ли она говорит? Я выдам одну тайну. Если в этой стране девушка хочет избежать обвинения в тяжком убийстве, ей достаточно прийти в суд слегка бледной и сказать, что она не понимала, что делает, потому что у нее была менструация, и присяжные тут же ее освободят.

Он выпил кофе.

— Между нами говоря, сахарин — дерьмо.

— В «Тряпье» сегодня ничего нет, — сказала Симона Хелен, когда они переодевались.

— Кошмар!

— Черный будет день.

Дэвид Сверн подписывался на «Тряпье» и каждый понедельник читал журнал с величайшим интересом. Все знали, что если в журнале есть заметка Лу Маррон, то мистер Сверн становится жизнерадостным и веселым, шутит с моделями и продавцами, угощает всех за обедом, А если появляется разворот с крупной подписью Лу Маррон, то мистер Сверн отпускает моделей на полчаса раньше, расточая при этом цветистые комплименты.

— Он от нее без ума, — сказала Хелен, меняя платье. — Волнуется из-за ее карьеры. Помнишь, как она написала об ужине в «Саутхемптоне», а Сверн ходил таким гордым, будто она написала «Моби Дик».

— Мне жаль миссис Сверн, — заметила Симона. — Не только из-за ее приступов, но и из-за того, что у нее больше не будет месячных.

— А мне жаль Лу Маррон. Она обольщается, если думает, что он на ней женится. Мистер Сверн никогда не бросит жену.

— Она получает все, что хочет, — сказала Симона, вспомнив о красивом браслете. — Я не удивлюсь, если узнаю, что мистер Сверн платит и за квартиру.

Хелен начала яростно расчесывать густые рыжеватые волосы. Симона подкрашивала глаза перед большим зеркалом.