Марджори Иток

Рассвет на закате

Глава 1

Элинор Райт внезапно проснулась и быстро взглянула на часы, высвободив из-под теплого одеяла ноги, опустила их на холодный пол, и только тогда реальность обрушилась на нее.

«Ох… Не имеет значения, что уже начало восьмого!»

Больше ее сыну не потребуется получать свое лекарство минута в минуту, ему не грозят страдания от ужасных последствий. Бобби больше нет — он умер год назад. Вот уже шесть мирных, спокойных месяцев она находится здесь, в этом красивом, безмятежном, старом викторианском доме, принадлежащем Джулии Бонфорд, которая была не только ее партнером и подругой, но и заменила ей мать.

С глубоким вздохом Элинор откинулась на подушки, опять упрятав ноги под шерстяным одеялом, которое все еще хранило тепло в противовес холоду осеннего утра, и постаралась унять гулкие удары сердца.

«Господи, сколько еще это будет продолжаться?»

Хотя такое резкое, расшатывающее нервы пробуждение случалось с ней не чаще, чем раз в неделю. В течение многих дней ей приходилось бороться с мыслью о том, что Бобби умер, и теперь она была даже рада, что страдания блестящего молодого человека, вызванные рассеянным склерозом, наконец закончились. Ночные кошмары остались. И надрывающие сердце пробуждения…

Глубоко вздохнув, она сбросила с заспанных глаз серебристо-пепельную прядку и заставила себя прислушаться к шорохам дома. За окном, в желтых листьях старой большой сикаморы скворцы задиристо чирикали о чем-то с нахальными маленькими воробьями, ведя спор за отборные зерна, насыпанные в кормушку. В остальном повсюду царили спокойствие и тишина. Абсолютная тишина. Не доносилось ни отголосков по радио о прогнозе погоды, ни звуков из ванной комнаты.

«Неужели Джулия уже уехала в магазин?»

Элинор знала ответ, прежде чем успела мысленно задать вопрос: «Да». Джулия использовала каждый свободный час, чтобы бесконечно полировать прекрасный старый гарнитур для столовой работы Джона Белтера[1], радуясь каждому ожившему солнечному зайчику на благородном дереве, и игнорируя тот факт, что «ни один образчик белтеровского творчества не соответствует особенностям человеческого телосложения», — подумала Элинор с любящей улыбкой.

Обнаружение подобного гарнитура в старомодной мансарде было сродни находке закопанного клада. Но не это побудило Джулию Бонфорд к действию. В отличие от похожего на крысу Марвина Коулса с его псевдоантичным магазином на другой стороне площади, Джулия просто-напросто любила старую классическую мебель. И она наслаждалась, давая ей вторую жизнь.

«Также она подарила вторую жизнь мне, — подумала Элинор. — Вот причина действовать».

Элинор рано овдовела, и с сыном, страдающим от неизлечимой болезни, без денег и без надежды, она влачила жалкое существование, пока Джулия не наняла ее в «Антиквариат Бонфорд» и тем самым дала ей шанс.

А затем, когда астрономические счета за лечение Бобби и похоронные расходы заставили Элинор потерять дом, Джулия настояла, чтобы она переехала к ней.

И пусть Марвин Коулс и некоторые другие горожане, издеваясь, называют Джулию смешной старой девой и дают ей другие, еще менее лестные прозвища. То, что сделала Джулия, Элинор никогда не сможет оплатить.

Большие старинные часы в холле пробили полвосьмого, и этот гулкий звон снова заставил Элинор подняться, но уже более спокойно.

Пожалуй, пора собираться. Джулия хотела, чтобы Элинор съездила на ферму, где на следующей неделе будет аукцион. Ходили слухи, что у владелицы имеются некоторые отличные старинные образчики. И она сказала, что кто-нибудь из «Антиквариата Бонфорд» может приехать и взглянуть, пока не нагрянули мусорщики.

И, между прочим, Элинор была голодна.

В этом заключалась перемена. Ибо сколько лет она довольствовалась лишь чашкой кофе с шоколадным печеньем, да и то не всегда.

«С другой стороны, — подумала Элинор с кривой усмешкой, снимая старую хлопчатобумажную ночную рубашку и разглядывая в зеркале свое отражение, — это еще как посмотреть».

Она прибавила несколько фунтов, особенно в бедрах.

Она подтянула живот и, не заметив какой-либо разницы, подумала: «Кому какое дело?»

Ее глаза больше не напоминали обугленные дырки в скатерти. Ее серебристые волосы снова заблестели и стали выглядеть живыми. Ей было пятьдесят с лишним лет, и нечего тут плакать. Слегка поздновато для участия в конкурсах красоты.

Однако, поскольку некоторые из ее вещей стали ей тесны, она решила урезать свою порцию сырного пирога.

Утвердившись в этой мысли, Элинор извлекла из старого комода в стиле ампир[2] чистое белье и направилась в ванную комнату через сумеречный тихий холл.

Позднее, надев слаксы и объемный голубой свитер, в котором не был страшен осенний холод, она спустилась по длинной лестнице. Войдя в яркую светлую кухню, Элинор обнаружила, что в ней никого нет, однако кофейник был наполнен.

Джулия оставила записку, гласившую: «Доедай последний рогалик и заскочи в магазин, прежде чем отправишься на ферму Крейн».

Элинор пренебрегла сырным кремом и удобно устроилась на старом бентвудовском[3] стуле у стола возле залитого солнцем окна. Отпив кофе, она решила, что к рогалику требуется добавка и, откинувшись назад, достала из холодильника апельсиновый мармелад. Какая-то визитная карточка, прикрепленная к металлической дверце холодильника магнитом, сдвинулась и спланировала на пол.

Сначала Элинор намазала мармелад на рогалик, а затем, жуя, подняла карточку.

Ого! У Энтони Мондейна дела шли просто первым классом. Карточка была с золотым обрезом, а красивые рельефные буквы гласили просто: МОНДЕЙН. Ни номера телефона, ни адреса, словно все люди, сведущие в антикварном бизнесе, все это уже знали.

«Что ж, — признала она, — вероятно, так и есть».

Она добавила еще мармелада — рогалик оказался суховат — поэтому Джулия и хотела, чтобы его доели. Энтони Мондейн был самым преуспевающим торговцем антиквариатом в Сент-Луисе, а возможно, и на всем Среднем Западе.

Несколько дней назад Джулия посетила магазин Мондейна, тогда-то она, вероятно, и обзавелась его карточкой.

Элинор представила себе Энтони — высокий, представительный и учтивый. Да. Очень учтивый. Порой даже возникала иллюзия, что этот человек очень мягок, и дела с ним вести не труднее, чем вонзить нож в кусок масла. Но стоило заглянуть в его черные глаза сицилийца, когда в них загорался огонь, — и тогда берегись!

Ходил слушок, что интересы Энтони Мондейна не ограничивались одним лишь антиквариатом, — он был не прочь обдурить простачка при каждом удобном случае.

Джулия, смеясь, говорила: «Конечно, он делает это. Но, дорогая, мне семьдесят шесть лет. И что за выгода Тони Мондейну приходить ко мне? Я достала его номер телефона, и мы начали наши дела».

Она укрепила карточку на двери холодильника, отпила второй глоток кофе — первый она скорее вдохнула — и взглянула в окно, на месте ли фургон.

Он стоял на месте. Джулия пошла на работу пешком.

Но она забыла свои таблетки.

— Черт возьми! — сказала Элинор вслух и положила пилюли в сумку вместе со своими собственными.

Она и Джулия страдали от ужасного кровяного давления. Но Джулия верила, что будет жить вечно, хотя и знала, что у нее слабое сердце. А Элинор не могла представить себе жизнь без подруги.

Налив кофе в кружку-термос, она завинтила крышку, закрыла кофейник и вышла за дверь.

Ключи от фургона, естественно, были в зажигании. Забравшись внутрь, она засунула большую сумку с кошачьей едой под пассажирское сиденье и подвинула водительское кресло немного вперед. Ее ноги не были такими же длинными, как у Джулии. Однако ей удавалось лучше Джулии управляться с фургоном, Элинор при выезде на дорогу не сталкивалась с сикаморой и без труда направляла машину на юг. По вине же Джулии фонарный столб у дороги имел определенно северный крен.